Своеобразие экономического развития России в неопубликованном наследии М. Н. Покровского

М. Н. Покровский, выдвигая на первый план исследование практики смены общественно–экономических формаций и пользуясь в своем методологическом инструментарии категориями формационного подхода, являлся последовательным приверженцем марксистской теории. Он не считал себя специалистом, уступающим по уровню знаний В. И. Ленину и тем более И. В. Сталину, и поэтому дублировал некоторые их мысли о значимости и прогрессирующем характере классовой борьбы разве что по политической необходимости. Именно это выделение зазора между научными заслугами К. Маркса и результатами интеллектуального творчества первых руководителей советского государства являлось одной из причин той обструкции, которой подвергся Покровский как человек и ученый.

Вполне очевидно, что он был политическим деятелем, активно участвовал в рамках административной системы государства в организации научно–просветительской работы. Несмотря на занятость в сфере идеологического управления обществом, Покровский в годы Гражданской войны переработал свой труд «Русская история в самом сжатом очерке» к новому изданию и результаты этой деятельности заслужили многократно тиражировавшиеся в ходе дискуссий 1960‑х гг. похвальные слова от Ленина. Будучи большевиком и посвящая значительное время административной деятельности, он сам осознанно объединял в себе качества ученого и политического деятеля, используя в своей профессиональной работе собственный исследовательский опыт. Им широко применялся в качестве средства фор–-мулирования различных оценок и характеристик метод полемики с теми людьми, взгляды которых расходились с официальной идеологической линией.

В 1920‑е гг., когда Покровский еще был физически способен заниматься научным творчеством, он выбирал в качестве основного оппонента Л. Д. Троцкого и доказывал способность российского государства и общества к самобытному движению в сторону проведения и успешного осуществления социалистической революции. В этой связи имеет особый смысл рассмотреть содержание созданной им концепции экономического развития России по состоянию на начало XX в. и выявить, изменялось ли это содержание под воздействием разного рода внешних причин, на чем настаивали практически все историографы, занимавшиеся анализом этой концепции.

Для этого необходимо проанализировать те работы Покровского, которые были написаны им начиная с 1922 г. вне связи с доработкой ранее созданных трудов. Именно в 1922–1923 гг. стало определенно очерчиваться обусловленное решающим влиянием полностью сложившейся к этому времени ленинской концепции понимание российской истории. Эту особенность, в частности, отмечал в ходе дискуссии по вопросу о периодизации истории советской исторической науки М. Е. Найденов. Подчеркивая ее наличие и связывая ее происхождение с необходимостью выявления заблуждений Покровского, он писал: «На первом этапе молодой советской науке пришлось вступить в ожесточенную борьбу не только с буржуазной, но и с мелкобуржуазной историографией (в лице меньшевистских и эсеровских публицистов). Решающую роль в идейном разгроме этой историографии сыграл В. И. Ленин. Наконец, необходимо совершенно четко и ясно сказать, что на первом этапе, этапе своего становления советская историческая наука восприняла не ленинскую историческую концепцию, а концепцию М. Н. Покровского, которая, бесспорно, будучи большим шагом вперед по сравнению с буржуазной историографией, означала шаг назад по сравнению с ленинской концепцией»¹.

Несмотря на несколько категоричный стиль формулировки различий между советской наукой и так называемыми буржуазными направлениями историографии, на слишком жесткое разделение исторических взглядов Ленина и Покровского, являвшееся плодом комментариев середины–второй половины 1930‑х гг., вполне очевидно, что до 1922 г. характерное для советской историографии восприятие экономической истории России еще не могло сложиться ни под чьим влиянием. Ибо к началу 1920‑х гг. сформировалось абсолютное понимание только того неопровержимого факта, что в октябре 1917 г. в стране произошла социалистическая революция и что для этого события наверняка существовали какие–то объективные предпосылки.

Полемизируя с Троцким и солидаризируясь в этом базовом методологическом подходе с Лениным, Покровский для поиска аргументов в пользу возможности построения в России социализма обращается к выявлению черт ее экономического развития. Вопрос о своеобразии исторического процесса в России он рассматривал в контексте соотношения в нем реформ и революций. Так же, как и других советских исследователей 1920‑х гг., его интересовала проблема наличия в России достаточных предпосылок для построения социалистической модели экономического и социального развития.

При решении этой проблемы ученым приходилось делать методологический выбор между ленинской концепцией, согласно которой в России при множестве разнообразных хозяйственных укладов ведущую и решающую роль в формировании предпосылок революции 1917 г. сыграл самобытный крупнокапиталистический уклад, и концепцией Троцкого о возможности построения социализма только в глобальном масштабе на основе одновременных усилий многих стран и народов. Покровский, сосредоточившись на полемике с Троцким, представил систему его аргументов в несколько более жестком виде по сравнению с историографической реальностью и обвинил его в стремлении представить образ России, сложившийся к началу XX в., как колониального по отношению к западноевропейским странам государства. Тем самым он солидаризировался с ленинской концепцией, согласно которой на фоне значительной, исторически сложившейся отсталости отечественная экономическая система сумела сделать колоссальный по масштабу внутренний рывок в сфере развития капитализма. В очерке «Своеобразие русского исторического процесса и первая буква марксизма» он писал: «Это совершенно верно, что под влиянием географических, главным образом, условий рост прибавочного продукта и в связи с ним рост первоначального накопления шел в России с большой медленностью. Но, однажды образовавшись, русский капитализм, опираясь на все достигнутые к этому времени западным капитализмом технические и организационные успехи, шел в семимильных сапогах, с изумительной быстротой творя новые формы экономической жизни и создавая новые идеологии, хотя, к началу XX века, Россия не догнала Европы в этом отношении»².

Несмотря на столь определенный вывод о высоких темпах капиталистической модернизации России, Покровский указывает на условность и относительность существовавших при обозначении объема хозяйственного роста оценочных категорий, которыми изобиловали и концепция Ленина, и система теоретических представлений Троцкого. Таким выглядит его отношение к категориям «отсталость», «медленность», «катастрофически быстрое развитие» России. Согласно выдвинутой им концепции, содержательное определение уровня капиталистического развития в своем конечном результате зависит от специфики той страны, в которой оно происходит.

Отстаивая позиции диалектического и исторического материализма (что, на наш взгляд, дает однозначно положительный ответ на обсуждавшийся с конца 1930‑х до начала 1960‑х гг. вопрос о наличии у его концепции марксистских оснований), Покровский предлагает оценивать своеобразие исторического развития исходя из его социально–экономических результатов, которым в России стала Октябрьская революция. Не отрицая аксиоматичного для советской историографии вывода о ее прогрессивности, он уделял большое внимание определению устойчивости ее социалистического потенциала и исследованию ее платформы в хозяйственной сфере.

По вопросу о потенциале и прочности результатов Октябрьской революции Покровским, в отличие от многих советских политических деятелей начала 1920‑х гг., не делается каких–либо определенных, категоричных выводов. Сравнивая ее содержание с предшествовавшими этапными событиями российской истории (в частности, с реформами 1860‑х гг.), он оставляет решение данного вопроса на будущее и допускает, что с учетом специфических особенностей экономики России и степени распространения в ней капиталистических отношений уже достигнутый уровень хозяйственного развития может оказаться достаточным.

Вопрос о социальных и экономических аспектах Октябрьской революции является центральным в работе Покровского «Русская революция с точки зрения исторического материализма», опубликованной в 1922 г. За основу своего исследования он вновь берет историографический прием полемики с концепциями, которые в его интерпретации очевидно противоречат большевистской идеологии. Им отрицаются любые концептуальные представления, указывающие на то, что Октябрьская революция была результатом заговора или обмана трудящихся утопическими по сравнению с капиталистическим способом развития социалистическими перспективами.

В полемике с этими представлениями он ставит своей целью доказать исчерпанность буржуазного пути развития России к началу XX в. по сравнению со странами Западной Европы. В качестве экономического аргумента он приводит то, что отечественный капитализм все равно не мог свободно развиваться при сохранявшейся системе феодально–поместного землевладения и отсутствии полного контроля сферы рыночного сбыта производимой продукции, дававшей основную экспортную прибыль. Он обосновывает это утверждение фактическим материалом, который мог стать, по его мнению, почвой для глубоких выводов. Для иллюстрации этого исследовательского приема характерно следующее высказывание: «Уже с последних лет XIX века русская металлургия переживала кризис, а темп развития русской текстильной промышленности сильно замедлился. Где был выход? Только в ликвидации помещичьих латифундий. Избавившись от прямых и косвенных платежей в пользу помещика, получив в свое полное распоряжение землю, которую он же, в сущности, и обрабатывал… крестьянин становился свободным сельским буржуа. Распоряжаясь всем, или почти всем, своим прибавочным продуктом, за вычетом необходимого на общественные надобности, крестьянин мог увеличить свои закупки на рынке втрое, вчетверо, впятеро»³.

Если исторические предпосылки Октябрьской революции Покровский видит в сфере экономических отношений, то перспективы будущего социалистического переустройства видятся им в сплоченности и сбалансированности структуры трудящихся слоев общества. Им подчеркивается обусловленность устойчивых и продуктивных отношений между рабочими и крестьянами их взаимной заинтересованностью в союзе, прошедшем проверку временем. Задачу экономической политики государства он видит в том, чтобы сельскохозяйственное производство и индустрия по изготовлению орудий земледельческого труда были в состоянии синхронного развития. Благодаря ее реализации социалистическая экономика продемонстрирует свои преимущества по сравнению с ликвидированной Октябрьской революцией системой российского капитализма, в которой феодальное хозяйство не только не проявляло трансформационного потенциала, но даже тормозило и делало бесперспективными любые эволюционные процессы.

Показ этих преимуществ и отличий Покровский считал важной задачей, решение которой помогало привлечь практически все слои крестьян на сторону Советской власти. Решая ее на историографическом уровне, он писал: «Крестьянину в высшей степени безразлично, в чьих руках находится фабрика — рабочего коллектива, или индивидуального хозяина, или государства. Лишь бы фабрика давала ему необходимые товары: а к тому, что фабрика не крестьянская, он привык, и вовсе себе ее не требует. Надежда, что буржуазная революция в России убьет пролетарскую, совершенно ни на чем не основана. Крестьянин хорошо помнит, что землю он получил с помощью рабочего — и что никогда никакие капиталисты не обещали ему того, что дала октябрьская революция»⁴.

Мысль о том, что значительный удельный вес сельскохозяйственного производства и крестьянского хозяйства в российской экономике являлся фактором ее замедленного развития и в том числе на социально–психологическом уровне задерживал формирование социалистической системы, прослеживается во многих работах Покровского. При этом он стремился показать близость своей точки зрения не с представлениями Троцкого, а с концепцией Ленина. Считая так называемый «мужицкий капитализм» опасным явлением, он солидаризировался с убеждениями многих представителей большевистской партии о необходимости как можно более осторожного проведения новой экономической политики в деревне и недопустимости сохранения там в долгосрочной перспективе различных форм индивидуального крестьянского предпринимательства.

В своих работах Покровский стремился выявить и акцентировать причины, с одной стороны, отсталости, а с другой — устойчивости организационных форм капиталистического развития России. В статье «О пользе критики, об абсолютизме, империализме, мужицком капитализме и прочем», написанной в 1924 г., он очерчивает особую модель российского капитализма. Ее специфику он видел в стремлении всех субъектов хозяйственных отношений, к которым он относил государство, промышленников, финансистов и крестьян, добиться получения максимально большей прибыли без качественного улучшения производства и с сохранением экстенсивных технологий. Эту модель он называл торговым капитализмом, определяя ее экономическое своеобразие и последствия существования следующим образом: «В самом конце XIX века в своей внешней политике империя «Романовых» оставалась колониальной державой наиболее примитивного типа — аппаратом торгово–капиталистической эксплуатации малокультурных (или казавшихся полукультурными) стран. Промышленный капитал и во внешней политике, и внутри России шел по пути торгового. Торговому капиталу были нужны железные дороги и промышленность их строила: но лишь там и постольку, где и поскольку это нужно было и торговому капиталу. При этом методы действия этого торгового капитала менялись так же туго, как и действия русского самодержавия внутри страны. При первой заминке или просто при первом удобном случае банковские операции сменялись лихим ударом кулака… Но цель операций обоих типов была одна и та же: создание новых колоний, новых жертв эксплуатации русского торгового капитала»⁵.

Определив таким образом особенности торгового капитализма и охарактеризовав его как устойчивую архаическую систему, Покровский должен был состыковать ее наличие с фактически обоснованным и признававшимся им в других работах явлением постепенной модернизации российского хозяйственного механизма. Особенно применительно к периоду, последовавшему за отменой крепостного права. В противном случае разгром его концепции, как противоречащей выводам Ленина по данным вопросам, был неминуем уже в середине 1920‑х гг. К тому же Покровский никогда не отвергал диалектическую сущность исторического процесса, обоснованную в работах Маркса и Ф. Энгельса и имевшую под собой, по крайней мере в сфере изучения экономической истории, объективные основания.

Поэтому он ввел в историографический оборот такое понятие, как «формы торгового капитализма». Оно позволяет, по его мнению, учесть и динамику развития экономической политики государства, и в решающей мере обеспеченные воздействием этой политики внутренние изменения, охватывавшие аграрный, индустриальный, торговый и инвестиционнофинансовый сектора капиталистического развития. Хотя он отстаивает точку зрения о недостаточности и незавершенности происходивших в сфере «торгового капитализма» изменений, он пишет об их неизбежности и вынужденности для государства после революционных событий 1905 г.

Значение этих событий состояло, по его мнению, во включении новых, выдвинутых хозяйственной модернизацией, слоев капиталистических предпринимателей в состав уже существовавшей политической элиты или, по крайней мере, в достижении ими возможности влиять на ее функционирование даже ценой неизбежного в такой ситуации внутреннего кризиса административной деятельности. Описывая новую модель политической системы, сложившуюся под воздействием итогов революции 1905 г., Покровский отмечал: «Эго была власть завтрашнего дня… шедшая на смену самодержавию, но в 1906 году добившаяся только компромисса с самодер–-жавием в лице правительства Столыпина. Диалектика этого процесса налицо, но она отставала от диалектики народного хозяйства. В ту минуту, когда — во время империалистской войны — промышленный капитал стал подходить к власти, уже существовали все условия для следующей стадии развития, государственного капитализма. Громадный восточный пустырь, тяжелым грузом висевший на русском народном хозяйстве, всего тяжелее тянул книзу его политическую надстройку»⁶.

Тезис о большом значении революции 1905 г. и ставшей откликом на нее столыпинской аграрной реформы для совершенствования организационных форм российского капитализма целенаправленно обосновывался Покровским. Эти события наряду с динамичным, опережавшим многие западноевропейские образцы, ростом промышленности и финансовой инфраструктуры приводили к трансформации всей системы общественных отношений. Они же обеспечивали эволюцию аппарата государственной власти. Однако все эти модернизационные процессы Покровский последовательно объясняет стремлением предпринимателей и правящей элиты извлечь как можно большую прибыль от торговых операций и использовать ее для собственного обогащения.

На этом положении своей концепции экономической истории России он формирует собственную интерпретацию причин Первой мировой войны. Анализируя мотивы, побудившие сохранявшую свои позиции в административном аппарате старую политическую элиту и пополнивших после революции 1905 г. высший класс российского общества крупных предпринимателей стремиться к вступлению страны в эту войну, он раскрывает их сущность следующим образом: «Участие России в войне 1914 года объясняется гораздо более общими, мировыми причинами, нежели местными. Но поскольку в этих войнах был и «национальный» момент, он был связан в первую голову именно с торговлей — с промышленностью лишь во вторую очередь. И это, прежде всего, потому, что и русская промышленность зависела от активного баланса — и, быть может, не меньше, чем Романовы и их казна… Между тем самый баланс от промышленности зависел в весьма ничтожных размерах»⁷.

Несмотря на то, что получение торговой прибыли объединяло интересы государства и крупных предпринимателей, их союз, по мнению Покровского, не мог быть устойчивым по причине того, что он не гарантировал экономически активным слоям общества получение дополнительных административных ресурсов. К тому же хозяйственная активность на этом — верхнем — уровне социальной системы не отражала тех процессов, которые происходили во всем обществе. Подчеркивая, что промышленный капитал был лишь одной из эволюционных форм торгового капитала, сложившегося еще в XVII в., Покровский тем самым отмечает очевидный перевес старых, традиционных, полуфеодальных производственных отношений над любыми новыми, возникшими в условиях модернизационных процессов моделями хозяйственных связей. Чем большим по масштабам был сектор экономического развития, тем заметнее в нем оказывались инерционные тенденции. Более того, в сфере сельскохозяйственного производства (и в этом ученый видит своеобразие русского исторического процесса по сравнению, например, с английским) внедрение новых капиталистических форм социальных и производственных отношений оказывалось чужеродным и поэтому, как правило, отторгалось. Подчеркивая значимость и крайне трудную преодолимость данной особенности, Покровский в своей работе «К вопросу об особенностях исторического развития России» пишет: «Торговый баланс романовской России держался не только на сельскохозяйственной продукции, но и на определенном типе этой продукции, на мелком хозяйстве. И это по той простой причине, что в России не только в 1830 году… а и 50 лет спустя отработочный крестьянин — прямой социальный потомок крестьянина барщинного — обходился дешевле наемного работника… Главная масса нашей хлебной продукции опиралась не на эксплуатацию сельскохозяйственного пролетария, а на эксплуатацию деревенской бедноты в тесном смысле этого слова, т. е. деревенского паупера. Что этот паупер с 1861 года был юридически свободен (заплатив за это еще большей пауперизацией), это был, конечно, шаг к капиталистическому сельскому хозяйству, но только лишь первый шаг»⁸.

Немалая роль феодальных пережитков в развитии российского капитализма наряду с определением неоднородности производственных отношений в России отмечалась не толью Покровским, но и Лениным, неоднократно обращавшимся в своих, написанных до 1917 г., исследованиях к теме своеобразия отечественного пути экономической эволюции. Это позволяло Покровскому в полемике со своими критиками отстаивать собственную, созданную еще до Октябрьской революции теорию торгового капитализма. При этом, как в условиях любой идеологической борьбы, ему нужно было указать своим ученикам и коллегам неверную модель историографического мышления, соответствующую к тому же реалиям политической конъюнктуры. Характерным примером осуществлявшейся таким образом интеллектуальной обороны, необходимость которой особенно возросла после смерти Ленина и начала утверждения позиций новой правящей элиты, было следующее высказывание Покровского, датированное 1926 г.: «У Ленина та же схема торгового капитала: он показывает, как именно торговый капитал создает Московское государство, и, когда я спорил с Троцким в 1922 г., я защищал ленинскую схему, я действительно защищал ленинизм против троцкизма»⁹.

Другим приемом, который использовал в середине 1920‑х гг. Покровский для защиты своей концепции, являлось опровержение обвинений общеметодологического характера. Их суть состояла в том, что при акцентировании своеобразия экономического развития России Покровский недостаточно явно по сравнению с другими исследователями проводил мысль о этапности этого развития: о том, что происходившая в XIX в. индустриализация промышленности, начавшееся после отмены крепостного права расслоение крестьянства и другие модернизационные тенденции обязательно проявлялись в России, пусть и с некоторым опозданием. Опасность этих обвинений состояла в том, что они напрямую подводили к имевшему политический смысл обвинению историка в недооценке зрелости предпосылок Октябрьской революции.

На ожесточенную критику, обрушившуюся на него в 1926–1927 гг., Покровский, во–первых, указывал на эволюционность развития торгового капитализма, вбиравшего в себя особенности самодержавного устройства, промышленного капитализма и ремесленной организации производства. Во–вторых, им отмечалось, что в России этот тип капитализма сформировался давно для обеспечения в будущем всех необходимых для подготовки социалистического развития трансформаций. Определяя истоки его происхождения, Покровский писал: «От крупных землевладельцев XVI века, бывших пайщиков английской кампании, с Борисом Годуновым… и Богданом Бельским — фаворитом Ивана Грозного — во главе, через Строгановых и «птенцов Петра» вроде Меншикова до длинной вереницы князей–фабрикантов и заводчиков второй половины XVIII века идет этот союз крупного имения и крупного капитала, столь характерный для «первых ступеней капиталистического развития»»¹⁰.

Покровский использовал также различные политические заявления, призванные отвлечь широкую аудиторию потребителей историографической информации от содержания обсуждавшейся научной проблемы. Можно сказать, что это было уже вторым этапом защиты им своей концепции. Он приходится на 1927–1928 гг., когда Сталин полностью захватил инициативу в проведении социально–экономической политики, а в стране началась подготовка к реализации первого пятилетнего плана. В этих условиях для демонстрации возможности ускоренного строительства социализма нужно было показывать, что в канун Октябрьской революции капитализм в хозяйственном плане достиг в России высокого развития и при этом в социальном плане изжил себя в сфере обеспечения материальных потребностей активных слоев населения.

Политические заявления Покровского в этот период по–прежнему строились на критике Троцкого. На сей раз ее смысл состоял в том, что в условиях признания соответствующей марксистскому учению только ленинской концепции выдвинутая этим политическим деятелем концепция не могла быть марксистской по определению. Во–вторых, Покровский прибегнул к такому безотказному и для будущего развития советской историографии приему, как критика научных взглядов зарубежных исследователей, которые, в основном, не сочувствовали Советскому государству и скептически воспринимали идею о прогрессивности Октябрьской революции. В своем выступлении на открытии Всесоюзной конференции историков–марксистов 28 декабря 1928 г. он утверждал: «Там, в буржуазной Европе, очевидные успехи СССР в деле хозяйственного строительства породили два течения: одна часть империалистов, охваченная бешеной злобой, готовит–-ся внеэкономическими средствами задушить первую страну строящегося социализма, среди других растет огромное любопытство к стране, которая восстановилась своими собственными силами, не закабалив себя мировым банкирам подобно большинству западноевропейских стран. С первыми коммунистам–историкам, вероятно, придется рано или поздно иметь дело как рядовым солдатам революции, но против вторых они уже теперь должны пустить в ход специальное орудие своей марксистской науки»¹¹.

В условиях отмечавшейся таким образом необходимости усиления позиций советских историков в среде между народного профессионального сообщества указывалось на необходимость развития системы научных учреждений, активизации подготовки кадров историков–марксистов. В конце 1920‑х гг. Покровский сосредотачивает свои усилия именно на организаторской и педагогической деятельности, стремясь тем самым сохранить и свой авторитет исследователя.

При его непосредственном участии была подготовлена целая плеяда исследователей, которая в гораздо большей степени была готова подчинить свои историографические представления взглядам идеологических и политических руководителей страны. Не обладая в силу жизненных обстоятельств тем же запасом внутренней профессиональной независимости, который имелся у отличавшегося высокой самооценкой Покровского, представители этой плеяды вступили во взаимовыгодные отношения с правящей элитой. Получив возможность активной и целенаправленной работы с источниками по концептуально значимому для экономической истории России периоду второй половины XIX–начала XX вв., они сделали сопутствующим, а во второй половине 1930‑х гг. и главным, направлением своего творчества научную и политическую критику взглядов бывшего руководителя своей профессиональной подготовки. В дальнейшему этих исследователей, в том числе под воздействием созданного Сталиным тоталитарного политического режима, сформировалась привычка модернизировать свои взгляды на историческое и историко–научное прошлое одновременно с изменениями идеологической доктрины государства.

В последние два года своей жизни (с начала 1930 г. до 10 апреля 1932 г.) Покровский как исследователь, по сути, оказался в состоянии интеллектуальной изоляции. Его организаторская деятельность уже не могла служить спасением от критики, особенно в связи со становившейся для него смертельной онкологической болезнью. Поэтому в его последней работе «О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России», датируемой 1930–1931 гг., содержатся попытки корректировки ранее сформулированной концепции путем ее скрещивания с общеэкономической теорией происхождения капитализма, изложенной Марксом и затем привлеченной Лениным для практического использования.

Целью работы было выявление признаков трансформации политической системы российского государства под влиянием фундаментальных экономических изменений, обозначавшихся в марксистской концепции в качестве социального закона постепенного вытеснения феодальной системы хозяйства капиталистическими производственными отношениями. Логика рассуждений Покровского состояла в доказательстве того, что в рамках прохождения поступательных, линейных по форме модернизационных процессов оценочные категории описания исторических фактов, предшествующих данным процессам, уже утрачивали полезный смысл для характеристики новых социально–экономических явлений. В качестве одной из таких категорий он рассматривает «торговый капитал». Анализируя ее конкретное содержание, он писал: «Ничего не производящий торговый капитал не может определять собою характера политической надстройки данного общества: вот отчего совершенно неправильной является формулировка самодержавия, как «торгового капитала в мономаховой шапке». Как бы велико ни было в ту или другую эпоху влияние торгового капитала (громадность этого влияния в известные эпохи признают и Маркс с Энгельсом, и Ленин), все же характер политической надстройки определяется производственными отношениями, а не обменом; мономахова шапка есть феодальное украшение, а не капиталистическое… Самый факт усиления феодальной (или рабовладельческой) эксплуатации под влиянием не торгового, но ростовщического капитала давно дан, в виде общей схемы, Марксом»¹².

Это положение являлось и в прямом, и в переносном смысле конечной точкой трансформации историографической концепции Покровского.

С одной стороны, в своих итоговых представлениях он сохранил приверженность теории экономического материализма и признал детерминирующее значение развития производственных отношений и производительных сил в качестве ведущего фактора исторического процесса. С другой стороны, такой важный признак кардинального изменения любой научной концепции, как пересмотр используемого понятийного аппарата и даже отказ от его применения, в творчестве историка очевидно не прослеживается. Более того, он фактически настаивает на обоснованности его использования в историографической практике, говоря о том, что понятие «торгового капитала» использовалось в канонически воспринимаемых методологических построениях Маркса, Энгельса и Ленина. В этом смысле критика данного понятия, подвергавшегося во второй половине 1920‑х гг. и тем более в последующие десятилетия энергичному осуждению, выглядит как компромисс с изменившейся модой теоретического мышления.

Единственным фактом, который может вполне убедительно указывать на происходившую эволюцию концептуальной направленности трудов Покровского в конце его жизни, является отказ от акцентирования экономической отсталости России по сравнению с ведущими по темпам хозяйственного развития странами Западной Европы. В своих последних работах он обращал внимание на комплексный характер происходивших в стране во второй половине XIX–начале XX вв. модернизационных процессов, в связи с которым структуры политико–правовой сферы общества стремились приспосабливать механизм своего функционирования к реалиям капиталистического развития для извлечения той формы прибыли, которую историк называл «ростовщической».

Однако и в этом направлении не следует видеть какой–либо масштабной трансформации взглядов Покровского. К началу 1930‑х гг. уже стало вполне очевидным, что сценарий «мировой революции» не реализуется и в ходе построения новой формы социально–экономических отношений советской правящей элите предстоит рассчитывать только на внутренние резервы и собственный хозяйственный потенциал страны. Поскольку системный кризис варианта закрытого развития страны стал очевиден только спустя десятилетия, признание Покровским достаточных для социалистического строительства экономических условий, постепенно формировавшихся в России со времен очевидного на рубеже XVIII–XIX вв. кризиса крепостнической системы, было скорее данью объективной для него, историка–марксиста, реальности.

Примечания