Восстание декабристов в концепции М. Н. Покровского

Концепция восстания декабристов, выдвинутая М. Н. Покровским, резко расходится с ленинско–сталинской концепцией.

Лениным установлена цельная и полная глубочайшего содержания концепция декабризма. Им указано место декабристов в истории революционного движения, определено историческое значение и дан классовый анализ движения декабристов. Изучение этой концепций — обязательная предпосылка не только работы каждого исследователя декабристов, но и всех изучающих историю революционного движения.

Как и Ленин, товарищ Сталин оценивает восстание декабристов как факт революционного движения. В беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом в ответ на замечание последнего о том, что Романовы продержались 300 лет, несмотря на политику устрашения, товарищ Сталин сказал: «Да, но сколько было восстаний и возмущений на протяжении этих 300 лет: восстание Стеньки Разина, восстание Емельяна Пугачева, восстание декабристов, революция 1905 г., революция в феврале 1917 г., Октябрьская революция».¹ Эту оценку декабристов как деятелей революционного движения приходится особенно подчеркивать в связи с резким умалением, а то и с прямым отрицанием революционности декабристов в концепций Покровского.

Ленин многократно останавливался на декабристах в своих произведениях, давая им развернутые характеристики. Первое высказывание Ленина о декабристах датируется 1901 г., последнее 1917 г.²

Впервые Ленин упоминает о декабристах в работе «Гонители земства и аннибалы либерализма». Указывая на «жандармский» опыт российского правительства, приобретенный в борьбе с революционным движением как внутри страны, так и на международной арене, Ленин пишет:

«… Несомненно, что коллективный опыт и коллективный разум правящих заставлял их неуклонно преследовать эту тактику. Недаром же большинство вельмож и сановников прошло длинный курс николаевской службы и полицейской выучки, прошло, можно сказать, огонь и воду и медные трубы. Они помнили, как монархи то заигрывали с либерализмом, то являлись палачами Радищевых и «спускали» на верноподданных Аракчеевых; они помнили 14-ое декабря 1825 г. и проделывали ту функцию европейской жандармерии, которую (функцию) исполнило русское правительство в 1848–49 годах. Исторический опыт самодержавия не только заставлял правительство следовать тактике запугивания и развращения, но и многих независимых либералов побуждал рекомендовать правительству эту тактику».³

Восстание декабристов отмечено здесь у Ленина как явление ряда событий революционного движения. Характерно, что именно столичное восстание 14 декабря выделено Лениным как наиболее значительное явление.

В 1902 г. в работе «Аграрная программа русской социал–демократии» Ленин останавливается на республиканизме декабристов. «Нам нужно шире распространить идею, что только в республике может произойти решительная битва между пролетариатом и буржуазией, нам нужно создать и упрочить республиканскую традицию среди всех русских революционеров и среди возможно более широких масс русских рабочих…»

При слове «создать» Ленин делает пояснительную сноску, в которой указывает на республиканские идеи декабристов:

«Мы говорим: «создать», ибо старые русские революционеры никогда не обращали серьезного внимания на вопрос о республике, никогда не считали его «практическим» вопросом, — народники, бунтари и пр. потому, что с пренебрежением анархистов относились к политике, народовольцы потому, что хотели прыгнуть прямо от самодержавия к социалистической революции. На нашу долю (если не говорить о давно забытых республиканских идеях декабристов), на долю социал–демократов, выпало распространить требование республики в массе и создать республиканскую традицию среди русских революционеров».⁴

Республиканские лозунги поддерживались Южным обществом декабристов с Пестелем во главе и левым крылом Северного общества во главе с Рылеевым. Правое крыло Северного общества стояло за лозунг конституционной монархии. Оценка декабристскому лозунгу республики у Ленина дается с двух сторон: он высоко оценивает лозунг республики в революционном движении, но в то же время указывает на то, что именно декабристский лозунг оказался давно забытым, не удержался в революционном движении, в силу чего республиканскую традицию надо создавать заново.

В январе 1905 г. Ленин упоминает декабристов в конспектах, тезисах и плане статьи «Рабочая и буржуазная демократия». Насколько можно судить по черновикам,⁵ декабристы интересовали здесь Ленина в разрезе генезиса русского либерализма. Ленин отмечал направленность движения декабристов против царизма и отмечал в то же время классовую ограниченность движения.

В 1906 г. в работе «Политический кризис и провал оппортунистической тактики» Ленин ставит вопрос об отношении декабристов к массовому революционному движению и квалифицирует революционность декабристов как дворянскую революционность. Ленин со всей остротой ставит в указанной работе проблему «двух тактик» социал–демократии и разоблачает тактику–оппортунистического ЦК». В письме последнего содержится указание на возможность установления в России военной диктатуры армии, принявшей участие в революции. Эта мысль, которую Ленин называет «чудовищной», сформулирована в указанном письме следующим образом:

«Если бы, действительно, нельзя было в данный момент выдвинуть в качестве носителя власти ничего другого, кроме Советов Рабочих Депутатов, то можно заранее сказать, что — победа над правительством в борьбе за власть (а эта победа непременно предполагает участие армии в этой борьбе) привела бы ни к чему иному, как к военной диктатуре армии, перешедшей «на сторону народа».

Возражая против этой «чудовищной тирады», Ленин резко противопоставляет лозунг вооруженного восстания лозунгу военной диктатуры, И далее, в порядке того же противопоставления лозунга вооруженного восстания лозунгу военной диктатуры, Ленин пишет:

«Неужели Ц. К. настолько утратил элементарный революционный инстинкт, что для него неясна разница между дворянской революционностью декабристов, — разночинно–интеллигентской революционностью офицеров народовольцев, — и глубоко демократической, пролетарской и крестьянской, революционностью солдат и матросов в России двадцатого века? Неужели ему никогда не бросалась в глаза коренная разница между революционностью офицеров в эпоху Народной Волн при полном почти равнодушии солдатской массы и теперешней реакционностью офицерства при могучем движении именно серой военной массы? Думать, что переход современного русского солдата или матроса на сторону Советов Раб. Деп. в борьбе с правительством может быть переходом к военной диктатуре, — видеть средство против этого в привлечений офицерства умеренным лозунгом «за Думу», — для этого надо либо потерять всякое чутье действительности, либо уйти вправо дальше г–на Струве и ком.!».⁶

Этот ленинский текст чрезвычайно важен. Ленин характеризует здесь разницу между «дворянской революционностью» и глубоко демократической пролетарской и крестьянской революционностью. В тактике военной диктатуры, выдвинутой декабристами, Ленин видит характерный признак их классовой ограниченности. Тактика массового вооруженного восстания противопоставлена Лениным тактике «военной диктатуры».

В 1912 г. в статье «Памяти Герцена» Ленин дал три чрезвычайно подробных и детальных текста, касающихся декабристов.

Все три текста сосредоточены на одной мысли — на определении места декабристов в общем процессе российского революционного движения. Но сверх того каждое из этих высказываний, особенно богатейший текст в конце статьи, дает возможность сделать ряд особых выводов.

В начале статьи, определяя то поколение революционеров, к которому принадлежал Герцен, Ленин тесно связывает его и декабристов, относя их к одному периоду истории революционного движения. Определяя в этой связи значение декабристов, Ленин пользуется формулировкой самого Герцена, применяя и в дальнейшем герценовский термин «разбудили» для определения связи декабристов и революционного поколения Герцена.

Вот этот текст Ленина с включенными в него цитатами Герцена:

«Герцен принадлежал к поколению дворянских, помещичьих революционеров первой половины прошлого века. Дворяне дали России Биронов и Аракчеевых, бесчисленное количество «пьяных офицеров, забияк, картежных игроков, героев ярмарок, псарей, драчунов, секунов, серальников», да прекраснодушных Маниловых. «И между ними — писал Герцен — развились люди 14 декабря, фаланга героев, выкормленных, как Ромул и Рем, молоком дикого зверя… Это какие–то богатыри, кованые из чистой стали с головы до ног, воины–сподвижники, вышедшие сознательно на явную гибель, чтобы разбудить к новой жизни молодое поколение и очистить детей, рожденных в среде палачества и раболепия».

К числу таких детей принадлежал Герцен».⁷

Второе высказывание о декабристах в той же статье Ленина касается столь важного в идеологии декабризма вопроса, как лозунг освобождения крестьян. В этом упоминании вновь подчеркивается огромнейшее агитационное значение самого лозунга крестьянского освобождения у декабристов. Ленин не диференцирует в этом кратком упоминании отношения различных групп декабристов к этому вопросу, — он берет его в общем основном содержании.

«Герцен создал вольную русскую прессу за границей — в этом его великая заслуга. «Полярная звезда» подняла традицию декабристов. «Колокол» (1857–1867) встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено».⁸

В этом высказывании Ленин отчетливо выделяет момент освобождения крестьян в идеологии декабристов и подчеркивает его значение как революционного лозунга, революционной традиции.

Знаменитый ленинский текст о трех поколениях революционеров, обошедший всю литературу о декабристах, находится в конце статьи «Памяти Герцена».

«Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.

Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры–разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями «Народной Воли». Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. «Молодые штурманы будущей бури» — звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.

Буря, это — движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой, революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах».⁹

В этом замечательном ленинском тексте прежде всего с величайшей ясностью определено место декабристов в общем ходе революционного движения. Декабристы — первое поколение революционеров. Они связаны общими нитями со всеми последующими периодами революционного движения. «Дело их не пропало» — агитацию за него развернул разбуженный декабристами Герцен, эту агитацию «подхватили, расширили, укрепили, закалили» революционеры–разночинцы. Но первый этап революционного движения имеет яркое, подчеркнутое определение его классовой ограниченности: эти революционеры — «дворяне, помещики». В непосредственной связи с этой классовой ограниченностью революционности декабристов стоит другой отчетливейший ленинский вывод: «страшно далеки они от народа». Это и есть самое основное в классовой дворянской ограниченности декабристов.

В 1913 г. Ленин останавливается на декабристах в небольшой статье: «Роль сословий и классов в освободительном движении», вызванной статьей Як. Бермана «Влияние социально–правового и экономических факторов на государственную преступность». Отметив неполноту данных Як. Бермана, Ленин дает цифровую таблицу государственных преступлений по эпохам и делает следующие выводы:

«… Ясно видно, как быстро демократизировалось освободительное движение в XIX веке и как резко менялся классовый состав его. Эпоха крепостная (1827–1846 г. г.) — полное преобладание дворянства. Это — эпоха от декабристов до Герцена. Крепостная Россия забита и неподвижна. Протестует ничтожное меньшинство дворян, бессильных без поддержки народа. Но лучшие люди из дворян помогли разбудить народ.

Эпоха разночинца или буржуазно–либеральная (1884–1890) — дворяне уже составляют меньшую часть среди участников освободительного, движения. Но, если прибавить к ним духовенство и купечество, то получаем 49%, т. — е. почти половину. Движение еще на половину, остается движением привилегированных классов: дворян и верхов буржуазии. Отсюда — бессилие движения, несмотря на героизм одиночек.

Третья (1901–1903) и четвертая (1905–1908) эпохи — эпохи крестьянской и пролетарской демократии. Роль дворянства совсем малая, Мещане и крестьяне дают 8/10 перед революцией и 9/10 во время революции. Проснулись массы. Отсюда два итога: 1) возможность добиваться кое–чего, серьезного и 2) ненависть либералов к движению (появление контр–революционного либерализма)».¹⁰

Этот текст по своей тематике совпадает с только что разобранным текстом из статьи. «Памяти Герцена» и дает, основание сделать те же выводы.. Указано на бессилие дворянского революционного движения без поддержки народа. Замечательно, что нет возражений против даты Як. Бермана — 1827 г., т. е. первый год, следующий за годом казни декабристов.

В мае 1914 г. Ленин вновь возвращается к вопросу о декабристах, опять поднимая весь тот круг связанных с ними проблем, который проанализирован им в статье «Памяти Герцена». Это сделано в работе «Из прошлого рабочей печати в России», опубликованной в «Рабочем» 5 мая (22 апреля).

С огромной ясностью и остротой поставлена в этом тексте проблема массового движения и подлинного глубокого, последовательного пролетарского демократизма, свойственного массовому движению на том этапе, когда единственный до конца революционный класс — пролетариат — становится его гегемоном. Эта мысль ракита тут Лениным еще более подробно, чем в статье «Памяти Герцена»: проанализирован даже для первого, дворянского, периода. вопрос о том, почему пролетариат не мог в ту пору оказаться во главе революционного движения.

В виду того, что речь опять–таки идет о трех периодах революционного движения, что дает возможность понять декабристов в огромной — почти столетней — революционной перспективе, приведем не только текст, характеризующий первый период, но и всю цитату о трех периодах в целом.

«Освободительное движение в России прошло три главные этапа, соответственно трем главным классам русского общества, налагавшим свою печать на движение: 1) период дворянский, примерно с 1825 по 1861 год; 2) разночинский или буржуазно–демократический, приблизительно с 1861 по 1895 год; 3) пролетарский, с 1895 по настоящее. время.

Самыми выдающимися деятелями дворянского периода были декабристы и Герцен. В ту пору, при крепостном праве, О выделении рабочего класса из общей массы крепостного, бесправного, «низшего», «черного» сословия не могло быть и речи. Предшественницей рабочей (пролетарски–демократической или социал–демократической) печати была тогда общедемократическая бесцензурная печать с «Колоколом» Герцена во главе ее.

Как декабристы разбудили Герцена, так Герцен и его «Колокол» помогли пробуждению разночинцев, образованных представителей ли–, беральной и демократической буржуазии, принадлежавших не, к дворянству, а к чиновничеству, мещанству, купечеству, крестьянству. Предшественниками полного вытеснения дворян разночинцами в нашем освободительном движении был еще при крепостном праве В. Г. Белинский. Его знаменитое «Письмо к Гоголю», подводившее итог литературной деятельности Белинского, было одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати, сохранивших громадное, живое значение и по сию пору.

Падение крепостного права вызвало появление разночинца, как главного, массового деятеля и освободительного движения вообще и демократической, бесцензурной печати в частности. Господствующим направлением, соответствующим, точке зрения разночинца, стало народничество. Оно никогда не могло, как общественное течение, отмежеваться от либерализма справа и от анархизма слева. Но Чернышевский, развивший вслед за Герценом народнические взгляды, сделал громадный шаг вперед против Герцена. Чернышевский был гораздо более последовательным и боевым демократом. От его сочинений веет духом классовой борьбы. Он резко проводил ту линию разоблачений; измен либерализма, которая доныне ненавистна кадетам и ликвидатор рам. Он был замечательно глубоким критиком капитализма несмотря на свой утопический социализм.

Эпоха 60‑х и 70‑х годов знает целый ряд начавших уже итти в «массы» бесцензурных произведений печати боевого демократического и утопически–социалистического содержания. А среди деятелей той эпохи виднейшее место занимают рабочие Петр Алексеев, Степан Халтурин и др. Но в общем потоке народничества пролетарски–демократическая струя не могла выделиться. Выделение ее стало возможно лишь после того, как идейно определилось направление русского марксизма (группа: «Освобождение Труда», 1883 г.) и началось непрерывное рабочее движение в связи с социал–демократией (петербургские стачки 1895–96 годов)».¹¹

По всему приведенному выше тексту проходит отчетливое разделение пролетарского демократизма и других видов демократизма. Опять–таки с величайшей ясностью поставлена для всех трех периодов проблема массового движения; даже для такого отдаленного периода, как дворянский период, поставлен вопрос о пролетариате и дано разъяснение о причинах его отсутствия. Характернейший момент — начало дворянского периода — Ленин датирует 1825 г., хотя, конечно, хорошо знает, что скрытая деятельность тайных обществ декабристов протекала в течение ряда лет до этого года. Год самого восстания декабристов выделен Лениным: это еще раз подчеркивает политическую. важность открытого выступления декабристов против царизма. Вспомним приведенное в начале статьи первое по времени высказывание Ленина о декабристах, где указана самая дата восстания — 14 декабря 1825 г. Заметам, что в только что приведенном тексте вновь встречается формулировка «декабристы разбудили Герцена», уже встретившаяся нам в статье «Памяти Герцена» и взятая Лениным непосредственно из герценовского текста.

В конце того же 1914 года Ленин вновь возвращается к вопросу о декабристах. Его статья «О национальной гордости великороссов» напечатана в «Социал–демократе» 12 декабря 1914 г.

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. — е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великоруссов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров–разночинцев 70‑х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика».¹²

Здесь вновь подчеркивается революционность декабристов, вновь становятся они на определенное место во всем процессе истории русского революционного движения. Акцент же этой цитаты — на мысли о революционном протесте, об отпоре «насилиям, гнету, издевательствам», которым подвергают Россию царские палачи, дворяне и капиталисты. Именно за свой протест против этого заслуживают декабристы названия революционеров.

Насколько нам известно, последнее высказывание Ленина о декабристах относится к 1917 г. Ленин вспомнил декабристов в самый канун Февральской революции. В день памяти 1905 г. 9 (22) января 1917 г. Ленин прочел в Цюрихе, в народном доме, доклад о революции 1905 года на собрании, организованном рабочей молодежью. В этом докладе он дважды останавливается на декабристах.

«В 1825 году Россия впервые видела революционное движение против царизма, и это движение было представлено почти исключительно дворянами. С того момента и до 1881 года, когда Александр II был убит террористами, во главе движения стояли интеллигенты из среднего сословия. Они проявили величайшее самопожертвование и своим героическим террористическим методом борьбы вызвали удивление всего мира. Несомненно, эти жертвы пали не напрасно, несомненно, они способствовали — прямо или косвенно — последующему революционному воспитанию русского народа. Но своей непосредственной цели, пробуждения народной революции, они не достигли и не могли достигнуть.

Это удалось только революционной борьбе пролетариата».¹³

Вновь видим мы тут настойчиво проводимую Лениным периодизацию революционного движения и уже знакомое нам по предыдущим цитатам определение места декабристов в этом движении. Декабристы — первые революционеры, участники революционного движения против царизма. Вновь заострено внимание на протесте декабристов против царизма и вновь дана в качестве основной даты–дата самого восстания — 1825 год.

Второе высказывание Ленина, содержащееся в этой же статье, возвращает нас к тем ленинским мыслям о декабристах, которые были выражены в статье «Политический кризис и провал оппортунистической тактики». Это — крупнейший вопрос декабризма — вопрос тактики, вопрос о военном восстании.

«Интересно сравнить военные восстания в России 1905 года с военным восстанием декабристов в 1825 году. Тогда руководство политическим движением принадлежало почти исключительно офицерам, в особенности офицерам–дворянам; они были заражены соприкосновением с демократическими идеями Европы во время наполеоновских войн. Масса солдат, состоявшая тогда еще из крепостных крестьян, держалась пассивно.

История 1905 года дает нам совершенно обратную картину. Офицеры, за небольшими исключениями, были тогда настроены или буржуазно–либерально, реформистски или же прямо контрреволюционно. Рабочие и крестьяне в военной форме были душой восстаний; движение стало народным. Впервые в истории России оно захватило большинство эксплуатируемых».¹⁴

Здесь дано крайне важное для нас прямое определение восстания декабристов как военного восстания. Со всей отчетливостью поставлена проблема связи этого военного восстания с массовым движением. Вновь подчеркнут классовый момент: декабристы — офицеры — дворяне. В связи с дворянской ограниченностью этих революционеров и становится понятным отмеченное выше отсутствие их связи с массами. Вновь фигурирует и самая дата восстания — 1825 год, год открытого выступления декабристов против царизма.

И вновь подчеркнута разница между демократизмом массового движения 1905 г., возглавленного гегемоном — пролетариатом, и классово ограниченным военным заговором Дворян–революционеров, не связанных с массовым движением.

Таким образом, Ленин действительно дал сложную, продуманную и отличающуюся глубокой цельностью концепцию движения декабристов. Он назвал их дворянскими революционерами. Этим он подчеркнул одновременно и классовую ограниченность движения и его революционное существо. Концепция. Ленина глубоко диалектична. Эта концепция сложилась у Ленина с 1902 г. К тому, моменту, когда Покровский выступил со своей первой работой о декабристах, — 1907 г., — он уже смог бы продумать первые высказывания Ленина о декабристах, относящиеся к 1901, 1905 и 1906 гг. А к 1920–1926 гг. — времени, когда Покровский дает целую группу своих последних работ о декабристах, он уже давным давно мог бы усвоить ленинскую концепцию. Он не сделал этою. Его концепция восстания декабристов в корне расходится с ленинской.

М. Н. Покровский многократно останавливался на теме «декабристы» и посвятил ей целый ряд специальных статей и особых глав в своих общих исторических курсах. На всем протяжении своей научной работы он не выпускает из орбиты внимания этой чрезвычайно интересовавшей его темы.

Всего М. Н. Покровский посвятил декабристам тринадцать литературных работ (включая в это число главы о декабристах в его общих работах).¹⁵ Работы эти писались на протяжении длительного периода — с 1907 по 1926 г., они содержат постепенно видоизменяющуюся, развивающуюся и постепенно дополняемую схему, эволюционирующую от чрезвычайно примитивной к более сложной форме. Первая работа М. Н. Покровского о декабристах вышла из печати в 1907 г., — это написанная совместно с Кириком Левиным статья «Декабристы» в т. I «Истории России в XIX веке», в издании бр. Гранат. В 1911 г. выходит в свет т. III «Русской истории с древнейших времен» М. Н. Покровского, где данной теме посвящена особая, XVI, глава под заглавием «Декабристы». После длительного восьмилетнего перерыва М. Н. Покровский вновь возвращается к теме «Декабристы»; в 1920 г. выходит в свет «Русская история в самом сжатом очерке», где в главе «Революционная буржуазия» несколько последних страниц посвящено декабристам.. Вслед за этим в 1922/23 учебном году (точнее — именно в 1922 г.) М. Н. Покровским прочитаны в Коммунистическом университете им. Свердлова две лекции о декабристах в цикле лекций по общественному движению в России, позже опубликованные им отдельно в сборнике его статей «Декабристы» под заглавием «Из истории общественного движения в России начала XIX века». В следующем, 1923, году М. Н. Покровский публикует в «Записках Коммунистического университета им. Свердлова» (М., 1923, кн. 1) статью «Декабристы» («Легенда и действительность»), связанную с тем же лекционным курсом, читанным им в университете им. Свердлова. В 1923/24 учебном году М. Н. Покровский читал лекции на курсах секретарей уездных комитетов РКП(б) и в 1924 г. опубликовал их отдельной, книгой под заглавием «Очерки русского революционного движения XIX–XX вв.» (изд–во «Красная новь», 1924), где декабристам посвящен конец первой и вся вторая лекция. Следующий, 1925, год был юбилейным годом декабристов — отмечалось столетие их восстания. В связи с этим М. Н. Покровский опубликовал целый ряд небольших статей о декабристах в юбилейной прессе, а именно: предисловие к брошюре Г. В. Плеханова «14‑е декабря 1825 года», предисловие к брошюре А. И. Герцена «Русский заговор 1825 года», юбилейную, статью в «Известиях ЦИК СССР и ВЦИК», в «Правде», статью «Два вооруженных восстания» в журнале «Под знаменем марксизма» (№ 12), а также предисловие к юбилейному номеру «Красного архива» (т. XIII), посвященному декабристам. Последний раз остановился М. Н. Покровский на вопросе о декабристах в 1927 г. в предисловии к т. IV издания Центрархива «Восстание декабристов», где были опубликованы следственные дела П. И. Пестеля и С. И. Муравьева–Апостола.

Целесообразно рассмотреть эти работы в последовательности их возникновения. М. Н. Покровский резко противополагал своей первой концепции концепцию, которой он придерживался в последующих работах. Ничем нельзя было доставить ему большего неудовольствия, чем ссылкой на его первую работу о декабристах, написанную совместно с Кириком Левиным. Он никогда не перепечатывал ее и считал свою позднейшую концепцию ни в чем не имеющей сходства с первой работой.

Кроме того, в последующих работах о декабристах Покровский вносил значительные видоизменения в свою концепцию, за которыми необходимо проследить. Это также заставляет нас принять последовательный исторический порядок в рассмотрении работ Покровского о декабристах, а не трактовать их статически, общо.

Первая работа Покровского о декабристах написана им совместно с Кириком Левиным. Отвечая за весь текст работы как соавтор К. Левина, Покровский особо несет ответственность за третий отдел статьи, носящий название «Идеология декабристов» и написанный им единолично.

Концепция, развернутая в этой работе, характеризуется прежде всего полным отрицанием революционности декабристов. Само по себе это отрицание далеко не ново. И в этой ранней работе, как и в более поздних, М. Н. Покровский ставит себе целью борьбу с буржуазной историографией — с «легендой 14 декабря», иначе с «революционной легендой», по собственному его выражению.¹⁶ Взяв под прицел «революционную легенду о декабристах», Покровский попадает в своеобразный плен к подробно разработанной А. Н. Пыпиным «либеральной легенде». Эта последняя, как известно, начисто отрицала революционность декабристов, считая их мирными деятелями общественного движения в России, выступившими в легальной форме со своими требованиями и отнюдь не заслужившими посыпавшихся на них правительственных кар. Либеральный историк А. Н. Пыпин строил на этом, как известно, положительную оценку декабристов. Оставаясь в плену у этой неправильной буржуазной концепции, Покровский совместно с Кириком Левиным лишь, так сказать, выворачивает наизнанку ее оценочную часть: декабристы не революционеры, поэтому они заклеймены как корыстные дворяне, выступившие во имя собственных выгод с лишенными революционности лозунгами. Связан этот вывод и с ошибочным представлением о социальной природе самодержавия, с отрицанием его крепостнического существа. На рубеже XVIII и в начале XIX в. самодержавие, по утверждению Покровского, ущемило кое в чем дворянство, в силу этого дворянство восстало против самодержавия. «Обиженный самодержавием дворянин: вот что чаще всего видим мы за негодующими и страстными излияниями наиболее революционного из декабристов» (Каховского),¹⁷ — пишет М. Н. Покровский. Эта же мысль с большой отчетливостью выражена в одной из обобщающих формулировок: «никакие фразы, взятые из буржуазных конституций, не могут замаскировать того факта, что движение декабристов было, в сущности, дворянским движением».¹⁸ Роли народа, по Покровскому, декабристы начисто не понимали. Если искать предшественников для этого дворянского движения, то их легко найти в лице деятелей дворцовых переворотов XVIII века. Покровский находит, что «внутренняя связь между попыткою 14 декабря и дворянскими революциями XVIII века была не чужда сознанию и самих декабристов»,¹⁹ а проект переворота Бестужева — «совершенно в духе XVIII века».²⁰ Историю «политического либерализма русского дворянства» Покровский начинает с… «кондиций» верховников, предложенных Анне Ивановне в 1730 г. Эти «кондиции» он не обинуясь называет «конституционной попыткой», отсюда проводит единую линию развития через «историю Петра III», дворянские настроения екатерининского времени, убийство Павла I и кончает эту линию декабристами.²¹ Разница между этим последним звеном и предыдущим — лишь в том, что первые дворянские выступления были стихийны, робки, половинчаты, не освещены светом политического сознания, — декабристы же довели до логического конца дворянские попытки обуздать деспотизм. Позже, в дни столетнего юбилея декабристов, проф. Б. И. Сыромятников выступил с работой «Последний дворцовый переворот» (К столетию восстания декабристов).²² В замысле автора, как видим, не было ничего оригинального. М. Н. Покровский и К. Левин проводили эту идею в своей работе еще за 19 лет до выхода работы проф. Б. И. Сыромятникова. Декабристы, по мнению Покровского, и не шли дальше того представления о роли народа в перевороте, которую сыграл он, например, в дворцовом перевороте 1762 г. под руководством Орловых.²³

Очень важным элементом этой ложной концепции является отрицание значения вопроса об освобождении крестьян от крепостной зависимости в идеологии декабристов. Этот вопрос, по мнению Покровского, занимает у декабристов третьестепенное место. «В планы декабристов входило, между прочим, и освобождение крестьян. Как мы увидим, оно не занимало в этих планах первого и даже вообще выдающегося места».²⁴ Защитник дворянских прав Каховский, по мнению Покровского, если «и шел на смерть 14 декабря за чьи–нибудь нрава, то едва ли это были человеческие права крестьянства».²⁵ Более того, согласно Покровскому, трагедией декабристов именно и было, их желание «сохранить социальные устои порядка, разбив его политическую форму».²⁶

Буржуазность декабристской идеологии М. Н. Покровским начисто отрицается. По–видимому, иронизируя над этим положением, Покровский решается приложить эту категорию к декабристам только как синоним понятия… «не пролетарский»: «Если «буржуазный» значит «не пролетарский» — едва ли можно спорить, что декабристы являются типичными представителями буржуазного миросозерцания».²⁷

Эти утверждения останутся характерными для концепции Покровского и в ee дальнейшем развитии. Они в корне неверны. Прежде всего порочна самая методология, их взрастившая. Покровский не связывает декабристов с новым всемирноисторическим этапом в истории человечества, открытым буржуазной французской революцией конца XVIII в. Лозунги борьбы с феодально–абсолютистским строем, в существе своем единые для революционного движения целого ряда стран и характерные также для декабристов, Покровским не отмечаются. Характернейший для декабристов протест против крепостного права снижается Покровским, трактуется пренебрежительно, отодвигается на последний план.

Борьба с самодержавием, взятая вне связи с социальными лозунгами, превращается в борьбу группки дворян за власть, сохраняющую неприкосновенным весь аристократический строй. Между тем декабристы не только объективно всем содержанием своей идеологии были связаны с новым всемирноисторическим этапом, — они и субъективно сознавали себя борцами за него. Замечательно свидетельство об этом Пестеля:

«Происшествия 1812, 13, 14 и 15 годов, равно как предшествовавших и последовавших времен, показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых учрежденных, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить. К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противоположностей. То же самое зрелище представляет и Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать (fait bouillir les esprits). Вот причины, полагаю я, которые породили революционные мысли и правила и укоренили оные в умах».²⁸ То же самое сознание единства существа революционных действий в различных странах находим мы в еще неопубликованных показаниях декабриста Бобрищева–Пушкина 1‑го: «Если произошел известный переворот, например во Франции, то я причитал это всегда тому, что многие различные силы, по допущению Провидения от времени скопившись, произвели этот волкан. В России полагал, что если может произойти что–нибудь также, то разве этаким (же) образом…»²⁹

Говоря отвлеченно, декабристам, было бы чрезвычайно просто произвести дворцовый переворот. Декабристы в значительной своей части служили в гвардии, не раз держали караулы в Зимнем дворце и танцовали на придворных балах. Это была не какая–нибудь провинциальная организация молодежи, и в глаза не видевшая Зимнего дворца. Но сколько раз ни поднимался перед декабристами вопрос о применении тактики дворцового переворота, они каждый раз. решительно его отвергали. Их путь был иным путем — широкого военного восстания, открытого выступления с оружием в руках. Замечательно свидетельство декабриста Поджио о том, что декабристы с омерзением отвергли тактику дворцового переворота; чрезвычайно важно, что в том же тексте Поджио свидетельствует, что в прошлом России, он не может найти примера, близкого к декабристам по типу деятельности. Он пишет об убийстве Павла I: «Пьяная, буйная толпа заговорщиков врывается к нему и отвратительно без малейшей гражданской цели его таскает, душит, бьет… и убивает! Убийцы были награждены, за ними был легкий и жалкий успех! Нет, не они нам пример; то были действительно убийцы, убийцы прославленные, мы же… доскажу впоследствии; но я искал для себя образцов и не обрел их».³⁰ Герцен тонко подметил эту черту декабристов: «Серальный переворот был для них противен», — писал он.³¹

Но мало того, что Покровский повертывает декабристов лицом в прошлое, — он идет дальше по пути очернения декабристов. Он даже не стесняется выступить с клеветническим сравнением некоторых особенностей конституции Никиты Муравьева с черносотенным правительством третьеиюньского переворота. Разбирая конституционный проект Н. Муравьева, Покровский иронизирует: «Читатель не без удивления узнает, что столь излюбленная нашим теперешним правительством система курий — отдельных выборов для каждого отдельного разряда избирателей — представляет собой счастливое изобретение первых русских революционеров».³² Декабристы, оказывается, не только дворяне, смотрящие в прошлое, увенчивающие собой линию дворянского развития XVIII в., — они еще «предшественники» черносотенных особенностей «третьеиюньского» режима монархии Николая II.

В этом же плане М. Н. Покровский и Левин всячески «обыгрывают» поведение декабристов на следствии — их «раскаяние».

Конечно, декабристы в большинстве своем не оказались стойкими во время допросов царских следователей. Из этого правила есть и исключения — стойко и достойно держали себя, например, Якушкин, Лунин, Борисов 1‑й, Андреевич 2‑й, длительное время не удавалось сломить Пестеля. Но поведение в тюремной камере никак не может изменить объективного исторического значения восстания декабристов — первого восстания, освещенного политическим сознанием, происшедшего открыто, на площади столицы, с оружием в руках, во имя ликвидации феодально–абсолютистского строя.

Отказавшись понять объективное значение восстания декабристов в исторической обстановке их времени, Покровский и Левин уделяют поведению декабристов на следствии непропорционально много внимания и «страсти». Декабристы упрекаются в отсутствии «самой простой человечности и порядочности».³³ Дворянским революционерам, рисковавшим своей головой за существование тайной организации и стоявшим под картечью Николая I на Сенатской площади, предъявляется обвинение в «животном страхе смерти», а вся драма Рылеем в Алексеевской равелине объясняется чрезвычайно просто: его купили за 2000 рублей («Николай купил Рылеева за 2000 рублей, которые он передал его семье на содержание»).³⁴

Единственное исключение К. Левин и М. Н. Покровский сделали для Пестеля. Уже в этой — первой — работе М. Н. Покровский считает Пестеля якобинцем.³⁵ На этой точке зрения Покровский остается до конца и в своих позднейших работах. Но важно, что в разбираемой статье при этом резко подчеркнута обособленность Пестеля среди декабристов, его несходство с товарищами: «его приходится поставить совершенно особняком в ряду его товарищей».³⁶

Почему же могло возникнуть это оппозиционное дворянское движение декабристов в царствование Александра I? Отрицая и «буржуазность» и «революционность» декабристов, Покровский, конечно, и не помышляет связать попытку декабристов со всемирноисторической эпохой, открывшейся великой буржуазной революцией XVIII в. Покровский и тут, находясь под влиянием либерально–буржуазной историографии, связывает возникновение декабризма лишь с хронологически узким кругом деятельности правительственной реакции после 1817 г. (именно этот год берет Покровский за начало «аракчеевщины»).³⁷ Теория о переплете чисто «литературных» влияний европейской либеральной публицистики на декабристов подменяет изучение глубоких социальных основ движения и окружавшей его исторической обстановки. Замечательно, что в разбираемой статье вообще начисто отсутствует вопрос о западноевропейских военных революциях 20‑х годов.³⁸

Наиболее важным в идеологии декабристов Покровский считает в этой работе лозунги вооруженного восстания и учредительного собрания.³⁹ Он находит политическую сторону программы декабристов даже яркой (Покровский охотно подчеркивает решительность этой программы) при мизерности ее социальной стороны: «Умеренные социальные реформы и полное, притом насильственное низвержение старого политического строя — вот как вкратце приходится определить программу декабристов».⁴⁰ Но эта характеристика программы приобретает принципиально другое значение, будучи связана с социальной оценкой того строя, за который декабристы якобы боролись: вся эта «полнота» и насильственность низвержения строя была не чем иным как… «борьбой» за старый аристократический строй: «аристократический строй общества, — подчеркивает Покровский, — они оставляли неприкосновенным».⁴¹ Немедленно за этим «борьба» должна стать в кавычки, насильственность и «полнота» борьбы повисают в воздухе.

Необходимо отметить сравнительно незначительный объем первоисточников, привлеченных авторами разбираемой статьи. Ими привлечены лишь наиболее ходовые мемуары. Следственное дело декабристов в архивах ими, по–видимому, не было затронуто, они пользуются цитатами следственного дела из вторых рук — из работ В. И. Семевского, Н. П. Павлова–Сильванского, Довнар–Запольского. В статье имеется ряд грубых фактических ошибок: утверждается совершенно фантастическая вещь — что Общество соединенных славян основано по мысли Бестужева–Рюмина, в то время как оно возникло совершенно самостоятельно и даже до момента вступления Бестужева–Рюмина в тайное общество. Пестель ошибочно включен в первоначальное ядро Союза спасения, совершенно ложно утверждение о том, что «только что возникшее Южное общество немедленно же распалось»; если это утверждение присоединить к другому, что у Северного общества начисто не было никакой деятельности, то делаются совершенно непонятными даже самые факты восстания 14 декабря и Черниговскою полка. Оба общества распались и ничего не делали — почему же декабристы все–таки восстали. Известная беседа Пестеля с Поджио о цареубийстве отнесена ко времени существования Союза благоденствия, в то время как она происходила в 1824 г. Роль С. Трубецкого во время его пребывания в Киеве в 1824 г. как представителя северян и роль Оболенского в Петербурге как агента Пестеля остались совершенно неизвестными авторам работы. Число этих фактических ошибок и пробелов можно было бы значительно увеличить.⁴²

Необходимо отметить, что излюбленные Покровским хлебные цены и вообще экономические явления эпохи в этой первой его работе о декабристах еще не играют никакой роли. Характерно, что даже тема об Экономике эпохи помещена в т. I «Истории России XIX в.» в издании бр. Гранат после статьи «Декабристы» (статья «Экономическое развитие России в первой половине XIX века» принадлежит Н. Рожкову). М. Н. Покровский, тесно связанный с редакцией Гранат, вероятно, участвовал в выработке плана тома и в тот момент, видимо, не считал обязательным предпосылать главу об экономике изучению декабристов.

В только что разобранной первоначальной концепции движения декабристов, данной Покровским, при значительной зависимости от «либеральной легенды», царит «левая фраза». Уже в этот период Покровский крайне пренебрежительно относится к революционному прошлому России, чернит все, что является «не–пролетарским», повертывает движение декабристов лицом назад, в историческое прошлое, а не вперед — к дальнейшему развитию революции, трактует его как корыстно–дворянское. Эти ошибочные политические тенденции Покровского подводят нас к той полосе его политических–-ошибок, которая связана сначала с его участием в группе «Вперед», а затем с совместной работой с злейшим врагом большевистской партии Троцким в журнале «Борьба».

* * *

В 1907 г. Покровский был делегирован московской партийной организацией на Лондонский съезд. После съезда Покровский перешел на нелегальное положение и эмигрировал за границу. В 1909 г. Покровский преподает в Каприйской школе. После закрытия ее он переезжает в Париж, где входит в парижский кружок «впередовцев». В 20‑х числах декабря 1909 г. группа «Вперед» издала свою платформу, разоблаченную Лениным. Но еще ранее этой даты Ленин отмечал политические ошибки Покровского, связанные с поддержкой «ультиматизма».

В 1909 г. Максимов и Николаев выпустили особый листок под названием «Отчет товарищам большевикам устраненных членов расширенной редакции «Пролетария». Авторы листка были «условно и частично» поддержаны Маратом (Шанцером) и Домовым (Покровским). Ленин указал на то, что «основой расхождения с отколовшейся от большевиков новой фракцией (или вернее: с отколовшимся Максимовым и его приятелями) является, во–первых, отзовизм и ультиматизм; во–вторых, богостроительство».⁴³ Авторы листка считали линию «Пролетария» меньшевистской и отстаивали свой «ультиматизм».⁴⁴

Группа. «Вперед» организовалась в декабре 1909 г. по инициативе А. А. Богданова и Г. А. Алексинского. Она представляла собой фракцию «отзовистов–ультиматистов», «богостроителей» и. эмпириомонистов. Перед закрытием школы в Капри, в 20‑х числах декабря 1909 г., «впередовцы» подписали свою политическую платформу, написанную А. Богдановым. 28 декабря платформа была направлена в ЦК РСДРП, ее сопровождало извещение об организации группы, подписанное в числе других участников и М. Н. Покровским как «лектором Каприйской школы».

В своих «Заметках публициста»⁴⁵ Ленин дал исчерпывающую разоблачительную критику широковещательной платформы «впередовцев». «В чем же источник этой бесконечной и безысходной путаницы в «платформе»? — спрашивал Ленин и отвечал: «Да именно в том, что платформа дипломатично отгораживается от отзовизма, нисколько не выходя из круга идей отзовизма, не поправляя его основной ошибки и даже не замечая ее».⁴⁶ Ленин констатировал в платформе группы отступление «в сторону идей, ничего общего не имеющих ни с марксистским анализом переживаемого момента, ни с основными посылками тактики революционных социал–демократов вообще».⁴⁷ Ленин указал еще на одну «оригинальную» черту платформы «Вперед», которая состояла в провозглашении особой новой задачи — «создавать» и «распространять в массах новую, пролетарскую» куль–туру: «развивать пролетарскую науку…» Ленин разоблачил «наивную дипломатию» этих фраз: «…Мы знаем теперь только одну пролетарскую науку — марксизм, — писал Ленин — Авторы платформы почему–то систематически избегают этого единственно точного термина…»⁴⁸ Под «пролетарской» же философией авторы. понимали не что иное как махизм. «На деле именно борьбу с марксизмом прикрывают все фразы о «пролетарской культуре»,⁴⁹ — заключает Ленин.

Целый ряд крупнейших принципиальных ошибок Покровского, ошибок, от которых он никогда не отказывался, восходит именно к его общению с «отзовистами» и махистами, к его пребыванию в группе «Вперед». Отрицание объективности человеческого знания, выдвинутое Богдановым, применено Покровским целиком к исторической науке. Он решительно отрицал объективность последней. История всегда была и до конца осталась для Покровского «политикой, опрокинутой в прошлое», а не объективным научным знанием.

В январе 1910 г. «впередовцы» Шанцер и Богданов выступили против большевиков–ленинцев единым фронтом с меньшевиками — «голосовцами» на пленуме ЦК РСДРП в Париже. К марту 1910 г. относится такой антипартийный факт деятельности Покровского, как выход его вместе с Алексинским из школьной комиссии ЦК. С июля 1910 г. стал выходить сборник «Вперед», в котором участвовал Покровский,

С 21 ноября 1910 г. начались занятия «партийной школы» в Болонье, лектором которой был Покровский.

Свой пятитомный труд «Русская история с древнейших времен», опубликованный в 1910–1914 гг., Покровский начал писать за границей во время его теснейшей связи с группой «Вперед». Возникновение концепции русского исторического процесса, изложенной в пятитомнике, стоит в связи с преподаванием Покровского в Каприйской и Болонской школах: он читал там как раз курс русской истории. В частности, третий том пятитомника, где помещена глава о декабристах, вышел из печати в 1911 г. Нет сомнений, — что Покровский не мог не связывать публикацию своей исторической работы с теми общими положениями платформы группы «Вперед», которые относились к созданию пресловутой «пролетарской культуры» и «пролетарской науки».

В мае 1911 г. вышел № 3 журнала «Вперед», в котором было опубликовано сообщение о том, что Покровский с этого номера не принимает никакого участия в изданиях Группы «Вперед».

Но разрыв Покровского с группой «Вперед» не означал его перехода на ленинские позиции. Вплоть до 1914 г. Покровский то и дело связывается с антиленинскими группами. Необходимо указать на связь Покровского с изданием Троцкого. В 1912 г. в соавторстве с Троцким Покровский выступает со статьей «Триста лет Романовых и лжеромановых» в сборнике «Юбилей позора нашего (1613–1913)».

В 1914 г. (с февраля по июль) в Петербурге выходит внефракционный рабочий журнал» Троцкого «Борьба», в котором Покровский принимает регулярнейшее участие: из восьми номеров «Борьбы» лишь в двух (№ 3 и № 6) нет работы Покровского. Он из номера в номер печатает в «Борьбе» свою работу «Из истории общественных классов в России» (очерки). В том же 1914 г. Покровский опубликовал статью о внешней политике России в газете «Голос».⁵⁰ «Борьба» Троцкого ставила себе целью защиту идей «августовского блока» и неоднократно разоблачалась Лениным. Ленин обратил внимание и на «блок» остатков «впередовцев» с Троцким и разоблачил его. «Этот союз, как и самое группу «Вперед» и все «впередовство», — писал Ленин, — мы не можем не назвать «авантюризмом» в том смысле, что ничего кроме беспринципности, поощрения антимарксистских идей (без прямой защиты их) и дезорганизации рабочего движения от «впередовства» и от его «блока» с Троцким и ликвидаторами произойти не может».⁵¹ Ленин указывал на то, что партия «принципиально и бесповоротно» враждебна к «впередовству», но не закрывает своих дверей перед отходящими от этой группы. Заботился Ленин и персонально о М. Н. Покровском. 20 мая 1914 г. Ленин пишет письмо к А. А. Трояновскому: «Хорошо бы было, если бы Вы прислали для ознакомления письма Покровского. Очень интересно Ваше предложение переписки с ним, дабы убрать его из неприличной «Борьбы».⁵²

* * *

Понятно, что научная работа, написанная в только что характеризованной обстановке, не могла не содержать в себе большого количества теоретических ошибок. Их мы и находим в «Русской истории с древнейших времен». В частности это относится к главе, посвященной декабристам.

Глава, посвященная декабристам (гл. XVI по общей нумерации глав), находится в т. III «Русской истории с древнейших времен», вышедшем из печати в первом издании в 1911 г. Написана эта глава, как и весь пятитомник, за границей; об использовании новых архивных материалов в ней, конечно, нет и речи. Объем привлеченных к этой главе материалов остается тем же, что и в разобранной статье, написанной совместно с Кириком Левиным.

В основном, концепция декабристов в пятитомнике остается той нее, что и в первой разобранной работе. Покровский был неправ, резко противопоставляя эту свою работу и последующие работы первой, написанной совместно с Левиным. Легко доказать это положение рядом фактов. В «Русской истории с древнейших времен» по–прежнему совершенно нет понимания связи восстания декабристов с новой всемирноисторической эпохой, открытой французской буржуазной революцией конца XVIII в., нет и понимания революционного смысла восстания декабристов. Как и в первой работе, и здесь у Покровского полностью отсутствует ленинское понимание декабристов как дворянских революционеров. Поэтому и в этой работе характернейшей, чертой является всяческое снижение значения декабристов, трактовка их деятельности только как корыстно–дворянской, обращение декабристов лицом назад, в историческое прошлое — к дворцовым переворотам XVIII в. «Александровские радикальные офицеры были прежде всего помещики»,⁵³ аристократизм требований декабристов для Покровского на первом плане.⁵⁴ Не учитывая специфических черт первого этапа развития дворянской революционности, Покровский теперь привносит в оценку декабристов критерий… демократической революции. В отсутствии признаков последней Покровский видит сильнейший довод за необходимость всяческого снижения декабристов. «С точки зрения Зимнего дворца 14 декабря было чуть ли не демократической революцией, а оно менее всего желало ею быть и в этом была его ахиллесова пята», — утверждает Покровский.⁵⁵ И в этой работе Покровский ставит себе целью борьбу с «легендой о декабристах», прикрывая «левой фразой» и желанием борьбы с дворянско–буржуазной историографией отрицание революционного значения декабристов. Ему представляется, что обрисовкой декабристов как «корыстных дворян», подчеркиванием их «корысти», он как раз и разоблачит внеклассовую точку зрения буржуазной историографии.

К этому надо добавить указание на ошибочность оценки Покровским ранних декабристских организаций. Покровский характеризует, например, Тугенд–бунд, устав которого послужил прототипом Союза благоденствия, как устав черносотенный.⁵⁶ Необходимо учесть, что Тугенд–бунд в Пруссии оформлял национальную борьбу против Наполеона. Эту борьбу, которая повсеместно развернулась в странах, угнетенных Наполеоновым игом, Ленин оценивает очень высоко: «…когда Наполеон создал французскую империю с порабощением целого ряда давно сложившихся, крупных, жизнеспособных, национальных государств Европы, тогда из национальных французских войн получились империалистские, породившие в свою очередь национально–освободительные войны против империализма Наполеона».⁵⁷ Борьба Пруссии против Наполеона — одна из страниц этой национальной борьбы. Ясно, что квалификация Тугенд–бунда, а вместе с тем и Союза благоденствия как «черносотенной» организации едва ли нуждается в опровержении. Восстание декабристов по–прежнему не связывается Покровским органически с эпохой. «Военный заговор» декабристов он связывает с их «профессионализмом».⁵⁸ Характерно, что снижение значения восстания Семеновского полка 1820 г. идет у Покровского по этой же линии: «Причины солдатского недовольства были профессиональные, — писал Покровский, — в полку было много ремесленников, башмачников, султанщиков и т. д., их заработки шли в ротную кассу па улучшение солдатского быта… Шварц стал употреблять эти деньги на улучшение обмундировки… На такой чисто экономической почве возник конфликт, обострившийся благодаря грубости Шварца в личных отношениях: жестким по тогдашним аракчеевским нравам его назвать, собственно, было нельзя».⁵⁹ Так пишет Покровский о жесточайшем полковнике–-крепостнике, на–смерть забивавшем десятки солдат (по преданию была даже могила засеченных на–смерть солдат — «шварцева могила»), заставлявшем солдат одной шеренги плевать другой шеренге в лицо, доводившем издевательства над солдатом до неслыханной степени. Вся суть протеста солдат–семеновцев против крепостнического режима полностью смазана Покровским.

Опять Покровский генетически связывает восстание декабристов с дворцовыми переворотами. Он договаривается даже до того, что писатели французской революции становятся у него лишь потому понятными декабристам, что у дворян за плечами была–де практика дворцовых переворотов. Идеи декабристов с величайшей легкостью выводятся им из этой практики. «Начиная с Екатерины II и кончая Александром Павловичем, русский престол фактически был избирательным, — фантазирует Покровский… — идеи Детю–де–Траси и других республиканских публицистов Западной Европы падали на хорошо подготовленную почву… Практика дворцовых переворотов сделала то, что люди становились республиканцами, сами того не замечая».⁶⁰ Покровский признает, что для «дворцового переворота» заговор был все же «недостаточно аристократическим»,⁶¹ но в свете только что приведенных утверждений его слова о том, что в лице декабристского заговора в России «начиналась революция», оказывается повисшим в воздухе.

Мотив освобождения крестьян у декабристов также всячески снижается в пятитомнике. Покровский не без иронии видит в декабристах предшественников «истинно русской формы ликвидации крепостного права, которая была осуществлена реформой 19 февраля».⁶² Отрицая прогрессивное значение реформы 1861 г., Покровский вкладывает в это сопоставление реформы с декабристами также отрицательный смысл. Он подчеркивает, что «даже Аракчеев» был радикальнее декабристов в вопросе наделения крестьян землей. Исторический смысл требования ликвидации крепостного права, выдвинутый декабристами, крайне снижается у Покровского утверждением, что, собственно говоря, на декабристской точке зрения стояли и «передовые министры Николая I»,⁶³ иначе говоря, решительно никакого революционного значения этот лозунг якобы не имел. Иронизируя над декабристом Никитой Муравьевым и его конституционным проектом, Покровский не останавливается даже перед замечанием, что именно Никите Муравьеву «принадлежит честь изобретения дарственного (иначе — нищенского) надела».

Конституционный проект Никиты Муравьева более, чем какой–нибудь другой документ декабристов, носит на себе следы их дворянской классовой ограниченности. Он освобождает крестьян без земли или почти без земли (по последнему варианту — 2 дес. на двор), он вводит очень высокий имущественный избирательный ценз, сохраняет императора как главу исполнительной власти. Но в его конституции имеется целый ряд столь передовых и смелых для его времени положений, которые, бесспорно, включают его конституцию в круг очерченной Лениным «дворянской революционности». Конституция Никиты Муравьева освобождает крестьян от крепостной зависимости («крепостное состояние и рабство отменяются»), лишает императора законодательной власти («Опыт всех народов и всех времен доказал, что власть самодержавная равно гибельна для правителей и для обществ») и объявляет его только «верховным чиновником российского правительства»; придворные оплачиваются из личного жалованья царя и лишаются избирательпых прав. Большая решительность видна в этом пункте конституции — в лишении избирательных прав всех этих церемониймейстеров, гофшенков, камер–юнкеров, которые объявлялись личной прислугой императора; придворную клику надо было устранить от влияния на государственные дела. Никита Муравьев вводил в государственное устройство федеративный принцип, стремясь учесть все местные особенности отдельных частей империи. Особый пункт конституции аннулировал табель о рангах, другой немедленно уничтожал военные поселения. Все это проектировалось для отсталой крепостнической страны, задавленной самодержавным сапогом и произволом аракчеевщины, для страны, во главе контрреволюционного Священного союза осуществлявшей политику жесточайшей реакции. Все перечисленные особенности конституции должны быть квалифицированы как доводы за дворянскую революционность. Чрезвычайно интересно отметить, что Никита Муравьев предполагал необходимость вооруженной силы, военного восстания для введения своей столь осмеянной Покровским конституции: 27 апреля 1826 г. он показывал на следствии:

«Я полагал:

1. Распространить между всеми состояниями людей множество экземпляров моей Конституции, лишь только она будет мною окончена.

2. Произвести возмущение в войске и обнародовать оную.

3. По мере успехов военных во всех занятых губерниях и областях приступить к собиранию избирателей, выбору тысяцких, судей местных правлений, учреждению областных палат, а в случае великих успехов — Народного Веча.

4. Если бы императорская фамилия не приняла Конституции, то как крайнее средство я предполагал изгнание оной и предложение республиканского правления».⁶⁴

Мы видим, что путь введения конституции был далеко не «мирным» путем. Переход от монархии абсолютной к монархии, конституционной, как известно, некоторые авторы пытались трактовать как проявление «мирного» прогресса, — Ленин назвал подобную трактовку кадетской. В 1908 г. в работе «Об оценке текущего момента» Ленин писал: «Нельзя не вспомнить… замечательно глубокого указания Энгельса… на значение перехода от монархии абсолютной к монархии конституционной. В то время как либералы вообще и русские к. — д. в особенности видят в таком переходе проявление пресловутого «мирного» прогресса и гарантию такового, Энгельс указал на историческую роль конституционной монархии, как формы государства, облегчающей решительную борьбу феодалов и буржуазии».⁶⁵ Итак, недооценку значения борьбы за конституционную монархию в абсолютистском, еще не пережившем революции государстве Ленин считал кадетской точкой зрения. В резко отрицательном отношении Покровского к конституционному проекту Никиты Муравьева, в решительном оттирании Муравьева и «северян» от революции сказывается именно эта же кадетская точка зрения. Борьба за монархическую конституцию оценивается как «мирный» путь, лишенный чего бы то ни было революционного.

Ленин высоко ценил лозунг республики в революционном движении. Еще в 1902 г. в работе «Аграрная программа русской социал–демократии» Ленин писал: «Нам нужно шире распространить идею, что только в республике может произойти решительная битва между пролетариатом и буржуазией, нам нужно создать и упрочить республиканскую традицию среди всех русских революционеров и среди возможно более широких масс русских рабочих».⁶⁶ Мы уже приводили ранее указание Ленина на республиканские идеи декабристов, о которых он упоминает в примечании к этому месту. В противовес Ленину, Покровский пренебрежительно относится к республиканскому лозунгу декабристов. Как мы уже видели, он даже этот лозунг ухитряется повернуть лицом в прошлое, связать с практикой тех же дворцовых переворотов: «республиканские взгляды (декабристов) были подготовлены прошлым дворянской России»,⁶⁷ — пишет он, и это не оговорка: даже выборность властей в декабристских конституциях Покровский ставит в связь с «Жалованной грамотой дворянству», с выборностью… дворянских учреждений. «Наконец, на последовательное проведение избирательного принципа во всей схеме государственного устройства должен был наталкивать такой будничный факт, как дворянские выборы», — пишет он, оценивая конституционные проекты декабристов.⁶⁸

И «Конституция» Никиты Муравьева и «Русская Правда» Пестеля — обе объявляли (в разных формах) освобождение крестьян от крепостной зависимости и обе исходили! из предположения о необходимости вооруженной борьбы за свои лозунги (по типу военных революций Запада). Покровский же совершенно неосновательно ставит конституцию Никиты Муравьева на одну доску с проектом Сперанского. Правда, оба документа Покровский считает проектами буржуазными, но при этом полностью сбрасывается со счетов та разница, что в проекте Сперанского отсутствовало освобождение крестьян от крепостной зависимости, имевшееся у Никиты Муравьева. «Русская Правда» Пестеля умаляется в пятитомнике другим образом — она объявляется не практическим проектом, как конституция Муравьева, а «чисто литературным» произведением ⁶⁹

Покровский всячески иронизирует над такой замечательной чертой декабристов, как их патриотизм. Он называет последний «резким национализмом» и сопровождает эту характеристику попутным «опровержением» характеристики войны 1812 г. как войны народной. Борьба страны против вторгнувшихся в нее интервентов, крестьянство, защищавшее страну, и в рядах регулярной армии и в партизанской борьбе, — все вызывает насмешливое отношение Покровского: он, в полном противоречии с источниками, утверждает, что рассказы участников войны якобы «совершенно разрушают романтическую картину народа, как один человек поднявшегося на защиту своей родины».⁷⁰

Таким образом, в пятитомнике перед нами по существу та же концепция, даже с теми же характерными акцентами, что и в «Истории России XIX века», в статье, написанной совместно с Кириком Левиным.

* * *

Последующие работы Покровского, в которых рассмотрен вопрос о декабристах, относятся уже к послереволюционному периоду: почти ежегодно с 1920 г. по 1926 г. Покровский в своих вновь выходящих работах останавливался на декабристах, особенно много внимания посвятив им в юбилейный 1925 год. Здесь Покровский уже несколько иначе расставляет акценты в своей концепции и придает трактовке некоторых вопросов несколько иную форму. Изменился и объем привлеченного документального материала. Появляется даже в работах Покровского — правда единственная — цитата текста Ленина о декабристах — из статьи «Памяти Герцена». Но цитата эта наспех привлечена лишь для того, чтобы приукрасить «фасад» концепции, в корне противоположной Ленину. Указания Ленина о декабристах Покровский продолжает игнорировать. Он продолжает протаскивать под флагом марксизма свою неленинскую концепцию.

Перестановка акцентов в. концепции состоит у Покровского в следующем. Он всячески раздувает якобы никак не связанное с дворянской революционностью значение якобинца, «монтаньяра в полковничьем мундире» — Пестеля. По Покровскому, Пестель становится тем революционным («мелкобуржуазным») «праведником», который своим существованием может спасти обреченный «город» грешников, спасти хотя бы память о нереволюционном! и в существе своем аристократическом заговоре декабристов. Кроме «монтаньяра в полковничьем мундире» — Пестеля — Покровский находит в восстании декабристов «подлинно революционное» выступление Черниговского полка. Сверх этого он делает основной акцент на роли масс солдат, находившихся на Сенатской площади. Частичная гибель этих представителей народа и дает, по мнению Покровского, право на память об этом восстании. Заговор в целом не рассматривается: движение декабристов лишается единой оценки, общей характеристики, связи с определенным историческим этапом. Покровский резко расслаивает его па революционное и нереволюционное течения — на диаметрально противоположные друг другу Северное дворянское и Южное мелкобуржуазное общества декабристов.

При этом революционное крыло разрисовывается Покровским то под революционное народничество, то даже под большевизм, а второе попросту сбрасывается со счетов революции.

Выдвинутое Лениным понятие «дворянской революционности» по–прежнему остается чуждо Покровскому, как остается ему чужд и подлинный историзм, характеризующий ленинскую концепцию. Критерии оценки то прямо пролетарской, то буржуазно–демократической революционности механически переносятся Покровским в эпоху дворянской революционности. Приложив эти критерии к декабристам, Покровский далее производит простую операцию: отбрасывает прочь от революционного движения все, что не подходит под эти из других эпох взятые критерии и насильно притягивает к ним те явления, которые представляются ему в данном движении наиболее радикальными.

«Русская история в самом сжатом очерке» представляет как бы промежуточное звено между этими двумя формами одной и той же концепции. Работа эта появилась в 1920 г. Во 2‑й части «Очерка», в главе «Революционная буржуазия» Покровский посвящает восстанию декабристов шесть страниц. Он прикрывает старую трактовку новым приемом — резким акцентом буржуазности декабристов. Это — ново в концепции Покровского. О северных декабристах он с осторожностью говорит, что они «не отличались особой революционностью», но все восстание декабристов в целом довольно неожиданно квалифицирует как «первое и последнее революционное выступление буржуазии».⁷¹ В связи с этим последним утверждением он прибегает к своему излюбленному приему, который повторится затем во всех его дальнейших работах, — решительному преувеличению связи Рылеева с американской компанией, подчеркиванию купеческих связей Батенькова и близости декабристов с книгоиздателем Селивановским. Этих трех фактов, разумеется, явно недостаточно для доказательства политического союза декабристов с якобы «революционной» буржуазией. Скользнув по конституции Никиты Муравьева и все–таки сказав, что даже Александр II в 1861 г. был к крестьянам щедрее, нежели декабристы,⁷² Покровский спешит заняться теми вопросами движения, которые он — в корне неправильно — резко противопоставил этой «нереволюционной» стороне декабризма.

На первый план Покровским выдвигается теперь ложно истолкованный аграрный проект Пестеля: «Пестель на словах соглашался на вознаграждение помещикам за отмену крепостного права, но зато всю землю в своем проекте, названном «Русской Правдой», он отдавал народу»⁷³ — пишет Покровский. Между тем Пестель всей земли крестьянам в своем проекте не отдавал. Он делил землю на две части и одну из них предполагал передать в общинный раздел, а другую сохранял частично за государством, частично за частными собственниками земли. Но ни о проекте «разделения земель», ни о частичной конфискации помещичьих земель Покровский в «Сжатом очерке» просто не говорит ни слова. Он выдвигает здесь ложное утверждение о передаче Пестелем народу всей земли. Пестель подкрашивается под гораздо более радикального революционера, чем он был в действительности, его связь с кругом идей «дворянской революционности» смазывается Покровским совершенно. В восстании 14 декабря акцент делается на действиях собравшейся на площади «черни», ее действия квалифицируются Покровским, как начало «народной революции»,⁷⁴ «всенародного восстания». Вместе с тем подчеркнута боязнь народного восстания у декабристов. Любопытно, что для подтверждения последней Покровский приводит можно сказать мифическую цитату, из записок Штейнгеля: упоминания о бабушках, тетушках, и сестрах, которые падут первыми жертвами дворовых, готовых взяться за нож, у Штейнгеля нет. Вероятно, Покровский цитировал на память или к выписке приписал собственное соображение, а позже принял его за цитату Штейнгеля и переписал в «Сжатом очерке».

Основные положения позднейших работ Покровского периода 1922–1926 гг. не расходятся между собой, и поэтому есть все основания характеризовать их в целом.

Его концепция приобретает дальнейшее развитие в комплексе работ этого времени. Именно только теперь Покровский дополняет свою теорию вопросом хлебных цен, которые грубо и непосредственно связывает с восстанием декабристов. Повышение хлебных цен оказывается основной причиной возникновения движения декабристов. Дворянское существо декабризма и «корысть» декабристов приобретали таким образом непосредственное «экономическое» обоснование и связывались с пресловутым «торговым капиталом». Заметим, что в 20‑х годах XIX в. хлебные цены как раз не повысились, а пали в связи с аграрным кризисом.

Важно отметить, что в «Очерках по истории русского революционного движения» Покровский ссылается на. свою трактовку декабристов не только в «Русской истории в самом сжатом очерке», но и в т. III «Русской истории с древнейших времен».⁷⁵ Этим он сам связывает единой линией развития свою концепцию декабристов. Теперь уже заговор декабристов подчеркнуто признается Покровским серьезным заговором,⁷⁶ и декабристы характеризуются как представители передовой помещичьей идеологии и в то же время промышленного капитала.⁷⁷ В свете этих положений любопытно столкновение Покровского с Ольминским. Ольминский хорошо усвоил концепцию Покровского, изложенную в статье, написанной в соавторстве с Кириком Левиным (а также в соответствующей главе пятитомника) и сделал из нее лишь логические выводы. Зачем отмечать столетний юбилей декабристов, спрашивает он, если декабристы — помещики, обманом завлекшие солдат на площадь 14 декабря и предавшие их.⁷⁸ Ответ Ольминского на этот вопрос — отрицательный: празднование юбилея декабристов — бессмыслица. Но Покровский возражает Ольминскому: поскольку на площади пролилась солдатская кровь и кровь «черни», поскольку было восстание Черниговского полка, поскольку существовал Пестель — «монтаньяр в полковничьем мундире», — Покровский полагает, что движение декабристов можно считать революцией и в силу этого можно и праздновать юбилей декабристов. «Имена этих людей никому пока неизвестны, — пишет Покровский о «мастеровых» на Сенатской площади и о крестьянах, погибших под Трилесами, — наша обязанность сделать их более знаменитыми, чем их чиновные вожди. Ибо только гибель этих людей дает нам право сказать: в России в 1825 г. начиналась революция».⁷⁹ Вот существо нового «поворота», который дан Покровским в его старой концепции. Ударение делается на погибших во время восстания представителях «низов» и солдатской массы.

В корне отлична от этого концепция Ленина: «В 1825 году Россия впервые видела революционное движение против царизма, и это движение было представлено почти исключительно дворянами», — писал Ленин в «Докладе о революции 1905 года».⁸⁰ Ленин ставил акцент на самом факте открытого выступления на площади столицы 14 декабря, на первом политически сознательном протесте против самодержавия, а не на сопутствующих явлениях. Несмотря на всю классовую ограниченность дворянской революционности, Ленин не лишал декабристов права на название революционеров и придавал огромное политическое значение самому факту выступления 14 декабря. Это было действительно первое в истории России политически осознанное, открытое, перед лицом народа выступление не против царя, но против царизма, с оружием в руках, на площади столицы. В противоположность этому Покровский считает только сопутствующие выступления неорганизованных масс достойными названия революции: именно в силу этого выступления «движение, само по себе не революционное, превратилось затем в настоящую революцию, правда в революцию–выкидыш, но которая во всяком случае дошла до картечи», — писал Покровский.⁸¹

В отличие от предыдущей расстановки акцентов, Покровский на этот раз считает земельный вопрос центральным в программе декабристов. Теперь уже для них «крестьянский и земельный вопрос стоял в центре всей картины».⁸² Но этот «новый» поворот соединяется опять–таки со старой манерой поисков в планах декабристов непосредственной «корыстной» заинтересованности, за констатацию которой Покровский только что упрекал Ольминского. В «Очерках по истории революционного движения» у Покровского впервые появляется известная формулировка о хлебных ценах: «Но какие были объективные корни всей этой истории?» — спрашивает он о декабристах и отвечает: — «Тут нам приходится с этих высот, — высот, как видите, весьма относительных, — спуститься довольно глубоко, к факту чрезвычайно тривиальному. Этим тривиальным фактом, который лежит в основе первой сознательной революции против самодержавия, какая была в России, первой попытки низвергнуть самодержавие, — этим тривиальным фактом был русский хлебный вывоз».⁸³ Этим грубейшим в духе «экономического материализма» объяснением Покровский подменял анализ всей мировой революционной ситуации и противоречия российского феодально–абсолютистского режима с новыми развивающимися промышленно–капиталистическими отношениями.

Еще более резко в новой трактовке Покровского подчеркнуто исключительно отрицательное отношение к якобы полностью «нереволюционному» Северному обществу. По мнению Покровского, Ольминский совершенно прав по отношению к Северному обществу — праздновать его ублюдочное выступление нечего.⁸⁴ Северное общество — просто «типичная буржуазно–помещичья группировка».⁸⁵ Вожди северного заговора, «конечно, не были революционерами», подчеркивает Покровский. «Совершенно ясно, что руководители движения не были революционерами», — еще раз твердит он на той же странице.⁸⁶ Самое большее, что может признать Покровский, — это то, что северные декабристы были подобны… «левым земцам». Покровский договаривается до того, что северным декабристам, собственно говоря, и не надо было выступать: то, чего они добивались, — конституционное ограничение самодержавия, — Александр I и так де обещал.⁸⁷ Покровский при этом допускает еще и прямую фальсификацию фактов — утверждение, что декабристы на севере просто «не имели в виду» восстания.⁸⁸ Надо тем более подчеркнуть это обстоятельство, что в это время у Покровского как раз уже были в руках следственные дела декабристов, готовившиеся тогда к печати (для издания Центрархива «Восстание декабристов»). Покровский, как это застенографировано в его лекциях и напечатано в «Очерках»,⁸⁹ даже принес на лекцию часть этого тома, как раз дело Трубецкого, из которого он должен был бы почерпнуть сведения о плане вооруженного выступления, разработанном «диктатором». Но Покровский в угоду своей концепции пошел на прямую фальсификацию.⁹⁰ Ленин же как раз отводил центральное место политическому значению выступления именно в столице — 14 декабря.

Охарактеризовав столь ложно значение Северного общества и восстания 14 декабря, Покровскому вслед за этим не остается ничего делать, как резко оторвать от Северного общества Южное, противопоставить ему последнее в классовом отношении. Единого заговора, по Покровскому, собственно не было: был не один, а два заговора: дворянам севера противостояли мелкие буржуа южные.⁹¹ Северные союзники, собственно, оказались, по мнению Покровского, «северными врагами» Пестеля.⁹²

Всячески подчеркивается якобинизм Пестеля. В противоположность концепции Ленина о дворянской революционности декабристов, в круг которой входит и Пестель, несмотря на все свои индивидуальные отличия, Покровский противопоставляет мелкобуржуазного «якобинца» и «монтаньяра» Пестеля нереволюционным северянам.⁹³ Пестель насильно вырывается Покровским из очерченного Лениным первого этапа революционного движения и переносится в следующий этап революционного движения — Чернышевский и Добролюбов объявляются Покровским прямыми наследниками Пестеля.⁹⁴ Больше того: Пестель, конституционный проект которого Покровский ранее упрекал в. «непрактичности» и «литературности», вдруг объявляется ни больше ни меньше, как «отдаленным предшественником величайшего, практика–революционера наших дней», т. е. Ленина.⁹⁵ После этих фальсификаций следует ряд прямых натяжек исторических фактов для «обоснования» изложенных положений: о Пестеле, лишь частично конфискующем помещичью землю и оставляющем в части, предназначенной для «изобилия», остатки помещичьего латифундиарного землевладения, объявляется, что он начисто упразднил крепостной строй.⁹⁶ Восстание Черниговского полка объявляется «подлинным вооруженным восстанием»,⁹⁷ хотя по типу своему оно полностью совпадает с восстанием 14 декабря. И там и тут была принята выжидательная тактика, основанная на предположении, что правительственные войска не будут стрелять в «своих» и что все новые и новые части будут присоединяться к войскам. Тактика Пестеля также объявляется «чисто революционной», в то время как Пестель — яркий сторонник военного восстания, военной революции. В отличие от других работ, Покровский здесь проявляет знакомство с документом Пестеля «Дележ земель», но проект конфискации земли у Пестеля излагается, по–видимому, на память и с грубыми фактическими ошибками.⁹⁸ Пестель, конфискующий лишь на половину имения, превосходящие 10 тыс. дес., и сохраняющий помещичье землевладение, не превышающее 5 тыс. дес., объявляется Покровским «врагом всякой крупной собственности».⁹⁹ Мотивируется это тем, что Пестель — враг всякой «аристокрации богатств»: между тем Пестель под «аристокрацией богатств» понимает исключительно имущественный ценз на выборах.

К этому надо прибавить ошибки в характеристике Общества соединенных славян. Покровский сравнивает их с «левыми эсерами», а южан — с «правыми эсерами», что вообще не выдерживает никакой критики. П. Борисова (как и вообще членов Общества соединенных славян) Покровский считает атеистом, в то время, как он был деистом. Особо удивительно, что в соединенных славянах Покровский видит… предшественников славянофилов.¹⁰⁰

Ошибки Покровского были восприняты и в ряде случаев еще увеличены сторонниками его школы. В моих работах о декабристах я стояла на ошибочных позициях М. Н. Покровского, проводила «экономико–материалистический» подход к генезису декабризма непосредственно от экономики эпохи, недооценила значение всемирно–исторического этапа, начало которому положила Великая французская буржуазная революция, и некоторое время оставалась на ложной точке зрения относительно «якобинизма» Пестеля.¹⁰¹ Лишь в 1935 г. начав исследовательскую работу (на основе неопубликованных материалов), связанную с историей Южного общества декабристов, я начала отходить от указанных ошибок. Изучение высказываний Ленина о декабристах и постановления партии и правительства об учебнике истории дали мне возможность понять всю ложность концепции Покровского.¹⁰²

* * *

Итак, концепция декабризма, выдвинутая Покровским, в корне противоположна ленинской концепции.

Подведем итоги:

1. Ленин считает декабристов представителями революционного движения. Покровский отрицает революционность декабристов в целом. Позднее он оценивает как революционные лишь некоторые элементы движения декабристов.

2. Ленин сосредоточивает внимание на изучении объективного значения борьбы декабристов во всем комплексе окружавших их условий. Чувство исторической перспективы — характерная черта ленинской концепции. Центр тяжести исторического значения декабристов, по Ленину, лежит в их борьбе против крепостничества и самодержавия. Покровский же, задавшись целью разоблачения «корысти» и «аристократизма» декабристов, постоянно путает объективную и субъективную стороны движения и всячески принижает значение борьбы декабристов с крепостничеством и самодержавием.

3. Декабристы в концепции Ленина — явление прогрессивное, смотрящее вперед. Декабристы в концепции Покровского обращены назад, смотрят в эпоху дворцовых переворотов XVIII в. Позже Покровский смягчает это свое утверждение, но если и трактует отдельные элементы декабризма как прогрессивные, то только лишь при условии подкрашивания их то под разночинский, то под пролетарский демократизм. В основном же ядре декабристов Покровский видит лишь «предшественников» 1861 года, иронизирует над ними, например, как над деятелями, имевшими «честь» предвосхитить идею дарственного «кошачьего» надела и пр.

4. Ленин берет декабристов в движении, во всем комплексе явлений окружающей их исторической обстановки, трактует их с позиций диалектического материализма. Покровский же подходит к ним с позиций «экономического материализма», грубо и. непосредственно связывая их генезис с повышением хлебных цен (которые, кстати, в 20‑х годах XIX в. не повысились, а понизились).

5. Ленин считает декабристов «дворянскими революционерами», давая в этом определении одновременно и признак классовой ограниченности движения и квалификацию его как революционного. Покровский нигде не пользуется этим определением. Он привносит в оценку движения декабристов критерии, заимствованные им из позднейших эпох революционного движения — или демократического разночинского, или даже революционного пролетарского. Он резко разрывает декабристов на дворянско–либеральное и мелкобуржуазное крыло, насильственно подтягивая Пестеля как представителя последнего то к Чернышевскому, то даже к большевикам. Одновременно Покровский совершенно отбрасывает от революционного движения северное крыло декабристов.

6. Ленин выделяет период дворянской революционности, считая его характерными представителями декабристов и Герцена. Покровский этого периода совершенно не выделяет и считает «устарелым» ставить декабристов в начале первого периода.

7. Ленин высоко оценивает республиканскую традицию в революционном движении и отмечает, что декабристы первые выдвинули лозунг республики, но одновременно подчеркивает, что в дальнейшем эта идея была забыта и революционной социал–демократии пришлось эту традицию создавать вновь. Покровский в этом вопросе не имеет твердой точки зрения. Он то пренебрежительно трактует республиканизм декабристов как традицию, идущую от дворцовых переворотов XVIII в., то превозносит республиканизм Пестеля, фальсифицируя его под «монтаньяра» и влагая в этот республиканизм содержание, несвойственное эпохе декабристов.

8. Ленин признает огромное политическое значение восстания 14 декабря. Покровский же не находит даже возможным считать эту дату за «юбилейную», перенося центр тяжести на восстание Черниговского полка. В полном противоречии с действительностью он изображает последнее как «подлинно революционное», пользуясь то абстрактным критерием «революционности вообще», то привнося в эпоху декабристов критерий последующих эпох исторического развития и пытаясь трактовать южное восстание как «народное».

9. Ленин видит в тактике «военного восстания» характерную черту декабристов и вместе с тем признак их классовой ограниченности. Покровский же не признает тактику декабристов единой и впадает в безысходное противоречие: то он считает тактику «военного восстания» «подлинно революционной», то отрицает наличие этой тактики у южных декабристов, стремясь неправильно изобразить последних как сторонников не военного, а массового народного восстания.

10. Ленин считает, что мы должны гордиться декабристами. Он связывает эту гордость с национальным сознанием, с революционным патриотизмом, с чувством родины. Концепция Покровского начисто лишена чувства родины. Он относится к движению декабристов в целом с пренебрежением, трактует его как «корыстное» и «аристократическое», тем самым очерняя важный этап в революционном прошлом нашей родины.