Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского

I

В решении партии и правительства от 26 января 1936 г. была поставлена неотложная политическая задача разоблачения и преодоления антимарксистских, антиленинских, по сути дела ликвидаторских, антинаучных взглядов иа историческую науку так называемой «исторической школы Покровского».

«… Задача преодоления этих вредных взглядов является необходимой предпосылкой как для составления учебников по истории, так и для развития марксистско–ленинской исторической науки и подъема исторического образования в СССР, имеющих важнейшее значение для дела нашего государства, нашей партии и для обучения подрастающего поколения»,¹ — говорилось в решении СНК СССР и ЦК ВКП(б), подвергнувших суровой критике представленные учебники по истории СССР и постановивших организовать конкурс на составление нового, подлинно марксистского учебника.

Последовавшие события показали, какой высокий образец большевистской бдительности и политической проницательности представляло это решение.

Так называемая «школа Покровского» не случайно оказалась базой для вредительства со стороны врагов народа, разоблаченных органами НКВД, троцкистско–бухаринских наймитов фашизма, вредителей, шпионов и террористов, ловко маскировавшихся при помощи вредных, антиленинских исторических концепций М. Н. Покровского.

Только непростительной, идиотской беспечностью и потерей бдительности со стороны работников исторического фронта можно объяснить тот факт, что эта оголтелая банда врагов ленинизма долго и безнаказанно проводила вредительскую работу в области истории.

Еще Ленин в отзыве на «Русскую историю в самом сжатом очерке» Покровского, одобрив инициативу создания марксистского учебника по истории СССР, в деликатной, но решительной форме подчеркивал, что марксистский учебник по истории должен быть конкретен, должен давать факты. Ленин предложил Покровскому дополнить свой учебник фактическим материалом в виде хотя бы хронологического указателя. Ленин писал: «Учащиеся должны знать и Вашу книгу, и указатель, чтобы не было верхоглядства, чтобы знали факты, чтобы учились сравнивать старую науку и новую».² В этом указании Ленин требовал от Покровского перестроить те исторические установки, которые приводили его к созданию часто оригинальных, но не–марксистских исторических работ.

Но ни сам Покровский, ни его «школа» не выполнили ленинских указаний, продолжая насаждать в исторической науке и в преподавании истории социологические, абстрактные схемы вместо конкретной марксистской истории. Заменяя конкретную историю социологией, факты — абстрактной схемой, Покровский и его «ученики» по существу — пытались ликвидировать историю как науку.

К этому надо добавить и сознательную вредительскую «работу» врагов народа в области исторической науки. Был издан ряд «исторических» книг, в которых под видом «научных» исследований протаскивались право–троцкистские контрреволюционные идейки. Исторические журналы были использованы как трибуна негодяями из шпионско–вредительской банды лжеисториков. Они использовали ликвидаторские взгляды М. Н. Покровского на историю как науку и развернули вредительскую практику, ликвидировав преподавание истории в школах. История в школах была заменена схематической социологией с элементами политграмоты. Ни в начальной, ни в средней, ни в высшей школе не было учебников. Сжатый курс М. Н. Покровского, бывший основным учебным пособием в школах, не был пригоден, как учебник. Программы по истории, часто менявшиеся, противоречивые, дезориентировали учащихся. Подготовка кадров была почти прекращена. Исторические факультеты были «реорганизованы» и упразднены. Органы Наркомпроса, в которые тоже пробралось не мало вражеских элементов, не только не исправляли, а нередко поощряли эту вредительскую практику. Некоторые научные центры исторической науки (Общество историков–марксистов, институты истории в Москве и Ленинграде), а также учебные заведения, в руководстве которых орудовали троцкистско–бухаринские выродки и контрреволюционные двурушники, «теоретически» «обосновывали» эту вредительскую практику. В марте 1930 г. Общество историков–марксистов и научно–исследовательские института истории постановили ликвидировать «косность до–марксистских исторических рубрик», по выражению М. Н. Покровского, и упразднить деление (а, следовательно, изучение и преподавание) истории на древнюю, среднюю, новую и т. п. Исследование конкретной, фактической, истории было заменено изучением по формациям и по проблемам, но формации изучались не конкретно–исторически, как это делали Маркс и Ленин, а как отвлеченные схемы. История превращалась в голую, схематическую, бесплодную социологию, враждебную марксизму–ленинизму.

Антимарксистские, антиленинские взгляды и концепции Покровского в особенности были использованы врагами социализма для протаскивания, под флагом марксизма, своей буржуазной идеологии и контрреволюционных «теорий». На исторических конференциях, кафедрах, семинарах, под флагом теоретических и исторических «дискуссий» лжеисторики из «школы Покровского» нередко протаскивали прямую троцкистскую контрабанду и проводили форменную ревизию основ марксизма–ленинизма.

Товарищ Сталин еще 27 декабря 1929 г. на конференции аграрников–марксистов призывал к особой бдительности на идеологическом фронте и к борьбе с распространением буржуазных теорий, требуя одновременно марксистско–ленинской разработки вопросов теории.

В 1931 г. товарищ Сталин выступил с новым предупреждением к работникам в области теории и в особенности в области истории. В письме в редакцию журнала «Пролетарская революция» «О некоторых вопросах истории большевизма» товарищ Сталин прямо разоблачал факты троцкистской контрабанды на историческом фронте. Историки не сумели сделать всех необходимых выводов и учесть уроки из этих фактов, несмотря на прямые директивы и предупреждение товарища Сталина.

В то же время партия, во главе с товарищем Сталиным, неоднократно требовала решительной борьбы с ликвидаторскими тенденциями в области изучения и преподавания истории. В ряде практических мероприятий и конкретных решений по вопросам школы ЦК и СНК постоянно обращали внимание на необходимость улучшения постановки преподавания истории в школе.

В августе 1932 г. ЦК указал на «недостаточность исторического подхода к программам по общественным предметам». ЦК ВКП(б) поручил Наркомпросу создать стабильные учебники по истории. В мае 1934 г. эти учебники были просмотрены и признаны неудовлетворительными. Тогда же были созданы специальные бригады историков, получившие задание подготовить новые учебники по истории. В своем решении, от 16 мая 1934 г. ЦК и СНК указывали на основные недостатки как в деле преподавания истории в школах, так и в области ее изучения в научных учреждениях.

Решение Совнаркома и ЦК констатировало:

«Вместо преподавания гражданской истории в живой занимательной форме с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей — учащимся преподносят абстрактные определения общественноэкономических формаций, подменяя таким образом связное изложение гражданской истории отвлеченными социологическими схемами».

На основе решения ЦК от 16 мая 1934 г. были приняты решительные меры к улучшению исторического образования в СССР. В частности, были восстановлены исторические факультеты. Но все же перестройка исторического фронта двигалась медленно. Подготовленные конспекты, а затем и учебники, несмотря на помощь и указания партии и лично товарищей Сталина, Кирова и Жданова, все же оказались неудовлетворительными.

В решении от 26 января 1936 г. ЦК и СНК не только снова признали исключительное неблагополучие на фронте исторической науки, но и вскрыли причины и источники этого неблагополучия. В первую очередь они подчеркнули упорство и сопротивление историков «школы Покровского» в отстаивании своих вредных для дела социализма исторических взглядов.

«То обстоятельство, — указывалось в решении от 26 января 1936 г., — что авторы указанных учебников продолжают настаивать на неоднократно уже вскрытых партией и явно несостоятельных исторических определениях и установках, имеющих в своей основе известные ошибки Покровского, Совнарком и ЦК не могут не расценивать, как свидетельство того, что среди некоторой части наших историков, особенно историков СССР, укоренились антимарксистские, антиленинские, по сути дела ликвидаторские, антинаучные взгляды на историческую науку ³».

Партия и правительство призывали к решительной борьбе с этими взглядами и подчеркивали их характер и происхождение: «…Эти вредные тенденции и попытки ликвидации истории как науки связаны в первую очередь с распространением среди некоторых наших историков ошибочных исторических взглядов, свойственных так называемой «исторической школе Покровского».⁴

Характерно, что враги народа, разваливавшие, под прикрытием антиленинских взглядов Покровского, исторический фронт, рекламировали его концепции как подлинно марксистскую историческую науку, противодействуя в то же время малейшей попытке критики и самокритики в рядах историков. В тех же случаях, когда концепция Покровского подвергалась критике, эта критика шла с антиленинских позиций.

Фактически на поводу у этих врагов были те историки, которые проявили политическую слепоту и, вопреки прямым и ясным указаниям и предупреждениям партии, медлили с пересмотром, а по существу также оказывали сопротивление своевременной критике исторических взглядов и концепций Покровского. Даже до последнего времени эта разоблачительная и самокритическая работа в рядах историков развертывалась явно недостаточно, а ликвидация последствий вредительства идет слишком медленным темпом. Задача искоренения остатков буржуазной идеологии в области истории полностью еще не разрешена.

Враги народа, использовав вредные антиленинские концепции Покровского, задержали творческие успехи исторической науки в СССР.

Это положение исторического фронта безусловно нетерпимо. Центральный комитет партии и лично товарищ Сталин своими многочисленными указаниями и решениями оказали советским историкам исключительную помощь. Вражеские контрреволюционные гнезда на фронте истории, как и на других участках нашего строительства, ныне разгромлены нашими славными наркомвнудельцами. Атмосфера расчищена. Созданы небывалые условия для небывалого подъема исторической науки в нашей социалистической стране. Благодаря помощи руководителей партии подготовлены марксистские учебники по истории СССР для миллионов наших советских школьников. Ведется работа по подготовке учебников по другим историческим дисциплинам. Под непосредственным руководством товарища Сталина продолжается громадная работа по истории гражданской войны. Преподавание истории в средней и высшей школе значительно улучшилось. Историческая наука получила широкие перспективы для своего дальнейшего развития на базе марксизма–ленинизма.

На приеме в Кремле работников высшей школы 17 мая 1938 г. товарищ Сталин провозгласил тост за процветание передовой советской науки, — «той науки, люди которой, понимая силу и значение установившихся в науке традиций и умело используя их в интересах науки, все же не хотят быть рабами этих традиций, которая имеет смелость, решимость ломать старые традиции, нормы, установки, когда они становятся устарелыми, когда они превращаются в тормоз для движения вперед, и которая умеет создавать новые. традиции, новые нормы, новые установки». Товарищ Сталин напомнил пример величайшего корифея науки В. И. Ленина, который на основании научного анализа общественного развития России, на основании научного анализа международного положения, пришел к выводу, что единственным выходом из положения является победа социализма в России.

Великие вожди и учителя пролетариата Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин вырабатывали стратегию и тактику рабочею класса, опираясь на опыт мировой истории. Объективное материалистическое изучение истории человеческого общества придавало величайшую мудрость их политическому руководству революционными массами в борьбе с эксплоататорскими классами. Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин глубоко изучали массовые движения всех времен и народов, серьезно интересовались отдельными историческими личностями. Изучая исторический опыт прошлых веков, они умели разглядеть причудливый классовый переплет в настоящем, с гениальной прозорливостью строили перспективы и боролись за осуществление великого будущего — за коммунизм.

Историческая наука всегда была и сейчас остается мощным орудием борьбы пролетариата за коммунизм. Молодые поколения СССР — новые отряды борцов за коммунизм, новые батальоны строителей социализма в СССР. Они должны быть вооружены глубоким знанием и пониманием истории человеческого общества, для преобразования которого они будут жить и работать. Они должны знать и понимать историю порабощения и освобождения трудящихся, должны знать положение и цели борьбы угнетенных против угнетателей на разных этапах человеческой истории вообще и в разные периоды историй нашей великой родины в особенности. Тогда в свете прошлого еще грандиознее, дороже и ценнее станет завоеванное в великих исторических боях наше славное настоящее. Тогда глубже, осознаннее и решительнее будет наша борьба за победу коммунизма.

Антимарксистские, антиленинские концепции, препятствующие познанию нашей славной истории, должны быть разгромлены до конца. На основе настоящей большевистской критики и самокритики среди историков будет обеспечен небывалый творческий подъем передовой советской исторической науки в СССР.

II

На XVII партийном съезде товарищ Сталин с исключительной четкостью формулировал основные задачи идейно–политической работы партии в целях усиления теоретической вооруженности коммунистов в борьбе, с врагами ленинизма:

«1) Поднять теоретический уровень партии на должную высоту;

2) Усилить идеологическую работу во всех звеньях партии;

3) Вести неустанную пропаганду ленинизма в рядах партии;

4) Воспитывать парторганизации и окружающий их беспартийный актив в духе ленинского интернационализма;

5) Не замазывать, а критиковать смело отклонения некоторых товарищей от марксизма–ленинизма;

6) Систематически разоблачать идеологию и остатки идеологии враждебных ленинизму течений».⁵

Эти указания вождя партии прямым образом относились и к задачам коммунистов на историческом фронте.

На основе этих указаний надо было смело развернуть критику антиленинских взглядов М. Н. Покровского и конкретно разоблачить враждебную концепцию в его исторических трудах.

М. Н. Покровский формировался как историк в борьбе с идеализмом буржуазных и мелкобуржуазных историков. Выступив с критикой дворянской буржуазной историографии, М. Н. Покровский, однако, сам не покончил с теми буржуазно–историческими взглядами, какие он разделял до вступления в ряды большевистской партии. Не владея методом материалистической диалектики, М. Н. Покровский легко поддавался буржуазным влияниям, которые временами даже усиливались в нем и приводили его к отходу от большевизма, как это было в годы реакции (1908–1911) или в период заключения брестского мира (начало 1918).

Совершенно несомненно, что остатки буржуазной идеологии, в том числе и антимарксистские взгляды М. Н. Покровского на историческую науку и на конкретное историческое развитие России, оказывали вредное влияние на политическую позицию Покровского в различные периоды его жизни. Точно так же его пребывание в рядах враждебных большевизму политических группировок не могло самым отрицательным образом не сказаться на формировании его исторических взглядов. Вот почему необходимо рассматривать процесс формирования М. Н. Покровского как историка в тесной связи с его политической эволюцией.

Первый этап формирования исторического мировоззрения М. Н. Покровского падает на 1890–1900 гг. В 1891 г. М. Н. Покровский окончил историко–филологический факультет Московского университета, после чего был оставлен для научной работы при университете по кафедре русской истории. Одновременно он начал свою научную и педагогическую работу на Педагогических женских курсах. Будучи учеником самых популярных тогда буржуазных профессоров — В. О. Ключевского и П. Г. Виноградова, М. Н. Покровский полупил от них вкус к изучению социальных проблем и’ приобрел хорошую техническую выучку для научной работы. В начале 90‑х годов М. Н. Покровский был типичным представителем буржуазной интеллигенции с идеалистическим миропониманием, с буржуазно–либеральными политическими идеалами.

В 1893–1894 гг. в Москве сорганизовалось много кружков самообразования и саморазвития. Устраивались и проводились. курсы и публичные лекции, оживилась издательская и внешкольно–педагогическая деятельность. В области истории со второй половины 90‑х годов стала издаваться под редакцией проф. П. Г. Виноградова «Книга для чтения по истории средних веков». Во всех этих культурнических мероприятиях буржуазной интеллигенции принимал активное участие и молодой историк М. Н. Покровский. В своем идейно–политическом развитии в этот период он шел целиком в ногу с буржуазной интеллигенцией 90‑х годов.

В 1893–1894 гг. среди московской передовой молодежи возрос интерес к марксизму, особенно в связи с развернувшейся борьбой марксистов с народниками. Существовали уже и соц. — дем. группы, занимавшиеся изучением марксистской истории. Первые рефераты марксистов (например покойного Григория Мандельштама в московском студенческом кружке в 1891 г.) знакомили молодежь с общественноисторическими и экономическими взглядами Маркса и Энгельса. Развернувшаяся борьба марксистов с народниками способствовала популяризации идей марксизма. Эпигоны народничества — Михайловский, Кареев, В. Воронцов, Н.–он (Н. Ф. Даниельсон) и другие вели в журнале «Русское богатство» и в других органах печати, а также в студенческих кружках и на интеллигентских вечеринках шумную войну с марксистами, обвиняя их в «защите и насаждении капитализма».

Беспощадную борьбу против народников поднял В. И. Ленин. В январе 1894 г. Ленин приехал в Москву и выступил с сокрушительной критикой доклада известного народника Воронцова (В. В.). Речь Ленина против Воронцова произвела на всех громадное впечатление и очень помогла московским марксистам в их борьбе с народниками. Борьба Ленина с народничеством в 90‑х годах привела к полному, разгрому народничества. В особенности большую роль сыграла в этом идейном разгроме народничества замечательная работа Ленина «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал–демократов?», появившаяся в гектографированном виде в 1894 г., за несколько месяцев до опубликования работ Плеханова и Струве против народничества. Ленин возглавил идейную борьбу против народничества, и этой борьбой обеспечил победу и распространение марксизма в России.

М. Н. Покровский в этот период далеко отстоял от этих теоретических боев революционных марксистов с народниками. Работ Ленина этого времени он не знал, с зарождавшимся социал–демократическим движением в Москве связан не был. Многие представители интеллигенции в конце 90‑х и в начале 900‑х годов подпали под влияние так называемого «легального марксизма», буржуазный характер идеологии которого тогда же разоблачил Ленин.

К этому времени капитализм в Европе вступает в новую — империалистическую — стадию. Развитие капитализма в России, втянутой в мировой рынок, делало быстрые успехи. Вызванные успехами капитализма изменения в общественных отношениях должны были найти отражение и в идеологической области. После разгрома эпигонов народничества среди буржуазной интеллигенции приняла широкие размеры мода на марксизм.

«Это было вообще чрезвычайно оригинальное явление, в самую возможность которого не мог бы даже поверить никто в 80‑х или начале 90‑х годов, — писал Ленин, характеризуя наблюдавшийся в 90‑х годах «медовый месяц» легального марксизма. — В стране самодержавной, с полным порабощением печати, в эпоху отчаянной политической реакции, преследовавшей самомалейшие ростки политического недовольства и протеста, — внезапно пробивает себе дорогу в подцензурную литературу теория революционного марксизма, излагаемая эзоповским, но для всех «интересующихся» понятным языком. Правительство привыкло считать опасной только теорию (революционного) народовольчества, не замечая, как водится, ее внутренней эволюции, радуясь–-всякой направленной против нее критике. Пока правительство спохватилось, пока тяжеловесная армия цензоров и жандармов разыскала нового врага и обрушилась на него, — до тех пор прошло немало (на наш русский счет) времени. А в это время выходили одна за другой марксистские книги, открывались марксистские журналы и газеты, марксистами становились повально все, марксистам льстили, за марксистами ухаживали, издатели восторгались необычайно ходким сбытом марксистских книг».⁶

Это большое общественное движение пытались использовать, подменяя марксизм замаскированными либеральными взглядами на поли» тику, буржуазные «попутчики». Это были буржуазные интеллигенты, которые стали называть себя марксистами. «Легальные марксисты» во главе со Струве, Булгаковым, Туган–Барановским и другими, являлись буржуазной агентурой в рабочем движении, стремящейся приспособить марксизм для апологетики капитализма и для защиты интересов буржуазии. Ленин называл их «проводниками буржуазного влияния на пролетариат».

Русские «легальные марксисты», как и германские бернштейнианцы и другие оппортунисты II Интернационала, открыто ревизовали учение Маркса. В 90–900‑х годах в Западной Европе также появился ряд «трудов» (Зомбарта, Бернштейна, Кунова и др.), в которых подвергалась ревизии революционная теория Маркса и Энгельса. Особенно сильно извратили оппортунисты экономическую теорию Маркса и учение о диктатуре пролетариата.

В рядах этих русских и европейских вульгарных интерпретаторов марксизма, извращавших марксизм с целью его приспособления к интересам буржуазии, и появилась та методология «экономического материализма», которая с конца 90‑х годов и до конца жизни определила историческое мировоззрение М. Н. Покровского.

Самый — термин «экономический материализм» был буржуазного происхождения. Маркс и Энгельс никогда не употребляли его. Ленин, возражая народнику Михайловскому, писал:

«Но где читали Вы у Маркса или Энгельса, чтобы они говорили непременно об экономическом материализме? Характеризуя свое миросозерцание, они называли его просто материализмом. Их основная идея (совершенно определенно выраженная хотя бы в вышеприведенной цитате из Маркса) состояла в том, что общественные отношения делятся на материальные и идеологические. Последние представляют собой лишь надстройку над первыми, складывающимися помимо воли и сознания человека, как (результат) форма деятельности человека, направленной на поддержание его существования».⁷

Официальным манифестом «легальных марксистов» и «теоретическим» обоснованием идеологии «экономического материализма» явилась книга Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России», вышедшая в 1894 г. Указав, что в книге Струве, под. видом критики народничества, защищались интересы буржуазии, Ленин разоблачил эту книгу как «отражение марксизма в буржуазной литературе».

В 1898 г. появилась большая работа Туган–Барановского «Русская фабрика в прошлом и настоящем», которая представляла собой уже конкретную попытку применения теории «экономического материализма» к русской экономической истории.

Подобного рода попыткой была и докторская диссертация Н. Рожкова «Сельское хозяйство Московской Руси XVI века», опубликованная в том же году. Рожков был первым из историков, требовавшим пересмотра всего русского исторического процесса в свете «экономического материализма». В журналах 90‑х годов появился ряд историко–философских статей Рожкова, формулировавших эту задачу с наибольшей полнотой и последовательностью.⁸ Развернувшаяся в 1898–1899 гг. на страницах журнала «Образование» полемика между народником Кареевым и Рожковым, ставшим на позиции «экономического материализма», приобрела характер большого принципиального спора о понимании задач истории как науки и ее отношении к социологии.

Эта дискуссия по вопросам истории являлась отражением более общей идейной борьбы между марксизмом и народничеством. Народническое учение об особом методе в социологии, представителями которого были Лавров и Михайловский, несомненно, оказало большое влияние на идеалистическое направление многих буржуазных и мелкобуржуазных историков конца XIX в. Положение Лаврова, что «личности создают историю», как и теория Михайловского о роли «критически–мыслящей» и «нравственно–развитой» личности, превращали историю, по выражению Ленина, «в ряд назиданий мещанской морали». Этим народнически–мещанским взглядам марксисты, во главе с Лениным, противопоставляли взгляды на историю как на естественно–исторический процесс. Буржуазные эклектики (например Ключевский) сочетали традиционную буржуазно–идеалистическую схему, по которой вся история изображалась как история государства, и популярную мелкобуржуазную схему исключительной роли личности в истории. Это эклектическое сочетание выражено в известной формуле Ключевского: «Итак, человеческая личность, людское общество и природа страны — вот те три основные исторические силы, которые строят людское общежитие».⁹

Господствовавшая в исторической науке 90‑х годов школа Виноградова и Ключевского сделала робкий шаг вперед навстречу «экономическому материализму», эклектически выдвигая в своих трудах так называемые «природно–экономические факторы», которые, по их пониманию, играли подчиненную роль в историческом процессе. В первые годы своей научно–исторической и педагогической деятельности М. Н. Покровский как ученик Виноградова и Ключевского следовал сначала их направлению. Как историк он стоял на свойственной большинству буржуазных демократов идеалистической позиции, но проявлял явный интерес к вопросам социально–экономической истории. На позиции «экономического материализма» он стал переходить с конца 90‑х годов, подобно многим буржуазным интеллигентам, попавшим под влияние «легальных марксистов». Наряду с Рожковым, Туган–Барановским и другими историками, Покровский также стремился применить методологию «экономического материализма» к области исторической науки. Применение теории «экономического материализма» к истории было, таким образом, с одной стороны, результатом влияния на буржуазную интеллигенцию идейного разгрома марксизмом народнической «субъективной социологии», с другой стороны — результатом попытки буржуазной профессуры фальсифицировать марксизм в интересах буржуазии.

В 1925 г., пытаясь объяснить происхождение и источник своих теорий «экономического материализма», Покровский писал:

«Для того, чтобы обосновать объяснение политических перемен экономическими, для того, чтобы вышибить раз навсегда сладенькую легенду «субъективной социологии», делившей всех исторических деятелей на добрых и злых, на симпатичных и антипатичных, — для того, чтобы проложить дорогу хотя бы элементарно–научному пониманию истории, — нам пришлось собрать громадный экономический, в частности, историко–статистический материал. Мы им гордились, он делал чрезвычайно наглядной и «математически» неопровержимой нашу аргументацию, но… задерживаться долго в воротах не годится…»¹⁰

В этом объяснении, звучащем как самооправдание, а не самокритика, М. Н. Покровский приписывает себе (т. е. в то время «легальным марксистам») честь разгрома «легенды субъективной социологии», даже не упомянув, что народников разгромили революционные марксисты — Плеханов, Ленин и их сторонники.

Таким образом, «экономический материализм» определил историческое мировоззрение Покровского еще с конца 90‑х годов, и пережитки этой идеологии сохранились у него на всю жизнь.

«Кто прошел через легальный марксизм, — объяснял в 1930 г. этот факт сам М. Н. Покровский, — тот обычно долго носил на себе след такой установки, известный пережиток, болезненный пережиток этого недиалектического, хотя и материалистического объяснения истории».¹¹

Переход М. Н. Покровского на позиции «экономического материализма» в 90‑х годах вовсе еще не означал для него полного разрыва с идеалистическими концепциями в области истории большинства буржуазных историков, которые не поднялись даже и до экономического материализма.

Со второй половины 90‑х годов М. Н. Покровский активно участвовал в двух популярных изданиях, предпринятых буржуазной интеллигенцией: в «Книге, для чтения по истории средних веков» под редакцией проф. П. Г. Виноградова и в сборнике под редакцией Сторожева — «Русская история с древнейших времен до смутного времени» (1898 г.). В «Книге для чтения», составленной кружком преподавателей под редакцией проф. Виноградова, М. Н. Покровский в 1896–1899 гг. поместил восемь статей.¹²

Эти ранние статьи М. Н. Покровского, показывая его эрудицию в вопросах средневековой истории, дают типичную буржуазно–идеалистическую схему. В этих статьях почти отсутствует анализ экономической истории средневековья и не показан конкретный ход и характер классовой борьбы. Типично идеалистическим является, например, объяснение причин создания империи Карла Великого:

«Империя была, если так можно выразиться, психологической необходимостью для средневекового человека. Несмотря на все неудачи и перевороты, постигшее это учреждение, идея его продолжала жить до тех пор, пока, вместе с возрождением и реформацией, выступили на сцену новые понятия, до основания разрушившие средневековое мировоззрение»¹³ Аналогичное идеалистическое объяснение дается и многим другим фактам средневековой истории.

В работах, написанных М. Н. Покровским в конце 90‑х годов, заметно усиление его интереса к социально–экономическим проблемам. В. статье «Отражение экономического быта в «Русской Правде» (1898) и особенно в статье «Хозяйственная жизнь. Западной Европы в конце средних веков», помещенной в IV томе «Книги для чтения», хозяйственные отношения выдвигаются им как ведущее начало исторического процесса. В первой статье на основании анализа статей «Русской Правды», имеющих отношение к земледелию, М. Н. Покровский пытался определить степень экономического развития Киевской Руси времен «Русской Правды». В этой работе, носящей печать «экономического материализма», мы находим и зародыши того преувеличенного представления Покровского о роли торговли и, в частности, заграничной торговли в истории России, из которого выросла его пресловутая концепция торгового капитализма.

Анализируя значение появления денег, Покровский приходит к выводу, что в Киевской Руси в этот период происходил «настоящий экономический переворот», означающий разложение натурального хозяйства.

«Влияние заграничной торговли, — пишет Покровский, — выразилось не в одних терминах! Она вызвала целый экономический переворот, следы которого мы также находим в «Правде». Этот переворот заключался в быстром переходе от натурального хозяйства к денежному, следствием чего являются две особенности «Русской Правды», весьма необычные для первобытного общества: выдающееся и отчасти даже привилегированное (статья 44) положение в обществе купцов, как владельцев денежного капитала, и ряд узаконений о росте, показывающих, что этот вопрос был в то время очень разработан».¹⁴

В статье того же периода (1899) «Хозяйственная жизнь Западной Европы в конце средних веков» Покровский «универсализирует» все экономические процессы, считая их не только общими, но и одинаковыми для различных стран Западной Европы и для России. Повсюду, утверждает Покровский, хлебная торговля приобретает решающую роль в процессе разложения натурального хозяйства и его замены денежным хозяйством. Уже в этой статье основой общественных перемен М. Н. Покровский берет изменения не в способе производства, а в отношениях обмена. Покровский приходит к выводу, что уже с XII в. (со времени появления рынков–городов) происходит разложение натурального хозяйства и переход к «средневековому капитализму». Он еще не обосновывает понятия торгового капитализма в его будущем значении, но уже ставит вопрос о том, что «повсюду промышленный капитал был сыном торгового и ростового».¹⁵

Сочетание методологии «экономического материализма» с философским идеализмом в историческом мировоззрении М. Н. Покровского в 90‑х и 900‑х годах не было случайным. Он и здесь был близок к «легальным марксистам» (Струве, Булгакову, Бердяеву и др.), которые в вопросах философии являлись идеалистами — неокантианцами.

Ленин первый открыл борьбу против русского неокантианца Струве в известной работе 1895 г. «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве». Легальные марксисты Струве и Булгаков начали ревизию философского учения Маркса. Струве поместил в «Вопросах философии и психологии» статью «О свободе и необходимости», подвергнув идеалистической ревизии исторический материализм. С 900‑х годов ревизия философии марксизма проводилась в трудах и выступлениях русских махистов, прежде всего Богданова. В 1899 г. Богданов издал работу «Основные моменты исторического взгляда на природу» и в 1901 г. другую работу — «Познание с исторической точки зрения». Обе эти работы представляли уже отход Богданова от революционного марксизма. В. И. Ленин писал: «В 1899 году, когда он (Богданов. — Л. П.) был еще наполовину материалистом и только начинал шататься под влиянием очень крупного химика и очень путаного философа — Вильгельма Оствальда…».¹⁶ В последующие годы Богданов перешел целиком на позицию махизма, переняв от Маха «основные посылки субъективного идеализма» (Ленин). Философ Авенариус и физик Мах выступили представителями идеалистических взглядов в области теории познания. В то же время в Германии появился ряд философских работ, стремившихся сочетать учение Маркса и Канта. Лидер II Интернационала К. Каутский предоставлял страницы центрального органа германской социал–демократии («Neue Zeit») для ревизионистских статей неокантианцев. Свое примиренчество и пособничество ревизионистам К. Каутский в письме к Плеханову от 22 мая 1898 г. оправдывал тем, что «экономическая и историческая точка зрения Маркса и Энгельса, в крайнем случае, совместима с неокантианством». Ленин, а вслед за ним Плеханов и Роза Люксембург решительно разоблачали русских и заграничных ревизионистов философского учения Маркса. В своей работе «Что делать?», Ленин подчеркивал международное значение борьбы русских революционных марксистов с ревизионистами.

«В настоящее время (теперь это уже явственно видно), — писал Ленин, — английские фабианцы, французские министериалисты, немецкие бернштейнианцы, русские критики, — все это одна семья, все они друг друга хвалят, друг у друга учатся и сообща ополчаются против «догматического» марксизма».¹⁷

Философско–исторические взгляды Покровского с начала 900‑х годов формировались под влиянием той махистской ревизии марксизма, какую представляли собою философские работы Богданова этого периода. Богдановские теории, в отличие от откровенного субъективного идеализма народников, представляли замаскированный субъективный идеализм Маха — Авенариуса и приобрели особенную популярность среди радикальной буржуазной интеллигенции. Приближение буржуазно–демократической революции радикализировало сознание буржуазной интеллигенции. Богданов, принимавший с начала 900‑х годов участие в социал–демократическом движении, основал в 1904 г. в Москве типично интеллигентский журнал «Правда». В этом журнале концентрировалась будущая «богдановская школа». В числе активных сотрудников журнала были А. В. Луначарский и М. Н. Покровский. Впоследствии, в день своего 60-летнего юбилея, М. Н. Покровский объяснял свой идеализм 90‑х и 900‑х годов тем, что он «из отвращения к буржуазному либерализму впадал в исторический идеализм».

«Тогдашний буржуазный либерализм, — пояснял Покровский, — очень заигрывал с материализмом, и Плеханов не даром послал Милюкову поклон в Москву, как одному из наших. То, что буржуазные либералы, с этим заигрывали, меня отталкивало. Конечно, это была детская: болезнь левизны, не более, и я стыжусь тех статей, где это проглядывало. Эти статьи преимущественно 1893–1894 гг. по написанию».¹⁸

Мы полагаем, что Покровский упрощает как факт формирования своего идеалистического мировоззрения, так и процесс перехода от идеализма к марксизму. Об этом переходе он рассказывает следующее: «Продолжалось это до того, когда я в первый раз выступил перед массой. Этой массой были курсистки. Пришел я к ним и начал свою идеалистическую чепуху разводить о философии Платона, идеализме и т. д. Меня, к сожалению, слушали, но я понял довольно четко, что я говорю не то, что нужно, что я оставляю глубокую неудовлетворенность, и к следующему курсу я стал готовиться деловым образом, т. е. старался сообщать аудитории те исторические факты, которые этой аудитории нужны. И так я неизбежно пришел к историческому материализму. Я пришел к нему практическим путем от фактов. Всякий раз, когда человек серьезно берется за исторический сюжет, он оказывается историческим материалистом».¹⁹

При этом М. Н. Покровский добавляет, что эта первая «масса» курсисток, которую он встретил, делала его еще не марксистом, а «экономическим материалистом». Она же делала его и демократом.

Мы не можем так упрощать вопросы формирования идеологии, как это делает в отношении даже самого себя М. Н. Покровский. Факты политической биографии Покровского рисуют этот процесс гораздо сложнее. Формируясь идеологически в среде буржуазной интеллигенции, Покровский отражал в себе особенности классового положения и мировоззрения этой общественной группы.

В формировании философско–исторического мировоззрения Покровского наблюдалась закономерность, типичная для той классовой группы, к которой он принадлежал. В нем нашла свое крайне яркое выражение та историко–теоретическая и политическая эволюция, какую проделала до революции 1905 г. и после нее известная часть буржуазной интеллигенции, примкнувшая к рабочему классу и его партии в период первой буржуазно–демократической революции. Многие представители этой интеллигенции оказались просто временными попутчиками пролетарского движения. Ленин писал о них: «К нашей партии в ходе буржуазно–демократической революции примкнул ряд элементов, привлеченных не чисто пролетарской ее программой, а преимущественно ее яркой и энергичной борьбой за демократию и принявших революционно–демократические лозунги пролетарской партии вне их связи со всей борьбой социалистического пролетариата в ее целом».²⁰

Часть таких попутчиков большевизма, примкнувших к нему во время революции 1905–1907 гг. и до нее, впоследствии навсегда ушла из рабочего движения (например, Богданов). Другая же часть, к которой принадлежал М. Н. Покровский, после отхода и борьбы против большевизма, вновь вернулась в партию.

Типичным и закономерным для «академической» буржуазной интеллигенции в 90‑х годах был идеализм в различных его разновидностях, и М. Н. Покровский прошел этот этап развития до революции 1905 г.

С наибольшей яркостью отразилась идеалистически–махистская (богдановская) позиция М. Н. Покровского в его критике историко–философских теорий Риккерта и Виндельбанда. Риккерт выдвинул типично идеалистическую историко–философскую концепцию, отрицающую закономерность исторического развития.

«Понятие исторического закона есть contradictio in adjecto, — писал Риккерт, — так как история и закономерность суть понятия взаимно исключающие друг друга».

Доказывая, что закон отражает только повторимое и всеобщее, а история имеет дело с фактами неповторимыми и единичными, Риккерт приходил к реакционному отрицанию исторических законов. Законы, — утверждал Риккерт, — как общие понятия, не могут быть приложимы к историческому процессу. Исторический процесс всегда индивидуален. Отрицая историческую закономерность, Риккерт отказывался признать историю как науку. Признавая в истории только эмпирические факты, Риккерт считал возможным производить их отбор и оценку только при помощи критерия ценности. Само же обоснование «ценностей» должна дать философия истории как наука о принципах или о ценностях. Реакционные философские взгляды Риккерта получили широкую популярность не только в Западной Европе, но и в России.

М. Н. Покровский сделал попытку критически поставить вопрос о философско–исторических взглядах Риккерта в тот период (1904). Но его критическая статья «Идеализм и «законы истории», помещенная в богдановском журнале «Правда», свидетельствует о том, что Покровский, находясь под влиянием философии Маха и Авенариуса, не преодолел еще собственных идеалистических взглядов на историю. Вот почему Покровский по ряду кардинальных философских вопросов фактически солидаризируется с идеалистом Риккертом.

Как и Риккерт, М. Н. Покровский отвергал марксистскую теорию познания как теорию отражения объективного мира. М. Н. Покровский называл марксистов, убежденных в том, что законы природы существуют объективно, т. е. независимо от нашего сознания, «наивными реалистами».

«Наивный реалист» «искал» закона в природе, как ищут золотую руду в земле, — писал по этому вопросу М. Н. Покровский: «Он был твердо убежден, что они, эти законы, существуют объективно, то–есть, независимо от нашего сознания. Нельзя — по крайней мере неосторожно — говорить о закономерности в той области явлений, где ни один закон пока не открыт».²¹

Так же не по–марксистски М. Н. Покровский развивал взгляд будто «объективная действительность» представляет только «хаос первичных ощущений» и что все комбинации этой первичной действительности субъективны. Уже в этой статье М. Н. Покровский становится на путь отрицаний объективной истины и, следовательно, объективной науки.

Разобраться в хаосе первичных впечатлений можно только путем систематизации, обобщения и проверки житейских навыков, из чего и складывается наука. Но будет ли это «копией» действительности? — спрашивал Покровский: «Может ли существовать копия хаоса, и к чему она нужна?»

Отрицая объективность действительности и возможность существования объективной науки, М. Н. Покровский оставался в вопросах теории в лагере идеалистов Маха — Авенариуса, Риккерта и Богданова.

Покровский критиковал Риккерта за его понятие «культурно–исторические ценности», потому что они, по мнению Покровского, не упрощают, а усложняют «хаос первичных ощущений». Он выдвигал критерием ценности махистский критерий целесообразности, считая, что этот критерий дает возможность «экономизировать энергию сознания» и преодолеть «многообразие хаоса путем его упрощения».

«Преодолеть хаос можно только одним путем: упрощая его, — писал Покровский. — Из миллионов действительных и возможных впечатлений мы берем два–три, которые нам нужны для практических целей ориентировки. Если они выбраны удачно, — дают возможность в краткой формуле охватить то, что составляет для нас сущность явления, — то, чем оно для нас важно, — этого достаточно».²²

Ведя критику Риккерта с позиций Маха, а не Маркса и Энгельса, М. Н. Покровский делал вывод, что «мы имеем право приложить критерий Маха и к истории». Критерий этот — целесообразность. По мнению Покровского, научно то, что быстрее и вернее ведет к поставленной цели.

Из этого идеалистического риккертианско–махистского понимания критерия истины вытекало и антимарксистское требование Покровским отбора исторических фактов с точки зрения целесообразности, из него же выросло и его пресловутое антинаучное положение, что «история есть политика, опрокинутая в прошлое». Таким образом, этот идеализм, являвшийся базой историко–философских взглядов Покровского, нашел отражение и в его последующих концепциях.

Посвящая статью борьбе против риккертианского отрицания закономерности истории, Покровский сам скатывался к такой же позиции, поскольку он утверждал, что «закон — это даже не план действительности, не ее схема: это — ее мерка, масштаб». Таким образом, марксово понимание закона, отражающего действительность, дающего правильную и глубокую картину действительного мира, в этот период было совершенно чуждо М. Н. Покровскому.

Самоопределяясь в философском отношении как махист и богдановец, М. Н. Покровский и политически был еще связан с буржуазнолиберальными кругами. В 1903–1904 гг. он принимает участие в либерально–буржуазном сборнике, выпущенном руководителями так называемого земского движения. Земцы–конституционалисты, в дополнение к своим адресам, подготовляли сборник «Мелкая земская единица», в котором отстаивали принцип всесословного самоуправления в деревне как мелкой земской единицы. М. Н. Покровский поместил в этом сборнике «освобожденцев» статью «Самоуправление в древней Руси», где давал историческое обоснование этому политическому лозунгу буржуазных земцев–конституционалистов.

В этот период М. Н. Покровский еще целиком стоит на позициях старой буржуазной исторической школы. Но уже к концу 1904 г. под влиянием растущего рабочего движения Покровский сначала выступает с попытками критики буржуазных концепций (рецензия на «Курс» Ключевского, критика Риккерта и т. п.), хотя, как мы видели, явно недостаточными, а затем становится на путь политического разрыва с буржуазно–либеральным движением. Этот процесс и оформляется вступлением М. Н. Покровского в ряды большевиков на высокой волне революционной борьбы пролетариата в 1905 г.

III

Важнейшим этапом в развитии исторического мировоззрения М. Н. Покровского был период революции 1905–1907 гг. и его вступление в ряды большевистской партии.

Общий ход революции 1905–1907 гг. размежевал и привел в действие все классы, показал многообразие форм классовой борьбы, подтвердил историческую роль пролетариата как гегемона революции. Рассматривая борьбу за свержение царизма как этап своей борьбы за социализм, пролетариат с беззаветной решимостью боролся за доведение революции до конца, стремясь к перерастанию революции буржуазно–демократической в революцию социалистическую.

Видя в пролетариате единственного последовательного борца за демократизм, разочаровавшись в своих надеждах на революционность буржуазии, часть мелкобуржуазной интеллигенции присоединилась к пролетариату и его партии. «Рабочее движение, — писал об этом этапе Ленин, — переходит в открытую революционную политическую борьбу и присоединяет политически проснувшиеся слои либеральной и радикальной буржуазии и мелкой буржуазии…»²³

М. Н. Покровский был одним из таких представителей мелкобуржуазной демократии, привлеченной размахом борьбы пролетариата как передового борца за демократизм.

«Мои убеждения, — говорил об этом позже М. Н. Покровский, искренние и научные, но резко демократические, вовлекли меня в революцию. Я вошел в единственную революционную партию, которая была, — в партию большевиков. Все остальные не были настоящими революционными партиями».²⁴

Покровский был одним из тех буржуазных демократов, которые, разочаровавшись в прежних представлениях о революционной роли буржуазии, стали на путь революции и большевизма.

Почти накануне вступления в ряды большевистской партии М. Н. Покровский принял участие в либерально–буржуазном сборнике «Конституционное государство». Организаторами и авторами этого сборника были позднейшие представители либерального народничества и кадетской буржуазии: В. М. Гессен, Авалов, Петрункевич, Водовозов, Кареев, Дживелегов и др.

Задачей сборника было выяснить «основные черты и взаимодействие различных частей конституционного государства, причем по условиям настоящего момента нам казалось излишним останавливаться специально на особенностях республиканского строя».²⁵

К сборнику был приложен проект основного закона Российской империи, составленный группой земцев, ученых и литераторов, основные положения которого повторялись в конце 1904 г. и в первую половину 1905 г. земствами, городскими думами, адвокатами, врачами, инженерами и другими представителями буржуазной конституционно настроенной интеллигенции.

Участие в подобного рода сборнике для М. Н. Покровского было не просто научно–литературным, но определенно политическим выступлением совместно с буржуазно–либеральными «освобожденцами». В помещенной в сборнике статье «Земский собор и парламент» М. Н. Покровский ставил своей задачей опровергнуть утверждения части земцев и других представителей либеральной буржуазии, будто созыв земского собора для России лучше создания европейского типа буржуазного парламента. В своей статье М. Н. Покровский доказывал, что земские соборы — такой же безнадежный мертвец, как европейские средневековые государственные чины, и подчеркивал тщетность надежд на то, что «земский собор избавит нас от конституции на европейский лад».

Защищая преимущества парламента, сравнительно с земскими соборами, М. Н. Покровский вступил в полемику и с Ключевским, который считал земские соборы древней Руси «прямым родоначальником бесчисленных бюрократических комиссий новой России».

Обострение разногласий с буржуазией по вопросу о демократизации России убеждало Покровского, как и многих сторонников буржуазной демократии, что единственной силой, способной развернуть борьбу за наиболее передовые формы государственного преобразования, была большевистская партия. Увлеченный размахом и последовательностью ее борьбы за демократизм, но не понимая роли этой, борьбы на пути пролетариата к социализму, Покровский вступил в ряды большевиков.

В годы революции М. Н. Покровский активно работал в лекторской группе МК большевиков, вступил в непосредственное соприкосновение с революционными массами, активно сотрудничал в большевистских органах печати.

В большевистской газете «Борьба», созданной литературно–лекторской группой МК большевиков после манифеста 17 октября 1905 г. и редактированной М. Н. Покровским, Н. А. Рожковым и И. И. Степановым, помещались написанные с тонким и острым юмором статьи и фельетоны М. Н. Покровского против либеральной буржуазии.

В период этой борьбы М. Н. Покровский в изящной литературной форме написал ряд статей и фельетонов против кадетов и мелкобуржуазного мещанства, испугавшегося революции.²⁶

В статье «Марксисты, которые…» М. Н. Покровский остроумно высмеивал лидера «легальных марксистов», затем «освобожденцев» П. Б. Струве, которого было бы странно упрекать за «измену, когда всему виною были наши политические, потемки и близорукость публики», не разглядевшей, что «марксизм г. Струве не столько пролетарский, сколько буржуазный».²⁷

Работая преимущественно как большевистский лектор и журналист, М. Н. Покровский принимал активное участие во всех политических кампаниях, проводимых большевиками и особенно связанных с бойкотом I Гос. Думы и с выборами во II Гос. Думу. Он писал статьи, разъяснявшие лозунги и тактику большевиков и «их друзей справа», помещая их в большевистской газете «Вопросы дня», а после ее закрытия — в новой газете московских большевиков «Истина».

В одной из таких статей — «Кадеты и соглашения» — М. Н. Покровский дал яркую характеристику трех политических избирательных платформ: большевиков, меньшевиков и кадетов, закончив статью ироническим призывом: «Перед нами три лозунга: «Учредительное собрание, или вся власть народу!», «Полновластная дума, или четверть власти народу, три четверти власти — крупной буржуазии!» и третий, простой и понятный лозунг: «Портфели кадетам — вся власть буржуазии, никакой власти народу!» Граждане, выбирайте!».

Зимой 1906/07 г. М. Н. Покровский был избран членом Московского–комитета партии. Под руководством партии он разоблачал кадетов при выборах во II Гос. Думу. В 1907 г. М. Н. Покровский был делегирован на Лондонский съезд партии, а по возвращении в Россию перешел на нелегальное положение «профессионального революционера».

Но даже находясь в рядах большевистской партии, М. Н. Покровский не стал еще революционным марксистом–диалектиком: этот вывод находит свое подтверждение и в вышедшей в 1906 г. брошюре Покровского «Экономический материализм». Находясь в рядах большевистской партии, М. Н. Покровский обязан был, конечно, пересмотреть свою старую методологию и полностью отказаться от теоретических положений «легальных марксистов», от теории «экономического материализма». Но сделать это достаточно основательно на деле он оказался не в состоянии.

Уже самое название брошюры (Экономический материализм» не является случайным. Оно показывает, что М. Н. Покровский в этой: работе не понял и не дал настоящей марксистской философии. Для него не было разницы между экономическим и диалектическим материализмом. М. Н. Покровский употреблял, как равнозначущие, три термина: экономический, исторический и диалектический материализм. Но чаще всего у него по–прежнему оставался термин «экономический материализм», который отождествлялся Покровским с историческим материализмом.

На ряду с интересными и верными отдельными критическими замечаниями Покровского по адресу вульгарных «экономических материалистов» и не менее вульгарных историков–идеалистов, действующих по правилу, «с одной стороны, нужно признаться, а с другой стороны, нужно сознаться», сам он еще не порвал полностью ни с «экономическим материализмом», ни с философским идеализмом.

При этом он подчеркивал, что «экономический материализм сам по себе нисколько не противоречит тому, что непосредственно миром правят идеи».²⁸ М. Н. Покровский делает вывод, что «идейное творчество, работа сознания — не что иное, как колоссальный аппарат приспособления в борьбе за жизнь».

Вопрос о роли экономического фактора в истории брошюра ставила механистически: «Отражение экономики эпохи и ее идеологии, условий производства в понятиях людей, — пишет он, — это лишь статика марксизма. Его динамика выражается в теории классовой борьбы, как движущего начала истории». Эта антимарксистская формулировка вытекала из позитивистского предположения, что изменения в экономике сопровождаются изменениями в сознании, но не определяют их.

Единственной серьезной поправкой, — внесенной Покровским в прежнее понимание «экономического материализма», явилось требование классовой борьбы в качестве важнейшего фактора исторического процесса.

«Марксизм, — писал М. Н. Покровский, — не только объясняет историю экономическими причинами, но и представляет себе эти экономические причины в определенной форме классовой борьбы».

Но одно признание классовой борьбы не означало еще марксизма. Марксист лишь тот, кто поднимается до признания диктатуры пролетариата в результате и ходе классовой борьбы. О диктатуре пролетариата в брошюре Покровского не было ни малейшего упоминания, хотя уже в то время большевики, во главе с Лениным и Сталиным, обосновали учение о диктатуре пролетариата и борьбе за социализм. Вульгарный «Экономический материализм», таким образом, по–прежнему оставался методологией Покровского.

Конкретно–исторические работы М. Н. Покровского этого периода целиком отражают эту его методологию.

В статье «Земский собор и парламент», несмотря на полемику с Ключевским, сам Покровский остается во многом еще на позициях школы Ключевского. В историческую концепцию о роли государства как решающей силы исторического процесса он, следуя за Ключевским, вводит понятие «общества», рисуя «дуализм власти — царя и земли». Даже не упоминая о классовом происхождении государства и о социальной структуре власти, Покровский солидаризируется с Ключевским, делая такое обобщение: «В этой слабости средневековой власти и лежит разгадка таких учреждений, как наш земский собор или государственные чины старой Франции. И то и другое возникло самопроизвольно, не из политической борьбы, — в этом опять прав проф. Ключевский, — а из нужды».²⁹

М. Н. Покровский еще настолько во власти старых буржуазных схем и концепций, что в 1905 г., в разгар борьбы с самодержавием, делает в своей статье вывод… о внеклассовом происхождении государства и об отсутствии классового насилия со стороны феодального государства.

«Борьба есть там, где есть насилие, — писал он. — Для насилия над обществом средневековая власть была слишком слаба. Она могла только насильничать над отдельными людьми, которых общество почему–либо не поддерживало».³⁰

Подводя итог этому этапу развития исторического мировоззрения М. Н. Покровского, неразрывно связанного с его политической эволюцией, нужно отметить один несомненно положительный итог: М. Н. Покровский уже понял недостаточность чисто экономической интерпретации истории и из опыта революционной борьбы классов в 1905 г. сделал вывод о решающей роли классовой борьбы в истории.

Революция и партия большевиков, программу и тактику которой в революции 1905–1907 гг. Покровский изучал, должны были заставить М. Н. Покровского сделать шаг к марксизму. Это был серьезный и положительный, но явно недостаточный шаг. Пересмотр старых позиций был только начат, но не закончен. Годы реакции снова повернули М. Н. Покровского вспять.

IV

После поражения пролетариата в 1905–1907 гг. наступил период упадка революции, период столыпинской реакции, период отступления. Победивший царизм вынужден был, однако, ускоренно разрушать остатки добуржуазных отношений. Ликвидируя общину, он делал ставку на кулака. Царизм делал еще один шаг в сторону буржуазной монархии. Тем не менее задачи буржуазно–демократической революции не снимались. Пролетариат по–прежнему, оставался гегемоном революции.

Реакция внесла в ряды социал–демократии серьезный идейный разброд и раскол, вызванный отходом от революции мелкобуржуазных попутчиков, разочарованных в исходе революции 1905 г. Ленин писал об этом разброде в «Детской болезни «левизны» в коммунизме»:

«Годы реакции (1907–1910). Царизм победил. Все революционные и оппозиционные партии разбиты. Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на место политики. Усиление тяги к философскому идеализму; мистицизм, как облачение контрреволюционных настроений. Но в то же время именно великое поражение дает революционным партиям и революционному классу настоящий и полезнейший урок, урок исторической диалектики, урок понимания, уменья и искусства вести политическую борьбу. Друзья познаются в несчастий. Разбитые армии хорошо учатся».³¹

Этого «урока революционной диалектики» не усвоили ликвидаторы справа и «слева»: первые — считая буржуазно–демократическую революцию законченной, вторые — вовсе невозможной. Ни те, ни другие не поняли классового содержания государственного переворота 3 июня 1907 г., не поняли исторического смысла столыпинской «конституции» и столыпинской аграрной политики, означавших новый шаг по пути превращения России в буржуазную монархию, но еще не полное ее превращение. Самодержавие по–прежнему оставалось главным врагом пролетариата и всей демократии. Борьба за неурезанные лозунги — за демократическую республику, за 8-часовой рабочий день, за конфискацию помещичьих земель — оставалась ближайшей задачей пролетариата и его партии. Сочетание думской и внедумской работы было еще более необходимым для партии, готовившей массы к новой демократической революции.

Между тем часть мелкобуржуазных попутчиков пролетариата, разочарованных в революции 1905 г., переживала, по выражению Покровского, принадлежавшего к этой части интеллигенции, «антидемократическую реакцию».

«Отзовисты» (и в их числе Покровский) считали, что буржуазная революция позади, а впереди — революция «чисто пролетарская».³² Прикрываясь подобными «левыми», по сути троцкистскими, фразами, «отзовисты» были «ликвидаторами наизнанку», так как отказывались бороться за победу буржуазно–демократической революции и за ее перерастание в социалистическую. Они по–троцкистски перепрыгивали через этап незавершенной буржуазно–демократической революции, блокируясь в своей борьбе против большевиков и Ленина с прямыми агентами буржуазии в рабочей среде — троцкистами и ликвидаторами–меньшевиками. Отход Покровского от большевизма после поражения революции привел его на «отзовистско»–троцкистские позиции и на путь прямой борьбы с партией.

В 1924 г. в своем «Ответе тов. Рубинштейну», написавшему статью об историческом мировоззрении М. Н. Покровского, он пытался задним числом оправдать свои прошлые идейные и политические ошибки и «объяснить» их. В этой «автохарактеристике» Покровский объяснял свой отход от революции незначительными мелкими причинами (в частности, условиями эмиграции и знакомством с «демократией Европы», принесшим разочарование в возможности демократии в России). Но эти «самооправдания» свидетельствовали только о том, что даже в 1924 г. Покровский не понял задач пролетариата в буржуазнодемократической революции и большевистской стратегии и тактики.

Период 1905–1917 гг. в своем идейном развитии Покровский характеризовал так:

«Классовая борьба, благодаря 1905 г., из теории стала жизненным фактом, — без нее уже нельзя понять исторического процесса. В то же время экономическая интерпретация истории стала вне спора (см. Введение к 1‑й части «Очерка истории русской культуры»). Но что гораздо важнее, под влиянием отчасти того же 1905 г., отчасти пребывания, благодаря эмиграции, в «первой демократии Европы», которую был недосуг рассмотреть в ее домашнем быту, рушатся окончательно демократические иллюзии. Ясная, опять таки не только теоретически понятая, а почувствованная, кургузость политических идеалов мещанства, приводит даже к антидемократической реакции. В параллель модному среди широких кругов партийной интеллигенции лозунгу: «Буржуазная революция кончена!» — вырастает лозунг: «Буржуазная революция невозможна! Мир вышел из периода революций, — грядущая революция может быть только социалистической!» Выкидышная русская демократия 1917 года и разгон нами учредилки как будто показали, что я не был совсем неправ».³³

Эти рассуждения Покровского, чисто троцкистские в своей основе, показывали прежде всего, как неправ был Покровский не только в период столыпинской реакции 1908–1911 гг., выдвигая свой лозунг «Буржуазная революция невозможна, — грядущая революция может быть только социалистической!», но и в 1924 г., когда он якобы на опыте 1917. г. пытался реабилитировать этот свой троцкистский лозунг.

На самом деле Покровский ни в период своих «антидемократических» колебаний, ни в 1924 г. не понял ленинского учения о перерастании буржуазно–демократической революции в социалистическую, по–троцкистски перепрыгивая через этап буржуазно–демократической революции.

Таким образом, вывод Ленина о непонимании «исторической диалектики». всеми «отзовистами» и «впередовцами» в полной мере относился и к одному из них — М. Н. Покровскому.

Этот вывод подтверждается анализом политических, философских и исторических взглядов М. Н. Покровского в период 1907–1917 гг.

Не случайно, что именно в этот период М. Н. Покровский испытал на себе такое сильное влияние философско–исторической и политической концепции А. А. Богданова, виднейшего представителя русского махизма.

Влияние махистской философии Богданова на Покровского было довольно глубоким уже до революции 1905 г. После революции это влияние (еще более усилилось, потому, что оно не ограничивалось одной теоретической областью.

С 1907 по 1911 г. М. Н. Покровский был связан с Богдановым политическим единством взглядов и борьбы. М. Н. Покровский («Домов») был! активным бойкотистом и «отзовистом» и затем участником антиленинской фракционной группы «Вперед». Идейным руководителем и организатором этих фракционных групп был Богданов, развернувший философско–теоретическую и политическую борьбу с Лениным.

Богданов иа протяжении ряда лет проводил ревизию марксизма по самым основным вопросам. В 1904 г. в сборнике «Очерки реалистического мышления» он подверг ревизии философское учение Маркса. В 1908 г. Богданов в «Очерках по философии марксизма» выступил с открытой ревизией философии Маркса и с обоснованием буржуазноидеалистической философии эмпириокритицизма или эмпириомонизма. Исходя из махистской идеи тождества общественного бытия и общественного сознания, Богданов отрицал существование вещей, находящихся вне нашего сознания.

Богданов отрицал объективность истины, признавая истинным только то, что социально значимо для данной эпохи. Отрицание объективной истины у Богданова вытекало из его идеалистического понимания «опыта».

У Богданова внешний мир исчезает. Все содержание нашего опыта сводится к совокупности ощущений.

В противоположность диалектике Маркса — Энгельса Богданов выдвигал теорию «равновесия», согласно которой все существующее представляет собой сменяющие друг друга состояния подвижного равновесия как результат столкновения различно направленных сил.

Эта вульгарно–эволюционная, чисто натуралистическая «теория равновесия» была орудием борьбы с ленинской диалектикой, противопоставляя ей механистическую причинность явлений.

«Теория равновесия» не случайно являлась орудием в руках злейших врагов ленинизма: сначала «отзовистов», потом «левых коммунистов» во главе с прямым фашистом Бухариным, который в 1918 г. «левыми» фразами прикрывал свой чудовищный замысел — вместе с обер–фашистом Троцким и «левыми» эсерами убить вождей революции — Ленина, Сталина и Свердлова, разорвать Брестский мир, предать социалистическую революцию в СССР. В годы строительства социализма «теорией равновесия» бухаринские мерзавцы прикрывали свои гнусные планы реставрации капитализма. Эта глубоко враждебная ленинизму; богдановская методология являлась основой теоретических и исторических ошибок М. Н. Покровского.

Отрицание М. Н. Покровским объективности исторической науки, несомненно, вытекало из принятия им богдановского отрицания объективной истины. Механистичность в понимании исторического развития и антиисторизм Покровского имели своим источником антимарксистскую идеалистическую теорию познания Богданова.

Большое влияние на М. Н. Покровского оказала и общественно–историческая схема Богданова. В основе как философской, так и социологической теории Богданова лежало по существу идеалистическое понимание общества.

В своей известной работе «Из психологии общества» Богданов дал такую типичную для махиста формулу: «В своей борьбе за существование люди не могут объединяться иначе, как при помощи сознания: без сознания нет общения. Поэтому социальная жизнь во всех своих проявлениях есть сознательно–психическая… Общественное бытие и общественное сознание, в точном смысле этих слов, тождественны».³⁴

Этот субъективизм махистского толка свободно уживался у Богданова с «экономическим материализмом», базировавшимся на механистическом, а не диалектическом понимании роли техники и экономики в истории.

Пытаясь установить, вопреки Марксу, прямую зависимость развития общества от развития техники, Богданов в экономике, в способе производства видел лишь «пограничную область технического и идеологического процесса».

Разделение общества на классы он ставил в зависимость не от владения средствами производства, а от владения «организационным опытом». Подчеркивая «организаторские» функции господствующих классов, Богданов считал эксплоататорскую роль этих классов чем–то вторичным и несущественным.

Механистически подходя к анализу исторического процесса, Богданов искал в нем тот «всеобщий закон», ту «отмычку», нахождение которой для русского исторического процесса впоследствии считал своей заслугой и М. Н. Покровский.

Ленин развернул беспощадную борьбу против махизма, облегчавшего проникновение буржуазного влияния на пролетариат. Ленин разоблачал тонких фальсификаторов марксизма, призывая к особой революционной бдительности в области теории, с целью разоблачения этих фальсификаций. Ленин указывал, что все эти тонкие подделки антиматериалистических учений под марксизм характеризовали современный ревизионизм и в политической экономии, и в вопросах тактики, и в философии, и в социологии. Вот почему Ленин выступал с такой страстностью и непримиримостью против махистов вообще, и против Богданова в особенности.

В переписке с М. Горьким Ленин неустанно разоблачал махизм. По поводу вышедшей в 1908 г. книги Богданова, Базарова и др. «Очерки философии марксизма» Ленин писал Горькому:

«Я бы не поднял шуму, если бы не убедился безусловно (и в этом убеждаюсь с каждым днем больше по мере ознакомления с первоисточниками мудрости Базарова, Богданова и К–о), что книга их — нелепая, вредная, филистерская, поповская вся, от начала до конца, от ветвей до корня, до Маха и Авенариуса».³⁵

Во второй половине 1908 г. Ленин написал против русских махистов гениальную философскую работу «Материализм и эмпириокритицизм».

Эта книга сыграла решающую роль в борьбе за революционное мировоззрение и явилась новой ступенью в развитии диалектического материализма как мировоззрения рабочего класса, положив начало ленинского этапа в философии.

Попав в «болото реакционной философии» Богданова, М. Н. Покровский поддерживал его и в политических атаках на большевизм.. В марте 1908 г., при обсуждении итогов пятимесячной деятельности социал–демократической фракции III Гос. Думы, в московской организации возникла фракция «отзовистов», требовавшая отозвать из Гос. Думы социал–демократическую фракцию. В связи с вопросом об отношении к думской фракции завязалась дискуссия, в ходе которой возникло «ультиматистское» течение. К нему и примкнул вместе с Богдановым, Луначарским, Лядовым и другими М. Н. Покровский, работавший тогда в Москве.

Осенью 1908 г. при выборах делегатов на декабрьскую общепартийную конференцию возникла острая фракционная борьба, причем избранные на конференцию «отзовисты» и «ультиматисты» объединились в особую группу во главе с Богдановым.

Весной 1909 г. после Всероссийской конференции (декабрь 1908 г.), осудившей взгляды «отзовистов» и «ультиматистов», группа «отзовистов», «ультиматистов» и «богостроителей», во главе с Богдановым и Луначарским, организовала пропагандистско–агитаторскую школу для рабочих на о. Капри.

Как подчеркивал В. И. Ленин в своем письме к ученикам Каприйской школы, это было глубоко фракционное предприятие, хотя и прикрытое именем «партийной» школы.

«Школа на Капри есть школа, нарочно спрятанная от партии», — писал Ленин в этом письму и в доказательство приводил враждебный марксизму и большевизму состав лекторов–махистов. «Во всякой школе самое важное — идейно–политическое направление лекций, — писал Ленин. — Чем определяется это направление? Всецело и исключительно составом лекторов».³⁶

К числу лекторов–фракционеров принадлежал тогда и Покровский. Вместе с Богдановым и Луначарским он резко воспротивился против перенесения школы в Париж, на чем категорически настаивал Ленин.

Каприйская школа превратилась в орудие фракционной борьбы «отзовистов» с партией. Из России приехало в школу 15 рабочих, и, кроме того, было привлечено 12 эмигрантов, пожелавших после учебы вернуться на нелегальную работу в Россию. Историю России читал М. Н. Покровский. Он прочел семь лекций по русской истории, которые лотом легли в основу его «Очерка истории русской культуры».

Но чтение лекций в школе на о. Капри было только предлогом для политической обработки рабочих в желательном для фракционеров направлении. На совещании расширенной редакции «Пролетария» дезорганизаторская работа группы Богданова была разоблачена. Совещание вынесло резолюцию, что большевики никакой ответственности за эту школу нести не могут. Тогда 28 декабря 1909 г. группа за подписью Богданова и Марата подала в ЦК заявление об образовании группы единомышленников Богданова, получившей название «Вперед». Группа опубликовала платформу с изложением своих взглядов: «Современное положение и задачи партии». В группу вошел и подписал платформу и М. Н. Покровский. После закрытия школы на о. Капри он переехал в Париж, где снова, вместе с другими «впередовцами», выступал против Ленина.

В январе 1910 г. «впередовцы», в блоке с меньшевиками — «голосовцами» и с троцкистами, уже тогда снискавшими себе название агентов буржуазии в рабочем движении, объединились против Ленина.

В целях борьбы с большевиками и с Лениным «впередовцы» стали выпускать сборники «Вперед». В них активно участвовал и М. Н. Покровский. В июльской книжке за 1910 т. он поместил статью: «Финляндский вопрос» в связи с упразднением царизмом финляндской конституции. В этой же июльской книжке была помещена передовая, написанная лидером фракции Богдановым, в которой проводилась троцкистская оценка положения пролетариата в революции: все классы либо враждебны, либо чужды пролетариату; крестьяне и ремесленники, которым дорога их мелкая собственность, не допустят мол социалистической победы пролетариата. «Одинокий среди чуждых классов, он найдет могучую поддержку в международном братстве пролетариев всех стран».³⁷

Эта безнадежная оценка перспектив революции, почти дословно повторяющая контрреволюционную троцкистскую «перманентку», вытекала из всего ликвидаторски–пораженческого существа «впередовцев», вступивших в прямую связь с Иудой–Троцким для борьбы с Лениным.

Разоблачая протаскивание «впередовцами» буржуазной идеологии под вывеской «пролетарской культуры», «пролетарской философии», и т. п., Ленин оценивал первый «впередовский» сборник как «разрыв с марксизмом и подчинение пролетариата буржуазной идеологии и политике».³⁸ Вместе с тем Ленин разоблачил те клеветнические приемы и прямые инсинуации, к каким прибегали «впередовцы» в борьбе с большевиками.

Кроме сборника «Вперед», для борьбы с большевиками «впередовцы» решили повторить опыт Каприйской школы, но январский пленум ЦК в 1910 г. не утвердил организации сепаратной школы «впередовцев» и предложил им организовать общепартийную школу. С этой целью ЦК создал школьную комиссию, в которую от «впередовцев» были введены Алексинский и Покровский. Но они дезорганизаторски вышли из школьной комиссии ЦК и в ноябре 1910 г. открыли новую фракционную школу в Италии, в Болонье. Покровский был одним из руководителей этой школы и читал там курс истории России от Петра до XX в. Чтобы противопоставить этой фракционной школе настоящую партийную школу, Ленин сорганизовал недалеко от Парижа, в деревне Лонжюмо, большевистскую школу.

Ленин придавал партийной школе большое значение. Он сам разрабатывал ее программу и подбирал выдержанных марксистов–большевиков в качестве лекторов.

Глубокое принципиальное различие в характере и работе этих двух школ очень правильно подчеркнул тов. Л. М. Каганович в своей речи на собрании, посвященном десятилетию Института красной профессуры.

«Теоретическая подготовка наших кадров всегда была насыщена актуальным политическим содержанием, — говорил тов. Каганович. — Возьмем пример старой большевистской школы, организованной Лениным в Лонжюмо, и сравним опыт этой школы с другой школой, организованной на о. Капри Богдановым — отзовистом. Две школы — две программы, два разных подхода! к подготовке кадров. Если в школе на о. Капри у Богданова особо видное место занимали: история общественных мировоззрений, история искусств, история русской литературы, церковь и государство в России, то в школе Ленина в программе были; аграрный вопрос, теория и практика социализма, рабочее законодательство…

При сравнении этих программ мы ясно видим, что большевики, Ленин умели ставить и ставили основные вопросы революции в неразрывной связи теории и практики».³⁹

В группе «Вперед» М. Н. Покровский оставался до весны 1911 г.

Разногласия с Богдановым у него начались по вопросу о пролетарской культуре как средстве борьбы за социализм. Будучи ученым, воспитанным на итогах европейской и русской буржуазной культуры, он не мог (и не должен был) отказаться от использования буржуазного культурного наследства.

10 ноября 1910 г. Покровский писал в письме к Богданову:

«Если в платформе были неосторожные выражения, в роде «пролетарской науки» и «элементы социализма в настоящем», то теперь появляется статья, специально посвященная этому, где повторяются те же неудачные выражения в очень распространенном виде и с убийственной ясностью».⁴⁰

В мае 1911 г. вышел третий сборник «Вперед» с сообщением М. Н. Покровского, что он не принимает больше участия в изданиях «Вперед». Но весной 1911 г. в издательстве «Вперед» еще вышла его работа «Крестьянская реформа».

Таким образом, идейный разрыв М. Н. Покровского и отход его от «впередовцев» окончательно произошел только весной 1911 г.

После разрыва с группой «Вперед» М. Н. Покровский, тем не менее не вернулся в большевистскую партию. Оставаясь формально вне партии, Покровский поддерживал, однако, наибольший контакт с «внефракционным» врагом партии и рабочего класса Троцким, объединившим под флагом «нефракционности» всех врагов ленинизма. Злобный интриган, Иуда и предатель, Троцкий организовал литературную группу, которая стала издавать сначала в Львове, потом в Вене меньшевистско–троцкистскую газету «Правда».

«… Троцкий повел себя, как подлейший карьерист и фракционер типа Рязанова и К 0, — писал с негодованием Ленин по поводу гнуснейшего двурушнического поведения Троцкого в редакции венской «Правды». — Либо равенство в редакции, подчинение Ц. К. и неперевоз в Париж никого кроме Троцкого (он хочет «устроить» на наш счет. негодяй, всю теплую компанийку Правды!) — либо разрыв с этим проходимцем и разоблачение его в Ц. О. Болтает о партии, а ведет себя хуже всех прочих фракционеров».⁴¹

В литературных мероприятиях этого подлого фракционера участвовал в 1912–1914 гг. Покровский. В 1912 г. он издал, совместно с Троцким, сборник «Триста лет позора нашего», для которого написал статью «Триста лет Романовых и лже–Романовых». В 1914 г. (с февраля по июнь) Покровский принимал довольно регулярное участие в журнале Троцкого «Борьба», в котором печатал свои статьи «Из истории общественных классов в России». Во время войны Покровский сотрудничал с Троцким в газете «Наше слово» и активно работал в издательстве «Парус».

В годы империалистической войны Покровский занимал пораженческую позицию, однако ему было чуждо ленинское понимание характера империалистической войны. Его статьи в оборонческом органе «Голос минувшего», в «Летописи», в «Просвещении» разоблачали захватнические стремления царизма, но правильно объяснить происхождение мировой войны, показать агрессивную роль германского империализма, как одного из главнейших поджигателей империалистической войны не сумел. Покровский не усвоил ленинской теории империализма и ленинского учения о возможности победы социализма в одной стране. Большевистские лозунги «превращение войны империалистической в войну гражданскую» и «поражение своего правительства» в работах Покровского периода войны не нашли поэтому никакого отражения. Более того, когда Ленин послал Покровскому для издания свою гениальную работу «Империализм, как высшая стадия капитализма», Покровский удалил из нее всю резкую ленинскую критику Каутского и русских меньшевиков.⁴²

Таким образом, в период 1907–1917 гг. М. Н. Покровский оставался на позициях, чуждых и враждебных ленинизму. Но именно в этот период М. Н. Покровский написал свои основные труды по русской истории, в том числе «Русскую историю с древнейших времен». Естественно, что на них не могла не отразиться самым отрицательным образом антиленинская политическая позиция их автора.

V

После победы Великой Октябрьской социалистической революции М. Н. Покровский стал советским ученым, одним из организаторов советского просвещения и советской науки, одним из руководителей исторической науки в СССР.

Объясняя глубокое воздействие на него Великой пролетарской революции, М. Н. Покровский писал в своей упомянутой выше «автохарактеристике». «Тут моя личная история ничем не отличается от судьбы всех живых историков, которые все переменили вехи в том или другом направлении (пример: Виппер — в одном направлении, Пресняков, Тарле — в другом, и кто угодно еще). На прежних позициях после 1917 года остались только безнадежные академические засушины».⁴³

В Россию М. Н. Покровский вернулся в августе 1917 г. Он принял активное участие в борьбе за власть Советов, вступив в ряды московских большевиков. Он работал в качестве члена редакции «Известия Московского совета рабочих депутатов», а в октябрьские дни — в редакции московского органа большевиков «Социал–демократ». После победы. Октябрьской социалистической революции он был избран председателем Московского совета рабочих депутатов, а с весны 1918 г. и до конца жизни был заместителем народного комиссара по просвещению, принимая активное участие в реорганизации всего дела просвещения в Советском государстве, и в особенности в реформе средней и высшей школы. Но в овладении теорией марксизма–ленинизма и выработке ленинской исторической концепции у М. Н. Покровского не было такого решительного перелома, какого требовала от него новая политическая обстановка в стране. М. Н. Покровскому надо было решительно покончить с остатками враждебных ленинизму идейно–политических взглядов. Он слабо работал «пылесосом» и недостаточно «проветривал» все уголки своего мировоззрения.

Формированию марксистско–ленинских исторических взглядов Покровского мешали прежде всего те враждебные большевизму идейно–политические взгляды, которых он придерживался до 1917 г. и груз которых он нес на себе и после Октября.

В прямой связи с его прошлой борьбой против Ленина в период «впередовства», несомненно, находилось и его пребывание в 1918 г. в рядах бухаринско–троцкистской фракции озверелых врагов пролетарской диктатуры, прикрывших свою ненависть к партии и советской власти маской «левых коммунистов». Ленин называл их «взбесившимися мелкими буржуа», пришедшими в панику от трудностей и опасностей борьбы за победу социалистической революции.

Материалы следствия и процесса по делу антисоветского «правотроцкистского блока», объединившего в своих рядах все подпольные антисоветские группы троцкистов, бухаринцев, зиновьевцев, меньшевиков, эсеров, буржуазных националистов, раскрыли всю цепь чудовищных преступлений, которые совершили «левые коммунисты» во главе с Бухариным, Троцким и др.

В 1918 г., непосредственно вслед за Октябрьской революцией, в период заключения Брестского мира, Бухарин и его группа «левых коммунистов», совместно с Троцким и «левыми» эсерами, организовали заговор против В. И. Ленина как главы советского правительства. Преступные заговорщики замышляли свергнуть советское правительство, арестовать и убить вождей революции — Ленина, Сталина, Свердлова, сформировать новое правительство из бухаринцев, троцкистов, «левых» эсеров, которое должно было восстановить только что свергнутый буржуазный строй. Эти планы страшных преступлений потерпели полный крах как в 1918 г., так и позже только потому, что вокруг партии Ленина — Сталина стояла многомиллионная стена крепко с партией связанного и сплоченного советского народа, с беззаветной решимостью боровшегося за социализм под гениальным руководством своих вождей Ленина и Сталина.

В борьбе за мир и передышку в 1918 г. Ленин и Сталин исходили из необходимости укрепить советскую власть в России как базу мировой социалистической революции. «Левые коммунисты» занимали пораженческую позицию по отношению к Советской республике. Они объявляли подписание мира «изменой социализму» и провокационно призывали к революционной войне, зная, что Советская Россия воевать не в состоянии. Свои пораженческие планы они прикрывали предательскими рассуждениями, что ради победы мировой революции можно пойти на гибель советской власти. Ленин тогда писал, что «левые» попались в ловушку буржуазии российской, которой надо было втянуть нас в войну, наиболее для нас невыгодную».⁴⁴

В основе пораженческих взглядов «левых коммунистов» лежала троцкистская контрреволюционная «теория» о невозможности построения социализма в одной стране. Верные последователи этой меньшевистской пораженческой «теории», они использовали все средства борьбы с партией. Именно поэтому они шли на заговоры для восстановления власти буржуазии и реставрации капитализма.

Покровский разделял взгляды «левых коммунистов». В Москве он постоянно выступал против заключения мира. Будучи председателем Совнаркома Московской области, он противопоставлял его «политику» Совнаркому РСФСР, во главе которого стоял В. И. Ленин.

Даже в 1924 г. в докладе, выпущенном брошюрой «Семь лет пролетарской диктатуры», М. Н. Покровский был полон троцкистских отрыжек периода «левых коммунистов». Он объявлял «пацифистскими иллюзиями» борьбу большевиков за мир и даже задним числом, оправдывал борьбу предателей — «левых коммунистов» (и, следовательно, свою собственную) против заключения мира. «Мы думали, — говорил Покровский, понимая под этим «мы» большевиков, — что сможем по–мирному, по–хорошему столковаться с буржуазией вне России, попросту говоря, с империализмом. Мы всерьез принимали тот мир, который мы предлагали империалистическим странам и который она иногда в довольно для нас неприятной форме, как это было с Германией в феврале 1918 г., «принимали».⁴⁵

«Из войны нам вырваться не удалось, и из империалистической войны мы попали в гражданскую», — делал вывод Покровский в заключение своих ренегатских рассуждений о якобы «пацифистских иллюзиях» большевиков в период Бреста.

Таким образом, не только в период своего пребывания в троцкистско–бухаринской провокаторской группе «левых коммунистов», но и семь лет спустя, когда история доказала величайшую мудрость и) прозорливость политики Ленина и Сталина, в 1918 г., Покровский осмеливался брать на себя историческую реабилитацию «левых коммунистов» в период Бреста.

Позже, в своих лекциях по внешней политике в XX в., Покровский сам убедительно показал, как изменник Троцкий и «левые коммунисты» упустили все (в начале благоприятные) возможности заключить мир и, вопреки категорической директиве Ленина и Сталина, провели троцкистскую капитулянтскую формулу — «войны не ведем, мира не подписываем». Эта троцкистско–бухаринская пораженческо–провокаторская политика в дни Бреста проводилась и участником делегации в Бресте Покровским, боровшимся против якобы «пацифистских иллюзий» большевиков.

М. Н. Покровский после заключения Брестского мира порвал с «левыми коммунистами» и стал на сторону Ленина. Но отрыжки «левого коммунизма» долго еще сказывались в его практической работе и теоретических взглядах, в его оценке различных политических событий и исторических этапов.

Несомненной отрыжкой троцкистских взглядов было его понимание и оценка политики «военного коммунизма» в годы гражданской войны. Необходимость защиты Советской республики от российской и международной контрреволюции заставила партию и советское правительство перейти к политике «военного коммунизма». Она состояла в том, что пролетариат, в целях защиты социалистического государства от иностранной интервенции и русской контрреволюции, в целях экономного и бережливого использования необходимых воюющей стране всех запасов продовольствия, сырья и фабрикатов, сконцентрировал все производство и распределение в руках пролетарского государства. Эта политика, вынужденная военной обстановкой, была необходима в условиях гражданской войны и помогла Советскому государству победить врагов, но она не рассматривалась Лениным и большевиками как нормальная политика перехода к социализму.

М. Н. Покровский по–троцкистски считал возможным военными методами строить социализм и даже требовал их практически применять в наиболее для этого неподходящей области — в области просвещения.

«В чем сущность новой системы?» — спрашивал Покровский в уже упомянутой брошюре «Семь лет пролетарской диктатуры» и давал объяснение, ничего общего не имеющее с ленинизмом: «В уверенности, что применение красноармейских приемов приказа сверху годится везде — и в народном просвещении и в народном хозяйстве».

Очень характерен чисто троцкистский по замыслу проект Покровского в начале 1920 г. о милитаризации высшей школы. Покровский обратился с письмом к съезду коммунистического студенчества, предложив ему обсудить его тезисы по вопросу милитаризации высшей школы: «Условия момента, — писал в своих «тезисах» М. Н. Покровский, — требуют участия высшей школы в создании основ социалистического хозяйства. Условием разрешения этой задачи является милитаризация высшей школы».⁴⁶

Говоря о методах и организации работы такой милитаризированной высшей школы, Покровский писал в своих «тезисах»: «Мы должны стараться действовать с максимальной быстротой и энергией, при минимальном отклонении в сторону от основных задач. Мы должны поэтому отложить до лучших дней все не абсолютно необходимое, как то: реформу преподавания общественных и гуманитарных наук и т. п.».

Практически милитаризация школы, по проекту М. Н. Покровского, должна была заключаться в том, что над высшей школой устанавливался контроль военного типа, коллегиальное управление заменялось политическими комиссарами из военных работников — коммунистов фронта, студенты объявлялись военнообязанными, получали красноармейский паек, в распорядок их жизни и работы вводилась военная дисциплина и трудовая повинность.

Из этой затеи, конечно, ничего не вышло, но она очень характерна для политических взглядов Покровского в годы гражданской войны, на которых еще сильно сказывался его «левый коммунизм».

Будучи заместителем народного комиссара просвещения, Покровский широко применял «красноармейские методы приказа сверху» для перестройки всего дела народного просвещения.

В быстрой и решительной ликвидации средней и высшей школы и, особенно, преподавания в них истории и других общественных наук Покровский видел средство, ускоряющее победу «коммунистического сознания». Не случайно в этот период так быстро и легко распространилась богдановская теория «пролетарской культуры», под покровительством бывших последователей Богданова — А. В. Луначарского и М. Н. Покровского, возглавлявших Наркомпрос.

Распространение «богдановщины» было не только в том, что Богданов и его «Пролеткульт» получили возможность широко пропагандировать свои антимарксистские, как мы видели, махистские идеи «пролетарской философии» и «пролетарской культуры», а в том, что «пролеткультовская» политика стала почти официальной политикой Наркомпроса. Учебники Богданова по политической экономии были признаны официальными. «Организационная наука» («Тектология») Богданова изучалась в высших учебных заведениях и научных обществах.

Огромное культурное наследство дореволюционного времени не только не оценивалось как итог творческой мощи русского народа, а в большинстве случаев рассматривалось как «продукт буржуазной культуры», подлежащей изгнанию.

Эти извращения были, таким образом, довольно непосредственно увязаны с «революцией сознания», которой Наркомпрос и лично М. Н. Покровский добивались в целях «ускорения темпов коммунизма».

Ленин еще в период борьбы с махизмом указывал, что под «псевдонимом» пролетарской философии, науки, литературы, искусства имелся в виду махизм, разновидность философского идеализма, утонченная защита буржуазной идеологии. «Пений постоянно подчеркивал, что именно борьбу с марксизмом прикрывают все фразы о пролетарской культуре.

Таким образом, богдановская философия, оказавшая такое вредное влияние на историческую методологию Покровского до революции, продолжала оказывать на него свое влияние и после победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Не случайно в один из критических моментов развития русской революции, когда под руководством Ленина и Сталина Советское государство добивалось передышки и заключения мира с Германией, Покровский примкнул к подлой фракции так называемых «левых коммунистов», этих взбесившихся мелких буржуа, на деле являвшихся агентурой Антанты и злостными врагами Советского государства.

После гражданской войны М. Н. Покровский уже без колебаний становится на путь защиты генеральной линии партии и хочет помочь партии в ее борьбе за победу социализма в нашей стране. В частности, в период 1923–1927 гг. Покровский участвовал в борьбе партии с троцкизмом, выступив против исторической схемы Троцкого.

Заклятый враг советского народа и трудящихся всего мира, Троцкий, в этот период уже нес свою шпионскую службу империалистам, продавшись в 1921 г. германской, а позже и английской разведке. Внутри Советской страны и внутри партии он усилил разлагающую подпольную работу, вербуя сторонников и складывая подпольную троцкистскую организацию. В порядке рекогносцировки этот матерый враг и предатель начал атаки на идейные позиции ленинизма. Партия, во главе с товарищем Сталиным, дала немедленный и решительный отпор этим наскокам троцкизма.

С величайшей прозорливостью товарищ Сталин показал корни и сущность троцкизма как идеологии, во всем враждебной пролетариату и социализму. Лекции товарища Сталина в апреле 1924 г. «Об основах ленинизма», беспощадно разгромившие все оппортунистические теории, проникшие в рабочее движение, с особенной остротой и конкретностью показали, что троцкизм во всем (в том числе и в истории) чужд и враждебен ленинизму.

Подлая измена революции и родине со стороны гнуснейшего предателя Троцкого еще не была никому известна. Но уже в этот период товарищ Сталин мобилизовал бдительность партии и советского народа в отношении предателя Троцкого, против его попытки подменить ленинизм троцкизмом, т. е. повернуть Советскую страну на буржуазный путь.

В этой ответственнейшей и напряженной идейной борьбе партию с контрреволюционным троцкизмом попытался принять участие и Покровский, посвятивший разбору исторической концепции Троцкого несколько статей. Но существа контрреволюционного троцкизма ю буржуазных истоков его мировоззрения Покровский ни тогда, ни после не понял. Он громил Троцкого за непонимание революционной ролю крестьянства, за игнорирование организационных принципов большевизма, но буржуазных корней троцкистской теории, направленной против построения социализма в нашей стране, Покровский, несмотря на. ясные указания Ленина и Сталина, не понял и не показал. Это произошло потому, что Покровский не усвоил марксистско–ленинской теории, что его собственная историческая схема и методология был» антимарксистские.

Будучи до революции идейно и политически связан с богдановско–троцкистскими группами, боровшимися с Лениным и большевизмом, Покровский не мог не усвоить полутроцкистской исторической концепции.

Правда, в отличие от презреннейшего фашистского шпиона и убийцы Троцкого и от троцкистского холопа, фашистского заговорщика Бухарина, распространявшего клевету о русском народе, как народе лентяев–Обломовых, которым нужен кнут помещика и капиталиста, в отличие от других предателей и бандитов из бухаринско–троцкистской группы «левых коммунистов», М. Н. Покровский, уйдя от них в 1918 г., остался верен делу социалистической революции. В последние годы своей жизни он стал частично на путь самокритики своих прошлых ошибок и своих исторических взглядов.

В своих последних статьях — «Ленин и Маркс, как историки», «Ленинизм и русская история», «Ленин и история» — Покровский ставил вопрос о необходимости изучать взгляды Маркса и Ленина на историю. Однако объективный политический вред его антимарксистской исторической схемы и антибольшевистской методологии становился все очевиднее. Именно на ее основе, используя ее антимарксистскую сущность, могли развертывать свою предательскую борьбу против социализма и вредительскую работу на историческом фронте многие из учеников так называемой «школы Покровского».

Именно поэтому нельзя оставить «достоянием истории» чуждую ленинизму теоретическую систему исторических взглядов М. Н. Покровского. Именно поэтому необходимо не только вскрыть их классовый характер и политический смысл, но и противопоставить им подлинные взгляды марксизма–ленинизма на историческую науку.

VI

В первые годы советской власти рост марксистских кадров в области истории шел недостаточно быстрыми темпами.

Научно–исследовательские учреждения, университетские кафедры, средняя школа почти целиком обслуживались старыми буржуазными историками, антимарксистами, непримиримыми противниками пролетарской диктатуры. Занятые борьбой с буржуазной контрреволюцией на фронтах гражданской войны, большевики в этот период не могли уделять вопросам истории (как и другим наукам) большое и непосредственное внимание.

Вот почему, пока не закончилась гражданская война и не подросли молодые марксистские кадры, буржуазная историография не только господствовала, но и нередко переходила в наступление на марксизм.

Если проанализировать тематику и содержание исторических исследований, написанных буржуазными историками в СССР после 1917 г., то можно без труда вскрыть определенную политическую программу разбитой революцией буржуазии, сводящуюся к открытому, историческому обоснованию необходимости буржуазной реставрации.

Такие крупные буржуазные историки, как Виппер, Платонов, Кизеветтер и другие, не только открыто защищали свои идеалистические взгляды на историю, но и откровенно выступали против Октябрьской социалистической революции.

После окончания гражданской войны, с переходом к нэпу в 1921–1922 гг., буржуазная историография, вслед за «сменовеховцем» Устряловым стремится обосновать историческую неизбежность экономического перерождения Советского государства. Возрождается и становится популярным струвизм. Популяризируются теории «вотчинного капитализма». Идеализируются традиции буржуазной собственности и крепкие корни кулачества как опоры капитализма. В наиболее открытой форме «обосновывает» в своих исторических работах ставку на кулацкую контрреволюцию кадетский историк, белоэмигрант Милюков («Распад России» и др.).

Задача борьбы с буржуазной методологией и с буржуазной историографией становится особенно актуальной политической задачей. Ее и ставит перед собой в качестве основной задачи своей деятельности на том этапе, М. Н. Покровский.

В 1923 г. он выпустил отдельной книжкой свои лекции, направленные против буржуазной историографии, под названием «Борьба классов и русская историческая литература».

Развертывая критику и «расшифровывая» классовый характер различных исторических школ, начиная с Карамзина, Чичерина, Щапова, Соловьева, Ключевского и кончая Плехановым и Рожковым, М. Н. Покровский имеет в виду выполнение актуальной политической задачи–разоблачение классовой направленности современных ему буржуазных историков. Но политически необходимую на том этапе борьбу с буржуазно–исторической концепцией М. Н. Покровский ведет, сам не будучи во всеоружии марксистско–ленинской методологии.

Ставя своей задачей безусловно полезную и необходимую критику, идеалистической основы буржуазно–исторических школ, М. Н. Покровский критикует их не с позиций диалектического материализма, а с таких же по сути дела идеалистических позиций, представлявших у М. Н. Покровского несомненный пережиток его махистских увлечений.

Прежде всего М. Н. Покровский не по–марксистски подходит к самому понятию идеологии. Отказываясь использовать факты, приводимые буржуазными историками, М. Н. Покровский приводил такую аргументацию: «Это, говорят, факты, такие факты были… А между тем, дорогие товарищи, это вовсе не факты. Это идеология, т. е. отражение фактов — я не знаю как сказать — в вогнутом или выпуклом зеркале с чрезвычайно неправильной поверхностью».⁴⁷

Далее М. Н. Покровский дает свое понимание идеологии. «Что такое идеология? — спрашивает Покровский и отвечает: Это есть отражение действительности в умах людей сквозь призму их интересов, главным образом, интересов классовых. Вот что такое идеология. И в этом смысле всякое историческое произведение есть, прежде всего, образчик известной идеологии».⁴⁸

М. Н. Покровский приходит к выводу, что историческая наука не может быть объективной наукой именно потому, что она относится к области идеологии.

«Все идеологии, — аргументирует эту свою позицию М. Н. Покровский, — составляются из кусочков действительности. Совершенно фантастической идеологии не бывает, и, между тем, всякая идеология есть кривое зеркало, которое дает вовсе не подлинное изображение действительности, а нечто такое, что даже с изображением в кривом зеркале сравнить нельзя, ибо в кривом зеркале вы все–таки свое лицо узнаете по некоторым признакам: есть борода — нет бороды, есть усы — нет усов. Здесь же идеологически настолько может быть замаскирована действительность, что брюнет окажется блондином, бородатый человек окажется бритым, совершенно, как херувим и т. д.».⁴⁹

Такое понимание идеологии совершенно неверно. Оно проистекает из полного непонимания или отрицания ленинской теории отражения.

«Материализм вообще, — указывал Ленин, — признает объективно реальное бытие (материю) независимое от сознания, от ощущения, от опыта и т. д. человечества. Материализм исторический признает общественное бытие независимым от общественного сознания человечества».⁵⁰

Борясь против махистских извращений Богданова, не понимавшего основного водораздела между материализмом и идеализмом в общественно–исторических науках, Ленин особенно резко возражал против искажения или извращения теории отражения Маркса: «Общественное сознание, — писал Ленин — отражает общественное бытие — вот в чем состоит учение Маркса».⁵¹

К оценке идеологии Ленин подходил, исходя из марксовой теории отражения: «С точки зрения современного материализма, т. — е. марксизма, — писал Ленин, — исторически условны пределы приближения наших знаний к объективной, абсолютной истине, но безусловно существование этой истины, безусловно то, что мы приближаемся к ней… Исторически условна всякая идеология, но безусловно то, что всякой научной идеологии (в отличие, например, от религиозной) соответствует объективная истина, абсолютная природа».⁵²

Таким образом, Ленин признавал объективную истину и научную идеологию, отражающую объективную действительность.

М. Н. Покровский, наоборот, подходил к пониманию идеологии по–богдановски, считая, что всякая идеология есть отражение действительности в кривом зеркале, ставя, таким образом, научную идеологию пролетариата и реакционную идеологию буржуазии на одну доску.

Богданов считал, что объективной науки не существует. Научных истин столько, сколько классов. М. Н. Покровский делал такой же вывод в отношении объективности истории. По его мнению, каждый историк делает произвольный отбор фактов, субъективно истолковывает их, подходя к ним со своей классовой точки зрения, исключающей объективность.

Объективная история — выдумка буржуазии, утверждал Покровский. «Буржуазная демократия в своей системе одурачивания масс выработала эту формулу «объективном истории», каковая формула, к сожалению, до сих пор еще затуманивает взоры наших товарищей».⁵³

Неправильно понимая соотношение объективного и субъективного, Покровский не сумел по–марксистски подойти и к вопросу о классовом характере истории.

Стремясь разоблачить, «расшифровать», как он выражался, классовую тенденцию буржуазных историков, Покровский не только отрицал неспособность буржуазии подняться до высоты объективной науки, но отрицал эту возможность и для пролетариата.

Он не понимал, что пролетариат — единственный класс, страстно заинтересованный в установлении объективной научной истины, ибо классовая борьба пролетариата за социализм совпадает с общей тенденцией объективного исторического развития. На основе научно понятой закономерности общественного развития рабочий класс намечает свой путь и способ действия. Раньше наука только объясняла мир. Теперь, по словам Маркса, она должна помочь преобразовать его. Вот почему глубоко реакционным является утверждение, будто объективная истина невозможна, а объективная история не существует. Оно идейно обезоруживает пролетариат. Оно лишает его возможности использовать в классовой борьбе против буржуазии такое мощное идеологическое орудие, как подлинно объективное и подлинно научное знание.

Из отрицания М. Н. Покровским истории как науки вытекало и непонимание им ее закономерностей. «История, — писал Покровский, — вопреки своей обманчивой конкретности, не более, а менее точная наука, нежели политическая экономия или даже юриспруденция».⁵⁴

Покровский не понимал глубочайшего единства законов природы и общества, о чем неоднократно свидетельствовали Маркс, Энгельс и Ленин, «Вечные законы природы превращаются все более и более в исторические законы», — писал Энгельс в статье «Диалектика и естествознание».⁵⁵ Если, — говорил он, — применить исторический метод к изучению любого явления природы, оно само «превращается в историю, на каждой ступени которой господствуют другие законы, то–есть другие формы проявления одного и того же универсального движения».⁵⁶

Вот откуда вытекало положение, которое цитировал, но которого не понял Покровский, что Маркс признавал только одну науку — историю. Маркс и Энгельс постоянно подчеркивали историчность всех явлений в природе и обществе. В «Немецкой идеологии» мы находим такое замечательное определение истории как науки: «Мы знаем только одну единственную науку, науку истории. Рассматривая историю с двух сторон, ее можно разделить на историю природы и историю людей. Однако обе эти стороны неразрывно связаны; поскольку существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга. История природы, так называемое естествознание, нас здесь не касается; историей же людей нам придется заняться, так как почти вся идеология сводится либо к превратному пониманию этой истории, либо к полному отвлечению от нее. Сама идеология» есть только одна из сторон этой истории».⁵⁷

Из этих положений Маркса и Энгельса Ленин делал глубоко диалектическую оценку истории как науки. Он отмечал, что только историческая теория Маркса — Энгельса позволила раскрыть и понять процесс общественно–исторического развития как естественно–исторический процесс. Исходя из этого, мы обязаны всякий исторический анализ и всякое обобщение выводить из фактов, установленных «с точностью естественно–исторического наблюдения».

«Маркс, — писал Ленин, — положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов». Он «впервые поставил социологию на научную почву, установив понятие общественно–экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественно–исторический процесс».⁵⁸

Ленин делал эту оценку марксовой исторической теории в 1894 г. А через 20 лет, в 1914 г., в замечательной статье «Карл Маркс» Ленин показал, какой переворот в общественно–исторических науках произвело разработанное Марксом материалистическое понимание истории, указавшее «путь к научному изучению истории, как единого, закономерного во всей своей громадной разносторонности и противоречивости, процесса».

Вот что писал Ленин: «Открытие материалистического понимания истории или, вернее, последовательное продолжение, распространение материализма на область общественных явлений устранило два главных недостатка прежних исторических теорий. Во‑1‑х, они в лучшем случае рассматривали лишь идейные мотивы исторической деятельности людей, не исследуя того, чем вызываются эти мотивы, не улавливая объективной закономерности в развитии системы общественных отношений, не усматривая корней этих отношений в степени развития материального производства; во‑2‑х, прежние теории не охватывали как раз действий масс населения, тогда как исторический материализм впервые дал возможность с естественно–исторической точностью исследовать общественные условия жизни масс и изменения этих условий. Домарксовская «социология» и историография в лучшем случае давали накопление сырых фактов, отрывочно набранных, и изображение отдельных сторон исторического процесса. Марксизм указал путь к всеобъемлющему, всестороннему изучению процесса возникновения, развития и упадка общественно–экономических формаций, рассматривая совокупность всех противоречивых тенденций, сводя их к. точно определяемым условиям жизни и производства различных классов общества, устраняя субъективизм и произвол в выборе отдельных «главенствующих» идей или в толковании их, вскрывая корте без исключения всех идей и всех различных тенденций в состоянии материальных производительных сил. Люди сами творят свою историю, но чем определяются мотивы людей и именно масс людей, чем вызываются столкновения противоречивых идей и стремлений, какова совокупность всех этих столкновений всей массы человеческих обществ, каковы объективные условия производства материальной жизни, создающие базу всей исторической деятельности людей, каков закон развития этих условий, — на все это обратил внимание Маркс и указал путь к научному изучению истории, как единого, закономерного во всей своей громадной разносторонности и противоречивости, процесса».⁵⁹

Именно этого, указанного Марксом, «пути к научному изучению–истории» М. Н. Покровский не понял. Естественно, что и критику недостатков прежних исторических «теорий», о которых так конкретно и ярко писал Ленин в приведенной цитате, М. Н. Покровский развернуть не сумел. Он не понял, что материалистическое понимание истории, последователем которого он себя объявил, не было простым «шифровальным ключом», который он хотел применить для расшифровки классового характера буржуазно–идеалистических концепций.

Материалистическое понимание истории — сложное, всеобъемлющее миросозерцание. Его великие основатели Маркс и Энгельс — открыли исторические законы, укрепившие историю как науку.

Маркс первый раскрыл «природу» различных классов, действовавших в истории, и раскрыл движущие мотивы их действий. Выступая против идеалистических концепций истории, Маркс и Энгельс так. резюмировали различие между ними и материалистическим пониманием истории: «Это понимание истории, в отличие от идеалистического, не разыскивает в каждой эпохе какую–нибудь категорию, а остается постоянно на почве действительной истории, не объясняет практику из идеи, а объясняет идейные формации из материальной практики и в силу этого приходит к тому результату, что все формы и продукты сознания могут быть уничтожены не духовной критикой, не растворением их в «самосознании»… а лишь практическим ниспровержением реальных общественных отношений, из которых произошел весь этот идеалистический вздор».⁶⁰

Этого классически проницательного марксистского отношения к вопросам идеологии М. Н. Покровский не имел, приступая к расчистке почвы от старых идеалистических традиций в области истории. Буржуазные исторические школы Покровский критиковал со своих антимарксистских, только несколько подправленных позиций «экономического материализма», сложившихся у него до революции.

Приведем примеры.

Критикуя историческую схему Карамзина и Чичерина, Покровский задается вопросом о происхождении схемы, в которой государство засняло роль бога — творца русской истории.

Ответ дается в самом абстрактном социологическом обобщении, в котором «действующими лицами» выступают борющиеся друг с другом торговый и промышленный капитал.⁶¹

Критикуя мелкобуржуазную теорию Щапова, который, по мнению М. Н. Покровского, «делает огромный шаг вперед по пути научного понимания русского исторического процесса», Покровский сам становится на его вульгарно–материалистическую точку зрения. Щапов, например, объясняет «русский народный характер» климатическими условиями и медленным кровообращением северных людей. «Эта медленность кровообращения, по его мнению, — пишет Покровский, —-–создает медленность нервных реакций: нервы русского человека туго реагируют на окружающую среду, но раз реакция достигнет своего апогея, она происходит быстро. Поэтому у нас период апатии сменяется порывами энергии: лежит человек, потом вскочит, забегает, а потом опять завалится».⁶²

М. Н. Покровский соглашается со Щаповым по поводу «необычайной диалектичности русского народного характера», но объясняет его не климатом, а «необычайной отсталостью русского народного хозяйства», сменившейся чрезвычайно быстрым ростом капитализма в России. После этого Покровский делал совершенно неожиданный вывод, ничего общего не имевший ни с диалектикой, ни с исторической правдой: «Это создавало резкие контрасты, и эти резкие контрасты выковали под конец в народном характере ту склонность к резким переходам, к резким скачкам, которая выразилась в области политики, например, тем, что мы сразу прыгнули от самодержавия к социализму, минуя все промежуточные ступени. Этот исторический прыжок чрезвычайно характерен. Это объясняется условиями нашего экономического развития, а не той температурой, которая существует в России».⁶³

Это рассуждение показывает, как прочно укоренилась в Покровском дореволюционная методология «экономического материализма», а также как прочно в нем держались по существу троцкистские политические взгляды на характер Февральской и Октябрьской революций 1917 г. Восьмимесячный период перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую Покровским вычеркнут из русской истории. И это, конечно, не случайно, если мы вспомним политическую эволюцию М. Н. Покровского в предшествующий период (1907–1917 гг.) с его лозунгом: «В России возможна только социалистическая революция».

С этой троцкистской установкой Покровского на «только социалистическую революцию» увязывался и его антиленинский, антиисторический вывод, будто Октябрьская социалистическая революция произошла в России вопреки законам экономического развития, будто предпосылок для социализма в России не было.

«При чисто экономическом объяснении, — говорил Покровский в докладе на конференции историков–марксистов (1930), — при апелляции исключительно к законам экономики, игнорируя вое остальное, нельзя было предсказать того, что действительно случилось, — что мы прорвемся к социализму сквозь всякие законы, наперекор узкоэкономическим законам».⁶⁴

Экономически неподготовленную к социализму страну привели к победе социализма, по мнению Покровского, только логика классовой борьбы и энтузиазм масс. В статье «Два октября» Покровский заменяет марксистский анализ фаталистическим субъективизмом. Если, — говорит он, — «этому движению суждено было достигнуть размеров революции, то это потому, что выбора не было: Кто–то должен был оказаться наверху, кто–то — внизу».⁶⁵

Такая идеалистическая методология закономерно привела Покровского к меньшевистско–троцкистской схеме Октябрьской социалистической революции, для которой, по его мнению, не было объективных экономических предпосылок.

Здесь мы подходим ко второму пункту антимарксистских, антиленинских, антинаучных взглядов Покровского на историю как науку — к вопросу об истории и политике.

Представление М. Н. Покровского о связи истории с политикой получило у него краткую, но выразительную формулу: «История–это политика, опрокинутая в прошлое». Обострение политической борьбы, стержнем которой была борьба за победу социализма в нашей стране, заставляло Покровского все определеннее и решительнее формулировать задачи исторической науки как науки политической. «История есть самая политическая из всех существующих наук, — говорил Покровский, — история — это есть политика прошлого, без которой нельзя понять политику настоящего. Попытайтесь взять любое из явлений окружающей нас действительности и вы не поймете его без его «исторических корней».⁶⁶

Это положение становится своего рода «символом веры» для М. Н. Покровского, определяющим направление и содержание всей его работы как советского историка.

В марте 1925 г., по инициативе Покровского, было создано Общество историков–марксистов, которое он хотел сделать центром мобилизации марксистских сил для борьбы с буржуазной историографией. Общество историков–марксистов, однако, сыграло прямо противоположную роль, послужив организующим центром для многих антипартийных и антисоветских элементов.

Само по себе глубоко верное положение, что история — наука политическая, что нужно глубже знать историю, чтобы лучше понять действительность, у Покровского и его «школы» превратилось в свою противоположность.

Требуя, чтобы история обслуживала непосредственные задачи текущей политической борьбы, Покровский приходил к выводу, что историк должен заниматься только актуальной и современной тематикой. Вместо того, чтобы поставить перед советскими историками задачу объяснения всего исторического процесса с точки зрения марксизма–ленинизма, Покровский объявил занятие историей, за исключением новейшего периода, в сущности ненужным и вредным делом.

Историки — говорил Покровский, — должны не допускать отрыва теории от практики и держаться более актуальной и современной тематики, а не сидеть «где–то в дебрях французской революции или истории древнейшего периода германской социал–демократии».»

В тезисах о задачах истории в реконструктивный период, принятых в качестве официальной платформы советом Общества историков–марксистов, Покровский формулировал задачи исторической науки как партийной науки.

«Партийность науки обусловливает не только общие взгляды и выводы ученого, — она обусловливает и выбор им тем, — писал Покровский, — просто «продолжать» буржуазную науку, не должен и не может ни один марксист. Мы должны брать темы, наиболее тесно связанные с той борьбой, в которой мы являемся участниками, — освещать то, что буржуазия непременно оставляет в тени. Особенным примером нашею внимания должна быть история последних: десятилетий».⁶⁷

Во всех этих и подобных рассуждениях неверен метод и критерий для оценки роли исторической науки в классовой борьбе пролетариата. Это — антинаучный, антидиалектический, антиисторический метод.

Нельзя правильно оценивать события прошлого в отрыве от конкретных условий той эпохи, в которой совершалось то или иное историческое событие.

Нет такого исторического вопроса, который не имел бы для нас теоретического и политического значения. Поэтому совершенно неверным и вредным является ограничение тематики для научного изучения советских историков, как это предлагал М. Н. Покровский.

Покровский смешивал научную объективность с буржуазным объективизмом. Вот почему у, него партийность истории как науки исключала ее объективность.

Ленин в 1894 г. критиковал Струве за его объективизм, для которого характерно пассивное отношение к исторической действительности. Ленин требовал партийного подхода к исторической действительности.

«… Материалист, с одной стороны, последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм. Он не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно–экономическая формация дает содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость. В данном случае, напр. (в изучении развития капитализма в России. — А. П.), материалист не удовлетворился бы констатированием «непреодолимых исторических тенденций» (развития капитализма. — Л. П.), а указал бы на существование известных классов, определяющих содержание данных порядков и исключающих возможность выхода вне выступления самих производителей. С другой стороны, материализм включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы».⁶⁸

Проблему партийности в истории марксизм–ленинизм ставит совершенно иначе, чем М. Н. Покровский. Ленин писал, что «беспристрастной» социальной науки не может быть в обществе, построенном на классовой борьбе. Так или иначе, но вся казенная и либеральная наука защищает наемное рабство, а марксизм объявил беспощадную войну этому рабству…

Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».⁶⁹

Важнейшей мыслью Маркса являлась та, что материалистическая теория должна не только объяснять мир, но и изменять его. Объясняя с естественноисторической точностью объективную закономерность общественного развития, марксистская теория раскрывает; направление и задачи революционной практики и помогает ей как решающая историческая сила в борьбе за преобразование старого мира. Вот в чем состоит подлинно научная «увязка» теории и практики в области истории, как ее понимали Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. Не может быть более высокой научной объективности, чем объективность класса и партии, которые выполняют поставленную перед ними историей грандиозную задачу разрушения капиталистического общества, ставшего путами для развития человечества, и задачу, создания коммунизма, нового общественного строя без классов и классовой эксплоатации.

М. Н. Покровский и его «школа» понимали эту «увязку» как механическую, непосредственную связь или как прямую аналогию настоящих и прошедших исторических событий.

Против такого понимания исторических событий предостерегал еще Маркс в письме в редакцию «Отечественных записок» в 1877 г.:

«… События, поразительно аналогичные между собой, но происходившие в исторически различной среде, приводят к совершенна различным между собою результатам. Изучая каждую из этих эволюций в отдельности и затем сравнивая их между собою, легко найти ключ к уразумению этих явлений, но никогда нельзя притти к их пониманию, пуская в ход повсюду и всегда одну и ту же отмычку (passe–partout) какой–либо историко–философской теории, теории, самое высшее достоинство которой заключается в ее надисторичности».⁷⁰

Результатом применения М. Н. Покровским и его «школой» такого «ключа» или «универсальной отмычки» (эту роль в его концепции играл торговый капитал) и являлся тот антиисторизм, который делал такими вредными все исторические схемы Покровского и его «школы», несмотря на их кажущиеся революционные фразы и декларации.

М. Н. Покровский требовал партийности исторической науки, а вместо этого приходил к исторически и политически ошибочным аналогиям, к антимарксистским сближениям того, что сближать было нельзя. Например, в глубоко реакционном «социализме» народников 70‑х годов Покровский находил черты сходства с пролетарской революцией. Народническая программа Желябова, по Покровскому, предвосхищала программу большевиков 1917 г. Чернышевский объявлялся родоначальником большевистской аграрной программы и меньшевистской тактики, Ткачев — первым русским марксистом, анархист Бакунин, сыгравший такую реакционную роль в революционном движении, сближался с большевиками. В народничестве 70‑х годов Покровский находил переплет правого и левого уклона.

Известно, как настойчиво требовали классики марксизма–ленинизма конкретно исторического подхода к фактам, событиям, людям. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, раскрывая пути исторического развития и его законы, изучали не «общество вообще», а конкретно историческую эпоху с присущими ей закономерностями, социальными отношениями и т. п.

Ленин говорил, что «безусловным требованием марксистской теории при разборе какого бы то ни было социального вопроса является постановка его в определенные исторические рамки, а затем, если речь идет об одной стране (например, о национальной программе для данной страны), учет конкретных особенностей, отличающих эту страну от других в пределах одной и той же исторической эпохи».⁷¹

Еще в 1894 г. в своей юношеской, но уже гениальной работе «Что такое «друзья народа»?» Ленин разработал марксистское понимание русской истории и дал краткую, но верную и глубокую схему, исторического развития России. Ленин требовал при этом конкретно изучать все формы классовой борьбы и эксплоатации, которые особенно Запутаны и прикрыты в России.

У Покровского признание классовой борьбы стержнем истории приводило к замене конкретной истории голой социологией. Ленин же от марксистской теории требовал, чтобы она направила все свое внимание на конкретное изучение социально–экономических противоречий в России, на изучение их связи и последовательного развития. Ленин ставил перед марксистской историей задачу вскрывать классовые противоречия повсюду, — даже там, где они прикрыты «политической историей, особенностями правовых порядков, установившимися теоретическими предрассудками».⁷²

Связывая неизменно историю с политикой (но не так, как это делает Покровский), Ленин подчеркивает необходимость не только показать цельную картину нашей действительности с господствующими в ней отношениями эксплоатации, но и «показать тот выход из этих порядков, на который указывает экономическое развитие».⁷³

Таким образом, в отличие от грубейшего схематизма в истории, вытекающего из «экономического материализма», материалистическое понимание истории давало истории ту широкую научную основу, на которой единственно она могла развиваться.

Ленин сформулировал эту основу с исключительной ясностью и глубиной.

«Марксизм, — писал он, — отличается от всех других социалистических теорий замечательным соединением полной научной трезвости в анализе объективного положения вещей и объективного хода эволюций с самым решительным признанием значения революционной энергии, революционного творчества, революционной инициативы масс, — а также, конечно, отдельных личностей, групп, организаций, партий, умеющих нащупать и реализовать связь с теми или иными классами».⁷⁴

Требование научности и конкретности в историческом анализе выдвигает и постоянно сам проводит товарищ Сталин, каждое выступление и каждая работа которого базируются на глубоком использовании опыта мировой истории.

Отстаивая в упорной борьбе с троцкистами и зиновьевцами теорию о возможности победы социализма в одной стране, товарищ Сталин опирается в своей аргументации на весь опыт мировой истории.

С такой же глубиной и конкретностью товарищ Сталин подходит и к анализу исторической роли отдельных личностей.

В беседе с немецким писателем Людвигом товарищ Сталин говорил:

«Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и др. Мы видели в выступлениях этих людей отражение стихийного возмущения угнетенных классов, стихийного восстания крестьянства против феодального гнета. Для нас всегда представляло интерес изучение истории первых попыток подобных восстаний крестьянства».⁷⁵

Но при этом товарищ Сталин предостерегал против применения антинаучных исторических аналогий, без учета конкретного различия исторической обстановки:

«Но, конечно, — добавил товарищ Сталин, — какую–нибудь аналогию с большевиками тут нельзя проводить. Отдельные крестьянские восстания даже в том случае, если они не являются такими разбойными и неорганизованными, как у Стеньки Разина, ни к чему серьезному не могут привести. Крестьянские восстания могут приводить к успеху] только в том случае, если они сочетаются с рабочими восстаниями, и если рабочие руководят крестьянскими восстаниями».⁷⁶

Образцом конкретно–исторического анализа и оценки исторических личностей может служить сталинская характеристика и оценка Петра Великого:

«… Петр Великий сделал много для возвышения класса помещиков и развития нарождавшегося купеческого класса. Петр сделал очень много для создания и укрепления национального государства помещиков и торговцев. Надо сказать также, что возвышение класса помещиков, содействие нарождавшемуся классу торговцев и укрепление национального государства этих классов происходило за счет крепостного крестьянства, с которого драли три шкуры».⁷⁷

Как далека от этой сталинской научной, конкретной и глубокой марксистско–ленинской оценки роли такой выдающейся личности, как Петр I, следующая характеристика Петра I, данная Покровским в его «Русской истории в самом сжатом очерке», т. е. в учебнике, который изучали миллионы детей и взрослых:

«Петр, прозванный льстивыми историками «Великим», запер жену в монастырь, чтобы жениться на Екатерине, которая раньше была горничной одного пастора (лютеранского священника) в Эстонии. Своего сына Алексея он собственноручно пытал, а потом велел тайно казнить в казамете Петропавловской крепости. Как он усмирял мятежи, мы уже говорили. Он умер (1725) от последствий сифилиса, заразив предварительно и свою вторую жену».⁷⁸

Таким образом, Покровский не дал марксистско–ленинской оценки личности Петра и не показал его прогрессивной роли, как это делали Ленин и Сталин.

Оперируя общими социологическими характеристиками и схемами, Покровский игнорировал историческую роль отдельных личностей.

«Мы марксисты, — говорил Покровский в своей речи о Ленине, как о революционном вожде, — не можем рассматривать личность, как творца истории. Для нас личность есть тот аппарат, через который история действует. Может быть когда–нибудь эти аппараты будут, создаваться искусственно, как мы теперь строим искусственно электрические аккумуляторы».⁷⁹

Эта механистическая концепция ничего общего не имеет с марксистско–ленинским пониманием роли личности в истории, как мы выше показали на конкретных оценках Сталиным личности Разина или Петра. «Люди делают свою собственную историю, — писал Маркс, — но они ее не делают самопроизвольно, — им приходится действовать не при обстоятельствах, выбранных ими самими, а при обстоятельствах, не зависимых от их выбора, непосредственно их окружающих и унаследованных».⁸⁰ Такую же четкую характеристику роли личности в истории давал многократно и Ленин, указывая, что «история вся слагается именно из действий личностей».⁸¹

Только в последние годы своей жизни, знакомясь основательнее с марксистско–ленинским пониманием истории, Покровский изменил этот свой взгляд. В статье о Чернышевском он признавался, что «кое–что из старых воззрений пришлось отбросить, ибо и личность в истории играет большую роль, чем сначала казалось».

Методология экономического материализма приводила М. Н.. Покровского к антимарксистскому, антиленинскому пониманию взаимоотношений экономики и политики в истории.

«Политика есть концентрированное выражение экономики»,⁸² — говорил Ленин в дискуссии о профсоюзах и разъяснял, что экономика является постоянной основой для политики, она не может быть оторвана от нее. Ленин подчеркивал огромную роль государства, в котором экономика находит свое обобщение и завершение. М. Н. Покровский, разоблачая буржуазных апологетов государства, превращавших помещичье государство в надклассовую силу, преувеличивавших его роль в истории, сам, наоборот, скатывался к полному отрицанию роли государства.

В своих лекциях «Борьба классов и русская историческая литература» (1923) М. Н. Покровский упрекал Н. А. Рожкова, что он поставил политический строй «в равноправное положение с социальным». «Политический момент есть второстепенный, а у Рожкова он равноправный», — делал вывод М. Н. Покровский.

Приводя пример разгона Учредительного собрания, М. Н. Покровский указывал, что «народ даже не почесывался», когда оскорбили, как говорили обыватели, «народную власть».

Отсюда он делал неправильный антиленинский вывод: «Политический лозунг отступил на задний план, а социальная природа выступила на передний план. Важно было, в чьих руках, в руках какого класса власть, а то, как она организована, — вопрос второстепенный».⁸³

Но стоило так поставить вопрос, чтобы понять глубокую порочность антимарксистской и антиленинской теории Покровского о соотношении политики и экономики.

Исторический опыт поражения Парижской коммуны и победы Октябрьской революции показал как раз колоссальную значимость того, как организована власть пролетариата, в частности, какую огромную роль сыграла советская форма пролетарского государства.

В своей последней статье «О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России» Покровский признал свою ошибку, в этом, вопросе: «В первых редакциях моей схемы, — писал он, — был недостаточно учтен и факт относительной независимости политической надстройки от экономического базиса. Позабыты были слова Энгельса: «к чему же мы теперь бьемся за диктатуру пролетариата, если политическая власть экономически бессильна».⁸⁴ Однако, антиленинский характер своей исторической концепции он и здесь отрицал.

Во время дискуссий со своими бывшими учениками, строившими на базе ошибочных концепций Покровского явно враждебные марксизму–ленинизму вредительские теории и схемы, Покровский начал настойчиво повторять, что одного обращения к «законам экономики» недостаточно, что мы «прорвались к социализму вопреки узко–экономическим законам».

Таким образом, Покровский из одной крайности шарахнулся в другую, столь же антимарксистскую, разрывая экономику и политику и не понимая соотношения между ними ни в период капитализма, ни при диктатуре пролетариата.

Ошибки М. Н. Покровского в понимании роли политики и экономики вытекали из его признания экономики самодовлеющей силой, действующей без всяких промежуточных звеньев. Не случайно методология М. Н. Покровского приводила его к настоящему историческому фатализму: «Прошлое внесет свое, — говорил М. Н. Покровский, — будьте спокойны и без всякого содействия с нашей стороны».⁸⁵

Итак, разбор исторических взглядов М. Н. Покровского приводит нас к выводу, что они находились в глубоком противоречии–, с воззрениями Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина на историческую науку.

Покровский до конца жизни не освободился от экономического–материализма, о котором он сам правильно сказал, что «экономическая интерпретация исторического процесса сама по себе приемлема для любого буржуа», ибо она означала «марксизм минус диалектика, т. е. марксизм минус революция».

Из буржуазного лагеря М. Н. Покровский перешел на сторону пролетарской революции, но овладеть революционным мировоззрением, пролетариата и диалектикой ему не удалось до конца жизни.

VII

Антимарксистские философские и исторические взгляды М. Н. Покровского определяли и его общую концепцию русского исторического–процесса.

М. Н. Покровский и мы, его «ученики», считали его историческую концепцию не только «законченно марксистской», но и не имевшей предшественников.⁸⁶

Сам Покровский держался такого же мнения. В предисловии к первому изданию первого тома «Русской истории с древнейших времен» он писал, что ему «нечего компилировать» у старых (буржуазных) историков, ибо он выступает в качестве «передового разведчика, нащупывающего новые пути».

«Существующие в нашем научном обороте, — писал М. Н. Покровский в этом предисловии, — исторические обобщения почти целиком принадлежат той научной формации, которая сама давно готова стать предметом истории.

Трудность такого положения в том и состоит, что материал, собранный историками–идеалистами, нам приходится обрабатывать с материалистической точки зрения».

И сам М. Н. Покровский и мы, его ученики, были настолько–убеждены, что в «Русской истории с древнейших времен» мы имеем концепцию, противоположную буржуазным историкам, что о марксистской выдержанности самой этой концепции мы вопроса и не ставили, по крайней мере до тех пор, пока нам не указали на эту; сторону вопроса.

Критика концепции М. Н. Покровского и его исторических взглядов для его бывших учеников должна быть и самокритикой.

Глубоким заблуждением является распространенное мнение, поддерживавшееся и самим Покровским, что у него не было предшественников среди буржуазных историков. Наоборот, анализируя его — схему русского исторического процесса в целом и по частям, трудно найти такие вопросы, где бы в основе не лежали буржуазные концепции.⁸⁷

Русская историческая наука долгое время находилась под преобладающим влиянием буржуазных историков права, сосредоточивших свое внимание на эволюции государственных учреждений и публично–правовых институтов. Социально–экономический подход к истории с трудом проникал в историческую литературу.

Однако уже в конце 90‑х годов, вслед за Струве, Рожков да и сам М. Н. Покровский фактически усвоили методологию легального марксизма. Да и наиболее крупные представители буржуазной историографии уже отказались от ограниченности юристов и включили в сферу научного изучения темы социально–экономического характера. Поэтому постановка социально–экономических проблем как ведущих проблем исторического процесса отнюдь не являлась новостью. Задолго до Покровского вопрос о роли экономического (в особенности географического) фактора в истории поставил Щапов. Природные и экономические факторы, обусловившие историческую неизбежность для России быть единым, централизованным государством, очень подчеркивали Соловьев и Ключевский. В исторической схеме Соловьева и его ученика Ключевского основной характер русского исторического процесса определялся особенностями истории России как страны колонизирующейся. Оставаясь историком–идеалистом, Ключевский сам считал себя «историком–социологом» и также отдал дань «экономизму».

В 90‑х годах интерес к социально–экономическим проблемам русской истории повысился в связи с оформлением «экономического материализма» как официальной идеологии легальных марксистов.

Выступление на историческую арену рабочего класса, борьба революционных марксистов с народниками и с «легальными марксистами» выдвинули исторический материализм как метод изучения общественных явлений.

Выступление Ленина против народников в 90‑х годах открыло новый — ленинский — этап. развития русской исторической науки. Ко времени появления «Русской истории» Покровского были уже известны работы Ленина, в которых он дал основы русского исторического процесса, но эти работы глубочайшей научной ценности («Что такое «друзья народа?», «Что делать?», «Развитие капитализма в России», «Две тактики», «Аграрная программа социал–демократии в первой русской революции 1905–07 гг.» и мн. др.) не нашли отражения в трудах Покровского.

Покровский разделял долго сохранявшийся предрассудок, будто «Ленин — не историк, а вождь и политик». Таким образом, ленинская концепция не оказала влияния на схему Покровского, что не могло не отразиться самым отрицательным образом на его основном труде — «Русской истории с древнейших времен».

Покровский вместе с тем был неправ, утверждая, что ему «нечего было компилировать», т. е. что до него не было сделано в области истории ничего существенного. Как раз наоборот. Десятилетие, отделяющее создание «Русской истории с древнейших времен» от первых исторических работ ее автора, отличалось особенно большим оживлением в области исторической науки. В этот период начал выходить отдельными томами печатный «Курс русской истории» Ключевского. За «Курсом» вышли сборники Ключевского («Опыты и исследования», «Очерки и речи», «Отзывы и ответы»). Впервые опубликован и специальный курс Ключевского «История сословий в России», а его «Боярская дума» вышла уже четвертым изданием.

Большое впечатление произвела работа (вскоре умершего) историка Н. П. Павлова–Сильванского «Феодализм в древней Руси» (1907) и его посмертный труд «Феодализм в удельной Руси» (1910).

Ко времени появления «Русской истории с древнейших времен» ранее отрицавшаяся наличность феодальных отношений в России была уже показана и доказана Лениным. Работы Павлова–Сильванского и других историков конкретизировали отдельные вопросы феодального развития в России, но давали неправильную, не марксистскую концепцию феодализма в целом, а рассматривали феодализм лишь исключительно только как систему политических отношений. Покровский по вопросу о феодализме базируется на исследовании Павлова–Сильванского, но расширяет хронологические рамки феодальной системы, включая в нее и Киевскую Русь. Можно привести и другие примеры, где специальные исследования, предшествующие «Русской истории», представляли для М. Н. Покровского не только «материал» (как он пишет в предисловии), но и определили его точку зрения (например Ключевский по вопросу о Киевской Руси как «городовой волости»).

Многие общепринятые в буржуазной науке точки зрения М. Н. Покровский оспорил, в другие внес важные дополнения и поправки, некоторые вопросы вообще разработал впервые (например вопросы внешней политики, общественного и революционного Движения XIX в. и т. п.). Плодотворным для дальнейшего изучения русской истории было и то, что в «Русской истории» Покровского резче, чем раньше, ставились вопросы классовой борьбы. Однако освещение классовой борьбы в России и общая концепция «Русской истории» давались Покровским не с марксистско–ленинских позиций.

Коротко содержание изложенной в пятитомнике ⁸⁸ концепции сводится к следующему. Основная клеточка социально–хозяйственной организации славян — «большая семья» («дворище» или «печище»). Из этого «первобытного» землевладения — «печища» или «дворища» — и развивается феодализм. Период древнего феодализма охватывает время, к которому буржуазные историки относили Киевскую, Удельную и Московскую Русь. Феодализм в его древнейшей форме существовал до начала XVII в.

Окончательное образование Московского государства в XVII в. было и окончательной ликвидацией русского феодализма и его древнейшей формы. Ликвидации старого феодализма способствовало развитие денежного хозяйства. Решающую роль в русской истории играли изменения в хлебных ценах.

Рост хлебных цен к началу XVII в. вызывает интенсификацию сельского хозяйства, появление барщины и закрепощение крестьян. Крупное вотчинное хозяйство экономически уступает среднему. Происходит экспроприация «богатого боярина в пользу мелкопоместного дворянина» (опричнина): «Спор из–за земли — ключ ко всей трагедии опричнины». Борьба торгового капитала, помещиков и бояр заканчивается победой помещика и торгового капитала и обезземеливанием и закрепощением крестьян. В XVII в. происходит усиленное развитие торгового капитализма. Интересы торгового капитала обусловили внешнюю политику и реформы Петра. Но «политическая оболочка дворянского государства» помешала капитализму развиваться.

Период преемников Петра — это агония буржуазной политики и расцвет дворянства. Последние остатки буржуазности окончательно смываются во время Елизаветы. Екатерининское время означает новый подъем денежного хозяйства. Нуждаясь в деньгах, помещики усиливают барщину. Ответом на нее явилась пугачевщина.

Развитие денежного хозяйства обусловливает развитие класса буржуазии и ее первые попытки к захвату политической власти (Сперанский, декабристы).

Аграрный кризис и низкие хлебные цены в первой половине XIX в. задерживают развитие капитализма. И только повышение хлебных цен к началу 60‑х годов обусловливает реформу 1861 г. Реформа — компромисс торгового и промышленного капитала. Реформа толкает вперед экономику России, но новый сильный кризис хлебных цен в 80‑х годах XIX в. вызывает крепостническую реакцию. С 90‑х годов развитие капитализма идет безостановочно. Рабочий класс растет. Приближается рабочая и крестьянская революция 1905 г.

Таков, по Покровскому, общий ход русской истории, как он представлялся ему до 1917 г. в противоположность дворянско–буржуазной концепции русского исторического процесса.

В целом концепция М. Н. Покровского действительно имеет мало общего с обычной буржуазной теорией, считавшей, что государство — демиург истории, что оно создало классы и сначала закрепостило, а потом раскрепостило их. Но, вместе с тем, концепция М. Н. Покровского не представляла шага вперед и в деле выработки марксистско–ленинской схемы русской истории, ибо она игнорировала все важнейшие выводы марксистской теории.

Покровский совершенно не использовал выводов таких классических трудов Маркса и Энгельса, как «Капитал», «Происхождение семьи, частной собственности и государства», «Марка» и др.

М. Н. Покровский совершенно пренебрег учением Маркса и Энгельса о разложении родовых отношений в применении к России, подменив сельскую общину — марку — «печищем», «дворищем». Неправильно ставил Покровский вопрос о рабовладении в Киевской Руси, рассматривая ее как рабовладельческое общество. Совершенно не марксистской являлась данная в пятитомнике схема зарождения и развития феодальных отношений в России. Ко времени выхода первого тома «Русская история с древнейших времен» (1910) была уже вполне разработана марксистско–ленинская концепция феодализма. Несмотря на это, М. Н. Покровский по вопросу о феодализме оказался в полной зависимости от буржуазной концепции (Павлова–Сильванского и др.).

Игнорируя азбуку марксизма, говорящую о том, что в основе каждой формации лежит определенный способ производства, Покровский во всей своей схеме основными считал отношения обмена.

Сочетание у М. Н. Покровского пережитков буржуазно–идеалистической схемы с методологией «экономического материализма» особенно наглядно сказывалось в трактовке им феодализма как политического института, изменения которого он объяснял исключительно экономическими переменами в России XV–XVI вв. (изменением хлебного рынка).

В схеме Покровского фактор хлебной торговли занимает решающее место. Из него выросла та роль «торгового капитализма» в XVI–XVII вв., на которой базировалась (при всех вариациях) вся историческая концепция Покровского. Не случайно, что эту антимарксистскую, антиленинскую концепцию торгового капитализма контрреволюционные троцкисты — ученики «школы Покровского» — «развили» в особую общественную формацию, якобы сформировавшуюся в XVI–XVII вв. в соответствии со схемой Покровского о торговом капитализме, получившем в этот период экономическое и политическое преобладание.

Теория М. Н. Покровского о роли «торгового капитализма» в образовании Московского государства, а затем империи Петра, особенно ярко отражает «экономический материализм» Покровского. Весь исторический процесс России и все перемены в формах государственного строя Покровский сводит к переменам в отношении обмена.

Вопиюще противоречат и фактам конкретной истории и теории марксизма–ленинизма взгляда Покровского на роль торгового капитала в XIX в. По схеме Покровского, торговый капитал, начиная с XVII века, является основным двигателем народного хозяйства. Между промышленным и «торговым капитализмом» происходит борьба» кончающаяся блоком торгового и промышленного капиталов в 1861 г. Промышленный и торговый капитал составляют, по Покровскому, две основные борющиеся силы в русской истории XIX в. Таким образом, наиболее драматическое столетие русской истории с тремя активно действовавшими в нем поколениями революционеров было совершенно обесцвечено Покровским и превращено в голую, абстрактную схему, в которой «хлебные цены» выглядят более динамичными, чем живые исторические деятели.

Самый поверхностный анализ происхождения концепции Покровского обнаруживает ее буржуазные истоки. Так, например, теория торгового капитала как классовой основы царского самодержавия была заимствована Покровским у Струве, который впервые выдвинул самый термин «торговый капитализм». В общественной теории Богданова «торговый капитализм» также занимал особо выдающееся место. Богданов, как и его последователь Покровский, извратил роль производства и обмена. На вопрос: «что такое торговый капитализм?» Богданов давал ответ: «это такой строй экономических отношений, при котором торговый капитал господствует над производством, является его руководителем».⁸⁹

В лекциях, читанных Богдановым в Каприйской и Болонской школах, излагалась такая хронологическая последовательность общественно–экономических формаций: феодализм, ремесло, торговый капитализм, крепостничество. Богданов свои «основные типы строения общественной организации» взял у Бюхера. В «Очерке истории русской культуры» (1914) Покровский критикует схему Бюхера, но это не помешало ему заимствовать основы бюхеровской периодизации, поскольку они исходили и обусловливались близкой ему теорией «экономического материализма».

Игнорирование последовательности в изложении исторических фактов и событий особенно ярко отразилось на произвольности периодизации «Русской истории с древнейших времен», а также на крайней неясности этой периодизации. Более или менее определенно в ней наметились четыре периода: с VIII по X в. — «дворищное» землевладение, с XI по XVI в. — феодализм, с XVII–XVIII в. — торговый капитализм, с XIX по XX в. — промышленный капитализм. Эта периодизация свидетельствует о полном непонимании Покровским марксова учения об общественно–экономических формациях. Учение марксизма об общественно–экономических формациях составляет одно из величайших завоеваний марксистской науки. Оно являлось предметом жестоких нападок со стороны буржуазных историков. Кунов, Эд. Мейер, М. Вебер, Допш, а в России — Богданов, Рожков и др. подвергали жестокой критике и вовсе отрицали общественно–экономические формации.

«Русская история с древнейших времен» М. Н. Покровского отразила не только сильнейшее влияние богдановской методологии, но и важнейшие теоретические ошибки и предрассудки оппортунистов II Интернационала. Влияние теорий II Интернационала особенно сказалось на объяснении Покровским вопросов внешней политики.. Это влияние Покровский сам позже признал в послесловии к сборнику «Дипломатия и войны царской России в XIX столетии». Покровский! не понимал ленинской теории империализма и ее глубокого отличия; от теории Гильфердинга. Он не понимал экономической основы империализма, не различал империализма как высшей фазы капитализма. Для него империализм — просто захватническая политика. Империализм он видел во все времена и у всех народов. В России была, особая форма «империализма» в связи с господством в ней торгового капитала — «ситцевый империализм». В статье «Русский империализм в прошлом и настоящем» Покровский писал, что «России! в первой половине XIX в. был знаком империализм в самом подлинном его виде».⁹⁰

В лекциях «Внешняя политика России в XX веке» в соответствии со своей схемой торгового капитала Покровский писал, что «вся наша внешняя политика была борьбой за торговые пути». Поэтому он отрицал империалистический характер русско–японской войны 1904 г. и не понимал империалистического характера мировой войны. «Основную линию внешней политики, — писал Покровский в своих: лекциях, — давал торговый капитал, который имел своего агента в лице помещика». За торговым капиталом «петушком–петушком бежал? промышленный». Борьба за торговые пути была в интересах торгового и промышленного капитала и объясняла их блок в вопросах., внешней политики при довольно сильных разногласиях во внутренней политике. В подобных голых абстракциях были поданы Покровским все лекции по истории внешней политики XX в. В оценки, данные им раньше под влиянием довоенного II Интернационала, после революции он внес «поправки», по Богданову, о столкновении противоречивых интересов торгового и промышленного капитала. Наиболее полный и законченный вид его схема торгового капитала получила после Октябрьской революции.

По свидетельству самого М. Н. Покровского, наиболее полное — изложение его схема русского исторического процесса нашла в «Русской истории в самом сжатом очерке», несмотря на ее краткость и специально учебные цели.

Последнее, 10‑е, издание, вновь просмотренное автором, вышло в 1931 г. (посмертные издания печатались с этого издания без перемен). Сам Покровский в предисловии к 10‑му изданию указывает, что перемены в новом издании не были особенно существенными. Для коренной переработки старого текста М. Н. Покровский не видел в 1931 г. оснований.

Отвечая на критику его концепции торгового капитала, Покровский в предисловии 1931 г. пытался аргументировать, что «для Ленина категория «торговый капитал» является ясной и точной». Свою же оригинальность М. Н. Покровский видит в том, что «из той непреложной истины, что в России предшественником капиталистического производства был торговый капитал», он попытался «извлечь политические выводы», т. е. установить влияние этого торгового капитала на образование Российской империи.

В докладе на Первой всесоюзной конференции историков–марксистов М. Н. Покровский также пытался доказать полное соответствие своей схемы истории России с ленинской концепцией.

В статье «О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России», напечатанной в № 2 «Борьбы классов» за 1931 г., под влиянием усилившейся критики Покровский пересмотрел ряд существенных моментов своей концепции. Но решительной ее переоценки М. Н. Покровский делать не хотел, считая ошибочными только свои «риторические преувеличения», а также то, что в пылу «полемического задора» он так выпячивал «злосчастный торговый капитал, что местами, — нечего греха таить, — он у меня закрывал феодальную сущность помещичьего государства».⁹¹

Дело, однако, далеко не в «риторических преувеличениях». По схеме М. Н. Покровского, торговый капитал — всесильный дирижер русского исторического процесса.⁹²

По этой схеме, русская история собственно начинается с торгового капитала, который господствует в Киевской Руси.

С XIV в. торговый капитал начинает складываться в северо–восточной Руси и обусловливает образование московского княжества.

В XVI в. торговый капитал становится полновластным хозяином в Московском княжестве и обусловливает создание Московского царства при Иване IV.

В XVII в. торговый капитал одерживает победу в гражданской войне и создает монархию Романовых, просуществовавшую как форма политического господства торгового капитала до 1917 г.

В середине XIX в. на смену торговому капиталу появляется вырастающий из него «наследник» — промышленный капитал, вступает в борьбу с ним и добивается ликвидации крепостного права.

Торговый капитал все же продолжает развиваться и во второй половине XIX в. достигает полного расцвета.

В конце XIX в. промышленный капитал попадает в зависимость от торгового капитала и впоследствии вступает с ним в компромисс (столыпинская реформа).

В феврале 1917 г. промышленный капитал становится у власти, но политическое торжество его только на восемь месяцев опережает пролетарскую революцию.

Такова общая схема торгового капитала в «Русской истории в самом сжатом очерке». По сравнению с «Русской историей с древнейших времен» в ней произошли изменения. Раньше Покровский, идя вслед за Богдановым, считал торговым капитализмом определенную общественно–экономическую эпоху, лежащую между феодализмом и капитализмом. Теперь же Покровский расширяет историческую роль торгового капитала. Последний является организатором и руководителем всего русского исторического процесса, но в период между, феодализмом и капитализмом он господствует полновластно.

В этом и заключался «отход» М. Н. Покровского от богдановской схемы, о котором он в последние годы жизни так много говорил. Однако схема Богданова продолжала определять историческую концепцию Покровского, несмотря на внешний «отход» Покровского от «богдановщины». Целиком за Богдановым шел Покровский в своем понимании роли обмена, а не производства, как основы для смены социально–экономических формаций.

Роль торгового капитала как организатора трудового процесса вытекала у Покровского также из богдановской социологии, которая термином «классы» обозначала «способ дробления общества на организаторов и исполнителей».

М. Н. Покровский называл торговый капитал организатором крепостного хозяйства в России. В рецензии на книгу Струве «Крепостное хозяйство» (1914), характеризуя научную отсталость автора, М. Н. Покровский противопоставляет ему книгу Лященко «Очерки аграрной эволюции в России». Покровский особенно хвалил Лященко за подчеркивание им связи «организации барщинного хозяйства с торговым капитализмом».

Торговый капитал, по мнению Покровского, «из–за кулис дирижировал крепостным хозяйством». Он явился поэтому организатором нужной для его потребностей громадной государственной территории и «собирателем» Руси.

Отсюда выросла у Покровского и его теория абсолютизма или самодержавия как непосредственного выразителя интересов торгового капитала.

Известная формула М. Н. Покровского, что «самодержавие представляет собой торговый капитал в шапке Мономаха», имела также в своей основе формулу Богданова: «Абсолютизм есть политическая организация торгового капитала».

В «Очерках по истории революционного движения» (стр. 10) М. Н. Покровский писал: «В Мономаховой шапке ходил по русской земле именно торговый капитал, для которого помещики и дворяне были только агентами, были его аппаратом».

Покровский не раз пытался изобразить весь спор по вопросу о торговом капитале как вопрос о том, имеется ли торговый капитал в работах классиков марксизма или только у него.

Конечно, Маркс и Энгельс, Ленин и Сталин неоднократно подчеркивали роль торгового капитала в разложении старого способа производства, но они никогда не превращают торговый капитал в носителя нового способа производства. Они никогда не связывали также существования торгового капитала только с буржуазно–капиталистическим способом производства. Торговый капитал старше буржуазного способа производства. Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин также никогда не утверждали в том смысле, как им приписывал Покровский, будто торговый капитал на определенном этапе истории становится организатором государства и командующим классом общества, приобретая политическое господство в новом торгово–капиталистическом государстве. Приписывая классикам марксизма свои концепции, Покровский не понимал и извращал учение марксизма–ленинизма о государстве. Русское самодержавие Покровский рассматривал как организацию торговых капиталистов, вопреки Ленину, который рассматривал самодержавие как диктатуру помещиков–крепостников.

Таким образом, Покровский не понимал классовой природы феодально–крепостнического государства. Отсюда — не только глубокий антиисторизм его концепции самодержавия, но и ее близость к троцкизму. Критикуя Троцкого за его превращение самодержавия (в результате отсталости экономического развития России) в надклассовую, самодовлеющую организацию, М. Н. Покровский приходил почти к такому же выводу.

«Дело не в отсталости, — писал он в статье против Троцкого, — а в том, что это была новая страна, захваченная развитием торгового капитализма, и что ей приходилось отбивать себе место на солнышке у более старых, прочно укоренившихся конкурентов. Для этого русскому торговому капиталу пришлось сковать страну железной дисциплиной и выработать настоящую диктатуру. Воплощением этой диктатуры торгового капитала и было московское самодержавие».⁹³

Но эта «диктатура торгового капитала» в схеме Покровского сама превращалась в надисторическую категорию, во всеобщий «ключ», пригодный для объяснения разных исторических эпох, разных классовых отношений.

Критикуя с антимарксистских позиций буржуазные схемы и теории внеклассового государства, М. Н. Покровский, таким образом, сам попадал в плен этих теорий. Одновременно тяготела над ним и старая теория экономического материализма. На разных этапах разные исторические события неизменно объяснялись у него переменами в денежных отношениях и в хлебных ценах.

Антиисторизм в «Сжатом очерке» еще более бросается в глаза, чем в других исторических трудах Покровского. Исходя из формулы, что «история — это политика, опрокинутая, в прошлое», Покровский антиисторически подошел к характеристике роли Минина и Пожарского: «Защита родины и защита своей мошны у этих людей, как у буржуазии всех времен, сливалась таким образом в одно».⁹⁴

В этом сравнении так у буржуазии всех времен» — вся. суть антиисторического подхода к событиям и деятелям в схеме Покровского.

Необходимо остановиться еще на одном существенном влиянии буржуазной историографии на Покровского: на отрыжке великодержавной исторической схемы, сказавшейся в полном пренебрежении в его схеме истории отдельных народов СССР. Историки XIX в. — Карамзин, Погодин, Соловьев, Ключевский, обосновывая развитие Государства российского, совершенно игнорировали историю отдельных народов, входивших в «тюрьму народов».

Судьба отдельных народов России как субъекта исторического процесса не интересовала дворянско–буржуазных историков.

Стремясь «обосновать» колониальное могущество царской России, они в лучшем случае рассматривали отдельные народы только как объект колониальной политики царизма. Для буржуазных историков народы, входившие в состав империи, — либо «дикие народы», либо — ассимилировавшиеся с русскими. Иначе ставили вопрос об отношении к народам СССР Ленин и Сталин. Они требовали серьезного и самостоятельного изучения истории отдельных народов СССР, вместе с тем подчеркивая передовую руководящую революционную роль русского народа, русского пролетариата, показавшего миру образцы героической классовой и национально–освободительной борьбы.

Покровский и его «школа» полностью игнорировали ленинско–сталинские указания в отношении изучения истории народов СССР и в этом основном вопросе стояли целиком на старых позициях, отражавших буржуазное влияние на нашу историческую науку.

Таким образом, мы установили идейно–политическую и научную зависимость Покровского от буржуазных идеологов и историков. Покровский не мог до конца преодолеть своих антимарксистских взглядов, не мог целиком использовать и глубоко понять марксистско–ленинскую теорию и историческую концепцию в силу глубокой связи этой концепции с антимарксистской, антиленинской методологией Покровского, которую он усвоил за многие годы влияния на него буржуазной идеологии. Для того чтобы действительно радикально пересмотреть, а не только исправить отдельные формулировки и преувеличения, нужно было пойти по пути глубокого овладения марксистско–ленинской теорией, решительного разрыва с идеалистическими взглядами, т. е. по пути радикального пересмотра всего своего исторического мировоззрения, по пути решительного отказа от своих антимарксистских, антиленинских, антинаучных взглядов на историю как науку.

На этот решительный путь М. Н. Покровский так и не сумел стать до конца своей жизни.

* * *

Подведем итоги.

1. Исторические и общефилософские взгляды М. Н. Покровского противоречат взглядам Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина на историю как науку.

2. Будучи антимарксистскими и антиленинскими, они тем самым и антинаучны.

3. Антимарксистские, антиленинские, антинаучные взгляды Покровского по сути дела являются и ликвидаторскими: они принесли огромный ущерб развитию марксистско–ленинской исторической науки в СССР, явившись почвой и базой для идеологического вредительства на историческом фронте.

4. Общая схема русского исторического процесса М. Н. Покровского находится в полном противоречии с ленинской концепцией истории СССР. Она свидетельствует о полном игнорировании М. Н. Покровским высказываний классиков марксизма по вопросам русской истории.

5. Несмотря на декларированный М. Н. Покровским разрыв с предшествующей историографией и заявление, что ему «нечего компилировать», его схема русской истории как в целом, так и в отдельных ее частях, свидетельствует о большой ее близости и даже зависимости от буржуазной историографии.

6. Теоретические корни глубоко ошибочных взглядов М. Н. Покровского и его исторической схемы лежат в условиях и особенностях формирования его политических взглядов и исторического мировоззрения.

7. Основные методологические пороки исторической теории М. Н. Покровского могут быть сведены к: 1) «экономическому материализму» и 2) к субъективизму махистской) типа.

8. Отсюда вытекали: а) его отрицание объективности исторической науки, б) неправильное понимание взаимоотношений истории и политики и в) отсутствие исторической диалектики и антиисторизм схемы М. Н. Покровского.

9. Ленинизм требует анализа и оценки не только теоретических истоков той или иной идеологии, но и политической линии, вытекающей из данной теоретической системы. Поэтому анализ ошибок М. Н. Покровского надо связать с вопросом, каковы классовые корни и политическая сущность схемы М. Н. Покровского.

10. Переводя историческую концепцию на классовый язык политики, надо признать, что:

а) Историческая схема М. Н. Покровского отражала теоретическую и политическую линию буржуазных и мелкобуржуазных «попутчиков», примкнувших к большевизму в ходе буржуазно–демократической революции, привлеченных не пролетарской программой большевистской партии, «а преимущественно ее яркой и энергичной борьбой за демократию и принявших революционно–демократические лозунги пролетарской партии вне их связи со всей борьбой социалистического пролетариата в ее целом».⁹⁵

б) Политические уклоны «влево» от большевизма, его «отзовизм», «впередовство» и особенно «левый коммунизм», во главе которого стоял гнуснейший предатель родины и социализма — убийца Бухарин, оказали на идейно–историческое развитие Покровского самое тяжелое влияние, ставя Покровского на целые длительные периоды по ту сторону баррикад. Именно поэтому не были случайны для него и враждебные большевизму блоки с троцкизмом.

в) Идейно–политическая позиция М. Н. Покровского определила меньшевистско–троцкистскую основу его исторической схемы торгового капитала.

11. Покровский не сумел до самой своей смерти полностью освободиться от пережитков богдановских взглядов и от остатков идейного влияния троцкизма. Его политические уклоны («впередовство», «левый коммунизм») своей теоретической основой имели отказ от материализма (махизм) и от материалистической диалектики («экономический материализм»).

12. Антимарксистская и антиленинская сущность исторической методологии Покровского и его схемы русского исторического процесса оказалась особенно благоприятной почвой для вредительства троцкистско–бухаринских врагов народа. Полутроцкистские концепции Покровского были использованы врагами социализма для борьбы против ленинизма, для идеологического вредительства в СССР.

Маскируясь под марксизм, враги народа прикрывались схемой М. Н. Покровского для протаскивания своих реставраторских «теорий» и для прикрытия своей вредительской работы на одном из важнейших участков идеологического фронта.

13. Ликвидация и преодоление антиленинской методологии Покровского должны вестись усиленными темпами, чтобы до конца очистить историческую науку от враждебных ленинизму теорий и создать условия для подъема исторической науки.

14. Чтобы ускорить решение этой основной задачи, надо окончательно выбить из этого участка классового врага, ликвидировать скорейшим образом последствия вредительства, не на словах, а на деле осуществляя большевистскую бдительность, развернуть серьезную научную и политическую критику и самокритику на историческом фронте, поставить историческую науку на подлинно большевистские научные рельсы.