Глава V. Борьба М. Н. Покровского против дворянско–буржуазной историографии. Выдающийся организатор научно–исследовательской и педагогической работы в стране

Победа Великой Октябрьской социалистической революции сделала марксистскую историографию в России главным направлением исторической науки. Однако в стране продолжала существовать и не сложила своего оружия буржуазная историография.

Советское государство унаследовало от старого строя научные и издательские организации, научных работников и издателей.

После Октября часть буржуазных историков эмигрировала, некоторые, по выражению Покровского, «стали стыдиться того, что они писали раньше», и сразу же предложили свои услуги новой, народной власти, но они не владели марксистской методологией.

Достижения ученых России получили мировое признание; крупнейшие представители российской историографии, такие, как С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, П. Г. Виноградов, подготовили много ценных конкретных исследований, основанных на обширном документальном материале. Однако в целом домарксистская историография не могла подняться до подлинно научных обобщений.

В молодом Советском государстве борьба против буржуазной и ревизионистской историографии стала составной частью распространения марксистско–ленинской идеологии на все сферы общественного сознания. Работы Ленина сыграли решающую роль в этой борьбе. Владимир Ильич заложил основы многих отраслей советской исторической науки, в том числе и историографии.

В данной главе делается попытка определить вклад М. Н. Покровского в борьбу против дворянско–буржуазной историографии и коротко охарактеризовать основные направления деятельности Покровского как организатора научно–исследовательской и научно–педагогической работы в стране.

Как мы уже отмечали, первая историографическая работа Покровского была написана еще в начале 900‑х годов. Это рецензия на курс русской истории В. О. Ключевского. Не трудно представить, какой шок испытала тогда московская профессура: ученик выступал против своего учителя — крупнейшего русского историка. «Курс» В. О. Ключевского, кумира буржуазной исторической науки, получивший общее признание как высшее достижение буржуазной историографии, Покровский назвал автокомпиляцией, вчерашним словом исторической науки.

Характеризуя «Курс русской истории» В. О. Ключевского, Покровский писал: «Тут есть и нечто от Ог[юста] Конта… есть и знаменитая всемирно–историческая схема Гегеля, распределяющая историческую работу между народами, как режиссер распределяет роли между актерами… Есть индивидуализм… отдана дань и «органической» школе…». Однако за каждой отдельной формулой «тянется длинная цепь логически с ней связанных положений. И нельзя по произволу взять одно из звеньев этой цепи, почему–нибудь приглянувшееся, и поставить его рядом с также произвольно выхваченным звеном другой цепи, идущей в противоположном направлении».¹

Покровский показал отсутствие в труде Ключевского единой методологической основы, которая могла объединить огромный фактический материал, научно объяснить историческое прошлое России. Решительное возражение Покровского вызвало толкование В. О. Ключевским взаимоотношений политического и экономического факторов в истории. «…Жизнь политическая и жизнь экономическая, — цитирует Покровский, — это различные области жизни, мало сродные между собой по своему существу. В той и другой господствуют полярно противоположные начала: в политической — общее благо, в экономической — личный материальный интерес; одно начало требует постоянных жертв, другое — питает ненасытный эгоизм».²

Покровский усматривает в данном случае бессилие автора дать более или менее правдоподобное объяснение исторического процесса, беспомощность Ключевского, отставшего в теоретическом отношении от развития философии, его неспособность понять и использовать все новое, что было внесено в методологию истории в конце XIX — начале XX в.³

Таким образом, уже первая историографическая работа Покровского была направлена против буржуазной историографии. На примере анализа основного труда ее виднейшего представителя В. О. Ключевского Покровский показал идейный тупик буржуазной исторической науки. Он правильно понимал основные пороки дворянско–буржуазной историографии, однако, критикуя труды историков этого направления, Покровский не смог дать положительного решения поднятых проблем.

В сентябре 1905 г. в «Пролетарии» была опубликована статья В. И. Ленина «Чего хотят и чего боятся наши либеральные буржуа?». В этой работе Ленин показал классовое лицо буржуазной историографии, ее контрреволюционную сущность. Ленин подчеркивал, что необходимо видеть в буржуазном историке не только специалиста, но и идеолога буржуазии.⁴ В оценке трудов буржуазных авторов Покровский стремится руководствоваться этим ленинским указанием. В эти годы выходит ряд работ Покровского по историографии, опубликованных в «Истории России в XIX веке» и в Энциклопедическом словаре бр. Гранат. Историографические экскурсы содержат и его капитальные труды «Русская история с древнейших времен» и «Очерк истории русской культуры».

Среди статей, помещенных в Энциклопедическом словаре, характерна заметка о М. П. Погодине. Покровский показывает, как историк, начинавший как либерал, выступавший с критикой официальной историографии, быстро «линяет» и становится ярым монархистом, одним из деятелей придворной охранительной историографии.

В «Русской истории с древнейших времен» Покровский подвергает критике работы С. М. Соловьева, рисовавшего восточнославянские племена диким народом, находившимся на крайне низкой стадии культуры. «…Нельзя не заметить, — пишет Покровский, — с каким явным сочувствием Соловьев приводит летописную характеристику восточнославянских племен. «Исключая полян, — говорит Соловьев, — имевших обычаи кроткие и тихие… нравы остальных племен описаны у него (летописца) черными красками: древляне жили по–скотски, убивали друг друга, ели все нечистое, и брака у них не было, а похищение девиц. «Радимичи, вятичи и северяне имели одинакий обычай…»». Приведя эту выдержку из курса Соловьева, Покровский замечает: «Сам Соловьев прекрасно понимал, по–видимому, что это не объективное изображение быта древлян и северян, а злая сатира монаха–летописца на язычников и полянина — на враждебных полянам соседей…»⁵

Историографические моменты содержатся во многих других работах Покровского, написанных в дореволюционные годы. Но в целом разработка проблем историографии до Октября для Покровского не была главной. Своей основной задачей он считал создание общих курсов истории, отражающих материалистическое понимание исторического процесса, которые должны были заменить работы дворянских и буржуазных историков.

После Октябрьской революции и до конца жизни Покровского историография — в центре внимания ученого, разработка конкретных вопросов истории отходит на второй план. Это вытекало из особенностей момента и задач, поставленных ленинской партией перед работниками идеологического фронта.

После Октября были закрыты наиболее махровые буржуазные газеты и журналы, буржуазная литература, которая носила открыто антисоветский характер, изгонялась с книжных рынков. Однако оставалась область, где буржуазные писания различного толка имели свободное хождение и даже публиковались государственными издательствами: научная литература по различным отраслям знаний. По–прежнему выходили в свет книги буржуазных историков, а журналы Российской академии наук печатали их статьи. Особенно охотно печатались статьи Платонова, Готье, Кизеветтера, посвященные Смутному времени. Их книги, вышедшие еще до Октября, переиздавались большим тиражом. В своих трудах эти историки предсказывали гибель Октябрьской революции, которую также считали Смутным временем, воспевали гимны буржуазным отношениям собственности.

Победа Советской власти над белогвардейцами и интервентами, крах надежд осуществить контрреволюцию вооруженным путем вынудили буржуазных историков резко изменить свою тематику. Свои надежды теперь они возлагают на «эволюцию», перерождение Советского государства, начало которого буржуазные историки видели в нэпе.

В 1921–1924 гг. в изданиях, находившихся в руках представителей буржуазной историографии, таких, как «Русский исторический журнал», журнал «Анналы», издававшийся в Петрограде, «Известия Археографической комиссии АН», сборники Московского института истории, печатались многочисленные статьи, посвященные истории торговых отношений, истории крепостного хозяйства. Эти работы, написанные с враждебных идеологических позиций, были открытой апологетикой буржуазной собственности.

Идейным знаменем буржуазной исторической науки в начале 20‑х годов вновь становятся труды В. О. Ключевского. Его эклектическая концепция, а особенно взгляды на государство усиленно пропагандируются в исторической литературе, противопоставляются марксистской концепции.

В таких условиях борьба против буржуазной историографии приобретала исключительно важное политическое значение. В противовес «Курсу» Ключевского государственные издательства выпустили одобренную В. И. Лениным «Русскую историю в самом сжатом очерке», переиздали и ранее выходившую работу Покровского «Русская история с древнейших времен», наскоро переработанную автором в четырехтомник.

Вместе с тем необходимо было вести борьбу с буржуазным освещением конкретно–исторических проблем, готовить новые кадры специалистов, хорошо знающих дворянскую и буржуазную историографию. Вот почему в первой половине 20‑х годов Покровский уделяет огромное внимание истории исторической науки, в это время им и были написаны основные, работы по историографии. Помня указания В. И. Ленина о неразрывном единстве политической деятельности и исторических взглядов ученых, Покровский при оценке произведения буржуазного историка рекомендовал учитывать: «…что за человек был автор, в какой обстановке возникла книга, какая общественная среда окружала автора, какая борьба происходила в этой общественной среде».⁶

Первыми историческими выступлениями Покровского в 20‑е годы были рецензии на книги Платонова «Образы прошлого (Борис Годунов)», Р. Виппера «Иван Грозный», предисловие к книге М. Дьяконова «Очерки общественного и государственного строя древней Руси».

В рецензии на книгу Платонова «Борис Годунов» Покровский пишет, что концепция современных буржуазных историков отличается от концепции Карамзина настолько же, «насколько псевдоклассицизм отличается от подлинного, античного классицизма…».⁷ В главном они сходны, им свойственны старательный обход темы классовой борьбы, своеобразная «классовобоязнь».

Такой подход (игнорирование достижений марксистской науки, «классовобоязнь») толкает даже весьма почтенных буржуазных ученых на явную подтасовку фактов. Покровский показывает, как в эти сети попадает даже такой крупный ученый, как академик Платонов. Тому классу, идеологом которого является Платонов, заключает Покровский, «индивидуалистическое объяснение исторических событий нужно сейчас больше, чем когда бы то ни было». Для буржуазии признать, что историю делают не отдельные люди, а классы, теперь,

224

когда восстание рабочего класса факт, — «значит совершить классовое самоубийство…».⁸

Рассматривая работу Р. Виппера «Иван Грозный», Покровский подчеркивает, что ни определенная новизна подхода, ни относительная свежесть фактического материала не могут скрыть, что в целом это перепев уже известного в литературе изложения Карамзина и Погодина.⁹

О беспомощности буржуазной методологии Покровский пишет и в предисловии к книге М. Дьяконова «Очерки общественного и государственного строя древней Руси»: «Не следует только ждать от Дьяконова того, чего он дать не мог — объяснения русского исторического процесса. Его вступительные «методологические замечания» стоит сохранить как доказательство полного отсутствия у него чего–нибудь сколько–нибудь похожего на серьезную научную методологию».¹⁰

В 1923 г. в журнале «Печать и революция» Покровский публикует рецензию на пятый том «Истории» Ключевского, который Российская академия наук стала готовить к изданию сразу после революции. Покровский напоминает, что лекции, вошедшие в этот том, были прочитаны в 1883/84 учебном году и очень устарели. С тех пор вышла масса новых работ, фактически заново написана история России в XIX в. На примере освещения восстания декабристов Покровский показывает, каким анахронизмом звучит все, что вошло в этот раздел у Ключевского. «Представьте себе историка, — пишет Покровский, — который позволил бы себе аттестовать Пушкина как «титулярного советника и камер–юнкера», «позабыв» отметить, что этот человек написал «Евгения Онегина». Какой бы гвалт поднялся во всей русской литературе! А вот Ключевский охарактеризовал приблизительно так Рылеева…» ¹¹

Покровский возмущен, что эту книгу издали в революционные годы огромным тиражом, не прокомментировав ее текст тщательнейшим образом. «А теперь ее издание, конечно, очень на руку всем, кто мечтает о режиме Александра III как о пределе благополучия».¹²

Выступления Покровского в печати с критикой книг буржуазных историков, вышедших как в нашей стране, так и за рубежом, его лекции по истории исторической науки, с которыми он выступал в Университете имени Я. М. Свердлова, в Институте красной профессуры и в других учебных заведениях, имели важное значение для борьбы против буржуазной историографии и были составной частью острой идеологической борьбы, развернувшейся после победы Октябрьской революции.

Вспоминая о лекциях Покровского по историографии, один из его учеников писал: «Должен признаться, что эти лекции казались тогда нам откровением. Покровский обладал способностью говорить просто и ярко. Его характеристики исторических деятелей были иногда острые и злые. Как лектор Покровский продолжал традиции своего учителя Ключевского и пользовался популярностью. Большой зал. б. Купеческого клуба на Дмитровке (теперь театр им. Ленинского комсомола) был всегда переполнен, когда выступал Покровский».¹³

Курс историографии Покровского натолкнул будущих историков на чтение историографической литературы, поставил перед ними вплотную задачу совершенствования методологии истории.

Те, кто учился у Покровского, вспоминали, что он смело выдвигал талантливую молодежь, не боялся давать своим ученикам самые ответственные поручения. Большое значение он придавал подготовке и проведению семинарских занятий, будил творческую мысль, поддерживал самостоятельность суждений.

Наиболее талантливых своих учеников из Университета имени Я. М. Свердлова Покровский старался вовлечь в научно–исследовательскую работу. Он переписывался с ними, поддерживал стремление идти в науку. Многим своим бывшим ученикам он добился предоставления возможности держать экзамены в Институт красной профессуры.

Педагогическую работу Покровский сочетал с участием в решении политических задач, стоявших перед партией и страной. Он был душой коллектива исторического отделения ИКП в борьбе с троцкизмом. Слушатели ИКП выступали с докладами, пропагандируя ленинский план построения социализма среди рабочих и служащих предприятий Москвы и столичной области, выезжая в другие города.

Педагогическую работу Покровский вел целеустремленно и принципиально. Он ставил перед слушателями проблемы, исследование которых было политически актуально, помогало в идеологической борьбе партии. Особое внимание ученый уделял изучению историографии Октябрьской революции. Слушатели выступали с докладами, которые после обсуждения на семинаре готовились для опубликования. При этом «М. Н. Покровский, — отмечает один из участников его семинаров, — никому не навязывал своей точки зрения».

Первым итогом деятельности семинара Покровского по историографии были два тома сборника «Русская историческая литература в классовом освещении». Первому тому было предпослано предисловие Покровского. В сборнике были опубликованы работы М. В. Нечкиной о Г. Эверсе, Н. Л. Рубинштейна — об исторической концепции славянофилов, Н. Соловьева — о концепции Б. Н. Чичерина, З. Лозинского — о С. М. Соловьеве, кроме того, напечатаны статьи об исторических и социологических воззрениях П. Л. Лаврова и о А. П. Щапове. Во втором томе сборника — статьи о В. О. Ключевском, Н. И. Костомарове, Н. А. Рожкове и Г. В. Плеханове.

Крупный специалист в области истории русской исторической науки, Покровский на протяжении почти трех десятилетий работал над исследованием основных школ дореволюционной историографии. Он принимал непосредственное участие в становлении истории советской исторической науки.

В 20‑е годы Покровским написаны такие историографические работы, как «Борьба классов и русская историческая литература» (1923 г.), «Марксизм и особенности исторического развития России» (1925 г.), «Как и кем писалась русская история до марксистов» (1931 г.), и целый ряд статей, которые были изданы в 1933 г. в двух выпусках уже упоминавшегося сборника «Историческая наука и борьба классов».

Рассмотрим основное содержание историографических работ Покровского. Развитие исторических знаний в XVIII и начале XIX столетия Покровский связывал с экономическими преобразованиями, осуществленными Петром I, и считал, что целью трудов дворянских историков «было обоснование политики государства. В. Н. Татищеву, писал Покровский, как и другим дворянским историкам, присуща классовая ограниченность, его интересы замыкаются рамками политической истории.

Впервые в историографии России, указывал Покровский, Татищев пытался объяснить происхождение Русского государства и самодержавия. «…Монарх — это большой барин, права которого по отношению к подданным те же, что права вотчинника по отношению к его крепостным». У Татищева, отмечает Покровский, «мы находим теорию возникновения общества из договора…». Татищев писал о трех формах правления: монархии, аристократии, демократии.¹⁴

По мнению Покровского, Татищев выражал взгляды землевладельцев–предпринимателей, хотя в действительности этот историк был типичным представителем дворянской историографии.

Коротко рассматривает Покровский взгляды ярого крепостника князя М. М. Щербатова, которого критикует за принижение уровня культурного развития славянских племен. Крепостное состояние крестьян, иронизирует Покровский, рисуется Щербатову как своего рода благодеяния помещиков.

Много интересных наблюдений у Покровского о трудах Н. М. Карамзина, которого он считал наиболее последовательным выразителем дворянско–монархических взглядов на историю. Покровский отмечает, что Карамзин не был простым компилятором, он внес свой вклад в изучение источников, был мастером прозы, филигранно отделывал свои работы. Однако реакционно–монархическая направленность его концепции определила крайне тенденциозный подход Карамзина к фактам и событиям: он умалчивает об одном, прибавляет от себя в другом, нередко прибегая к характеристикам моралистического характера. Поэтому, пишет Покровский, «уже в 20‑х годах XIX века в ученом мире с Карамзиным почти не считались; он был тем оселком, на котором пробовали свое научное остроумие молодые историки».¹⁵

Стержнем всего русского исторического процесса Карамзин сделал собирание русской земли в единую империю. Анализируя многотомный труд Карамзина, Покровский показывает, что он не видел экономических факторов объединения земель в единое целое: история России была у него превращена в историю князей и царей. Как придворный историограф, Карамзин пытался доказать, что «государство подобно империи Александра I существовало в России испокон веку, со времени Владимиров и Ярославов».¹⁶

Покровский правильно отмечает, что и в общественной жизни Карамзин был консерватором. «…Когда Александр I вздумал было ввести в России цензовую конституцию, Карамзин яростно против этого восстал; самодержавие в России, казалось ему, должно быть так же «крепко», как и помещичья власть». Неприкрытая тенденциозность «Истории государства Российского», заключает Покровский, привела к тому, что «сочинение Карамзина потеряло теперь всякое значение даже для буржуазных историков. Сохранили цену только его примечания, где Карамзин собрал фактический материал…».¹⁷

Покровский рассматривает и другую историческую схему, которую справедливо считает близкой охранительному направлению, — схему славянофилов, главным моментом которой является «отрицательное отношение к государству». По мнению славянофилов, пишет Покровский, «государство было чуждой, враждебной силой, «насевшей» на русский народ, настоящей, исконной формой объединения которого было не государство, а сельская община».¹⁸

Покровский назвал К. Аксакова и Ю. Самарина наиболее самостоятельными славянофильскими историками. Аксаков, по его мнению, выразил одно из основных положений славянофилов — тезис о коренном отличии исторических судеб России от исторического пути Западной Европы. Говоря о близости схемы славянофилов к теории официальной народности, Покровский в то же время предостерегает против понимания их как идентичных. Не уходит от внимания Покровского и тот факт, что славянофилы были врагами революционного движения.

Рассматривая все основные историографические школы, Покровский главным предметом своего изучения считает буржуазную историографию. Он подробно анализирует труды виднейших представителей так называемой государственной школы, исследует истоки их мировоззрения.

Логика борьбы за интересы своего класса вела Б. Н. Чичерина к извращению исторической действительности, хотя, оговаривается Покровский, он был настолько крупный мыслитель, что его нельзя подозревать в мелких передержках. Но, восклицает Покровский, «как он смазал Смутное время… куда он спрятал Пугачева?.. А у нас был не один Пугачев, был еще Разин, а раньше Смутное время с Болотниковым». Из русской истории выбрасывалась чуть ли не половина, потому что она мешала тенденциозной схеме. Классовая позиция Чичерина была причиной того, что огромная часть героического прошлого России — революционное движение — целиком выпала из его трудов. Для буржуазных историков это были «беспорядки», которые в «историю не входят».¹⁹

Полную социальную гармонию, якобы присущую русскому обществу, писал Покровский, Чичерин объяснял особым местом каждого класса в жизни страны. Он утверждал, что «способность к политической деятельности» может доставить лишь имущество, находящееся во владении личности. По Чичерину, «имуществом отделяются классы, посвящающие себя умственному труду, от тех, которые преданы физической работе, а это различие занятий, очевидно, развивает в тех и других различную политическую способность».²⁰

Принимать участие в управлении, по Чичерину, могли только люди, способные понимать интересы государства. Вводя понятие «политической способности», он тем самым ратовал за отстранение от участия в политической деятельности большинства народа, природным свойством которого, по его мнению, была неспособность к политической деятельности.²¹ Чичерину, пишет Покровский, этим нужно было доказать, что все крупные общественные перемены в России совершались сверху, по воле всемогущего государства. На примере Чичерина, замечал Покровский, можно видеть, как «классовая точка зрения от своеобразного, выгодного для данного класса объяснения переходит к форменному искажению русской истории».²² Окончательно свою концепцию, по мнению Покровского, Чичерин сформулировал в работе «О народном представительстве». Высказав основные положения о создании нового законодательного органа, Чичерин спешит успокоить самодержавие: «Толки о представительстве, — цитирует Покровский Чичерина, — вызваны у нас вовсе не стремлением ограничить самодержавие… Но правительство должно сказать себе заранее, что цель его состоит в образовании в ближайшем будущем такого законодательного органа, который, не стесняя верховной власти, давал бы ей возможность узнавать о положении страны… Вызов экспертов может быть только шагом к переустройству государственного совета. На этой форме можно остановиться на долгое время».²³ Покровский подчеркивал крайнюю реакционность концепции Б. Н. Чичерина, ее враждебность освободительному движению и одновременно ее полную теоретическую несостоятельность.

М. Н. Покровский неоднократно обращался к трудам выдающегося представителя буржуазной историографии периода ее подъема С. М. Соловьева. Основные историографические работы Покровского построены на критике важнейших положений концепции Соловьева.

Для Соловьева, писал Покровский, русская история распадается на «царствования». Его основная идея — переход России от «родового быта» к «государственному». Древние русские князья владели, по мнению Соловьева, русской землей всем родом. Эта идея княжеского престолонаследия легла в основу специального исследования Соловьева, в котором он пытался обосновать все переходы княжеских «столов» от одного князя к другому родовыми обычаями. При московских царях уже стало развиваться «государственное начало». Воплощением «государственного начала» Соловьев считал Ивана Грозного, борьба которого с боярством была борьбой государства с остатками родового быта. Петру I Соловьев посвятил ряд томов своей истории, «рисуя этого царя со всех сторон как олицетворение внеклассовой государственности».²⁴

В отдельных случаях, замечает Покровский, Соловьев обнаруживал правильное понимание экономических условий, проявляя интерес к экономическим факторам: так, он отмечал громадное значение в русской истории водных путей, писал о роли экономики в возвышении Московского княжества. «Но предвзятая мысль, будто историческое развитие есть развитие правовых понятий, развитие законов, а не реальных вещей, которым эти законы служили только отражением, — эта предвзятая мысль мешала Соловьеву видеть действительную историю».²⁵ У Соловьева нет таких понятий, как класс, классовая борьба, он не отделяет интересы эксплуататоров от интересов трудового народа.

Показывая методологическое несовершенство трудов Соловьева, его ошибки в решении конкретно–исторических проблем, Покровский отдает должное этому историку, его вкладу в науку, его громадной исторической образованности.

Покровский подробно рассматривает труды других представителей буржуазной исторической школы, показывая влияние концепции С. М. Соловьева на разработку ими русского исторического процесса.

В историографических трудах Покровского особое место отведено историческим исследованиям революционных демократов. Специальная статья «Н. Г. Чернышевский как историк» посвящена взглядам великого русского революционного демократа.

Изучая Чернышевского, Покровский пишет о неразрывной связи его исторических трудов с современностью. «Публицистика и история, — пишет Покровский, — у Чернышевского постоянно переливаются одна в другую…» По мнению Покровского, ленинская характеристика публициста как историка современности целиком относится к Чернышевскому. Изучая прошлое, Чернышевский постоянно имеет в виду настоящее, выдвигает проблемы, помогающие понять современность.

Догмат о «глубоком историческом своеобразии» каждого отдельного народа, каждой отдельной страны в дни, когда печатались труды Чернышевского, был почти непоколебим. Об этом писали и говорили славянофилы, это была широко распространенная точка зрения на исторический процесс, к такому понимаю истории были близки и «западники». Чернышевский же, подчеркивает Покровский, уже в 1860 г. прекрасно понимал, что «своеобразия» были лишь частностями в историческом развитии нашей страны, основой было «тождество исторического процесса в самых различных странах». Он приводит высказывание Чернышевского о том, что «русская история понятна только в связи с всеобщей, объясняется ею и представляет только видоизменения тех же самых сил и явлений, о каких рассказывается во всеобщей истории».²⁶

Покровский считает Н. Г. Чернышевского одним из крупнейших представителей социалистической мысли: великий революционный демократ опередил в решении многих научных вопросов десятилетия. Однако в силу ряда причин Чернышевский не мог подняться до исторического материализма, и в его трудах можно найти вы» оказывания, свидетельствующие об идеалистическом понимании исторических явлений.

Покровский анализирует прокламацию Чернышевского «К барским крестьянам», которую характеризует как «самое яркое воззвание… к классовой борьбе крестьян против помещиков» и заключает: Чернышевский сознательно «стоял на классовых позициях».²⁷

Покровский считает правильным вывод Плеханова о том, что народническое мировоззрение развилось из слабых сторон теоретических взглядов Н. Г. Чернышевского. Народники долго загромождали «нашу социологическую литературу рассуждениями о том, что в России развитие капитализма невозможно». И хотя сторонники народнического социализма клялись при этом именем Чернышевского, великий революционный демократ решал этот вопрос совершенно по–другому, замечает Покровский. Чернышевский считал, что в конце концов Россия будет развиваться, как и Западная Европа: «Волею или неволею, мы должны будем в материальном быте жить, как живут другие цивилизованные народы».²⁸

Покровский отмечает, что Н. Г. Чернышевскому принадлежит заслуга разработки принципиальных основ передовой демократической науки, а также изучения конкретных проблем русской истории. Мировоззрение Чернышевского, его понимание проблем историографии, подчеркивает он, были тесно связаны с его революционной деятельностью.

В научные интересы Покровского входило также исследование исторических взглядов ученого–демократа А. П. Щапова, который, по его мнению, оценивал исторические явления с точки зрения народных интересов и потребностей. «…Не случайно, — писал Покровский, — что помещик Чичерин создал барскую теорию истории, а мужик Щапов — мелкобуржуазную теорию русской истории».²⁹

Покровский вспоминал, что в конце XIX в. на произведения Щапова был наложен запрет и они не выдавались из библиотеки: «Я помню, что, будучи студентом, я с трудом мог доставать его сочинения». Покровский исключительно высоко отзывался как о форме, так и содержании работ Щапова. Его сочинения он называл поэмой в прозе, художественным полотном, на котором нарисовано русское крестьянство. «Ничего подобного во всей русской исторической литературе вы не встретите, — писал Покровский, — не встретите, конечно, ни у Соловьева, ни у Чичерина, ни позже у Ключевского. Это была подлинная крестьянская история».³⁰ В русской буржуазной историографии крестьянство как угнетенный и порабощенный класс совершенно не освещалось. А ведь именно крестьянство было основой гигантской пирамиды, на которой «сидел помещик, сидел фабрикант, сидел чиновник, сидел и царь». Щапов был историком, который писал свои труды, сообразуясь с интересами этого класса.

Воззрения Щапова, пишет Покровский, были самобытными, весьма оригинальными. Образование Российской империи он объяснял стремлением русского народа «для своего экстенсивного хозяйства разбежаться по возможно большей территории». В объяснении исторического процесса Щапов был материалистом, добавляет Покровский, хотя это был домарксовый, вульгарный материализм. Причину возникновения государства он видел в борьбе за средства существования. При объяснении других исторических процессов Щапов обращался к химии Либиха, к биологии, приписывал экономическому фактору непосредственно природное происхождение и т. д. Но хотя Щапов не был марксистом («по–видимому, он Маркса даже и не читал»),³¹ он сделал большой шаг по пути научного понимания русского исторического процесса, его объяснение образования Российской империи в тысячу раз более научно, чем объяснения Чичерина.

Сравнивая освещение роли сельской общины в трудах Чичерина и Щапова, Покровский анализирует две схемы понимания русского исторического процесса. По Чичерину, пишет Покровский, в России из родовой община стала владельческой, государственной. Щапов же считал, что сельская община — образчик первобытной, зачаточной кооперации, трудовой ассоциации, созданной под давлением тяжелых природных, климатических условий, с которыми человек был не в состоянии бороться в одиночку. Щапов утверждал, что община — экономический факт. Иначе подходила к этому буржуазная историография, расценивавшая общину исключительно как факт политический.³²

Покровский замечает, что толкование многих исторических проблем у Щапова основано на теоретической базе, разработанной Н. Г. Чернышевским. Например, вопрос о роли народных масс в историческом процессе оба мыслителя решали одинаково, считая народ творцом истории.

Изучение исторических взглядов Н. Г. Чернышевского и А. П. Щапова приводит Покровского к выводу, что уже в середине XIX в. буржуазной историографии противостояли взгляды историков–демократов, творчество которых имело большое значение для развития исторической науки.

В своих историографических работах Покровский уделяет определенное место историкам–народникам. Он отмечает их роль в создании истории России в XIX в. Особенно важно, пишет Покровский, что историки–народники ввели в научный оборот документальный материал по общественному движению, который до этого тщательно охранялся в дебрях царских архивов и не был известен.

Покровский высоко оценивал труды В. И. Семевского, который исследовал вопросы, всемерно бойкотировавшиеся официальной историографией. Лучшие книги Семевского посвящены истории революционного движения, и прежде всего декабристам и петрашевцам. Покровский пишет, что Семевский задумал капитальную научную работу, посвященную восстанию Пугачева, в качестве введения к ней он предполагал приложить свое исследование о русском крестьянстве при Екатерине II, однако этого замысла ему осуществить не удалось.³³ Теоретически Семевский, как это убедительно показал Покровский, был совершенно беспомощен: он делил революционные движения на «симпатичные и антипатичные», не понимал роли классовой борьбы; когда же историки–марксисты писали о классовости движения декабристов, он, по воспоминаниям Покровского, даже обижался. При всем этом, пишет Покровский, Семевский стремился быть объективным исследователем, он никогда не занимался сознательным извращением истории, не замалчивал марксистской литературы.

Центральное место в историографических работах Покровского принадлежит одному из выдающихся буржуазных историков России — В. О. Ключевскому. К рассмотрению трудов своего учителя Покровский обращался на протяжении всей своей научной деятельности. В отличие от предшественников в творчестве Ключевского отчетливо проявились основные черты кризиса буржуазно–помещичьей историографии.

У Ключевского, сторонника государственной теории, пишет Покровский, три основные исторические силы участвуют в создании людского общежития: человеческая личность, людское общество и природа страны. В этом прежде всего сказалась эклектичность воззрений Ключевского: «…у Ключевского есть кусочек от Лаврова — роль идей и личности, есть кусочек от Щапова… и рядом с этими кусочками у него вы находите в развитом виде и чичеринскую теорию» с теми «существенными дополнениями, которые в эту теорию внес Соловьев».³⁴ Покровский вспоминал, что на лекциях в Московском университете В. О. Ключевский говорил, что он не смог бы написать своего курса без «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева.

Русь в период раздробленности, по Ключевскому, была таким типом гражданского общества, где все держится на договорах между отдельными лицами. Такое мнение не ново: оно было позаимствовано им у Б. Н. Чичерина. «Влияние Чичерина на Ключевского, — пишет Покровский, — настолько велико, что, если вы возьмете, например, статьи о земских соборах Ключевского, вы увидите, что он буквально клянется именем Чичерина».³⁵

Покровский напоминал, что, по мнению Преснякова, схема Ключевского построена на крайнем преувеличении влияния торговли на племенной быт восточного славянства. Однако, не соглашаясь полностью с Пресняковым, Покровский делал оговорку, что мы не поймем многого в хозяйственной жизни древней Руси, «если мы условимся считать, что торговля в те времена «была слаба», и поставим на этом точку».³⁶ Здесь, несомненно, сказалось влияние Ключевского и на самого Покровского, в трудах которого роль торговли неправомерно преувеличена.

Покровский подчеркивает, что одной из основ концепции Ключевского была его ошибочная теория закрепощения и раскрепощения. Ключевский считал, что из частных договоров крестьян с помещиками в XVI в. постепенно складывалась в XVII в. крестьянская крепость, крестьянская неволя: «…крестьянин, рядясь с землевладельцем на его землю со ссудой от него, сам отказывался в порядной записи навсегда от права каким–либо способом прекратить принимаемые на себя обязательства. Внесение такого условия в порядную и сообщило ей значение личной крепости».³⁷ Покровский критиковал Ключевского и за идеалистическое понимание роли идей в жизни общества. Вместе с тем он признавал большое значение трудов Ключевского в исторической науке: считая, что они наложили отпечаток на всю новейшую историографию: «Имея ключ к шифру Ключевского, вы имеете ключ ко всей русской историографии, и к Платонову, и к Милюкову…» ³⁸

В научном отношении, вспоминал Покровский, Ключевский стремился быть человеком объективным и под напором фактов менял свою позицию. Так, например, в конце концов он вынужден был признать, что его понимание причин возникновения крепостного права было неверным.³⁹

Подчеркивая блестящий талант Ключевского как лектора и стилиста, Покровский писал, что «страницы курса Ключевского выдерживают сравнение с любым отрывком тургеневской прозы».⁴⁰

Однако, отдавая должное таланту Ключевского, Покровский не переставал критиковать историческую схему Ключевского за ее порочную методологическую базу, постоянно имея в виду, что эта схема имела основополагающее значение для буржуазной историографии. В последователях Ключевского Милюкове, Любавском, Богословском, Кизеветтере, по мнению Покровского, основные исторические взгляды их учителя нашли своих защитников и продолжателей.

Особое место в борьбе М. Н. Покровского против буржуазной историографии занимает критика исторических взглядов историка и буржуазного политического деятеля, лидера партии кадетов П. Н. Милюкова.

Покровский еще до революции задумал книгу, направленную против исторической концепции П. Н. Милюкова, изложенной в «Очерках по истории русской культуры».⁴¹ Свою будущую работу Покровский вначале даже назвал «Антимилюков».

В «Русской истории с древнейших времен», а затем в «Очерке истории русской культуры» Покровский показал несостоятельность основного тезиса Милюкова об извечной культурной отсталости Руси и благотворном воздействии иностранных влияний.

Разоблачая реакционную сущность буржуазной историографии, Покровский показывал, что она вместила в себя старые обветшалые догмы дворянской историографии, отвергнутые развитием науки. Особенно рельефно это проявилось в трудах Милюкова. Он, замечал Покровский, считая легенду о призвании варягов исторически достоверной, выдвигает ее как аргумент, подтверждающий, что «государство импортировалось извне».

После победы Октябрьской революции Милюков бежал на юг России, где активно сотрудничал с белогвардейцами и интервентами, а в 1920 г. эмигрировал в Лондон. Эмигрировав за границу, П. Н. Милюков развернул бурную деятельность по «разработке» истории Октябрьской революции (Милюков выпустил один за другим три тома «Истории второй русской революции» и два тома «Россия на переломе»). Покровский показал, насколько далеко от науки то, что Милюков выдавал за историю Октябрьской революции. Автор не имел в своем распоряжении необходимых документов и руководствовался совершенно порочной методологией. Как идеолог белоэмигрантской контрреволюции, Милюков, изучая опыт Октября, искал пути реставрации в России дореволюционных порядков.

Милюков, подчеркивал Покровский, не останавливается перед клеветой на русский народ, изображая его инертным и аполитичным. Та же мысль, писал Покровский, что в России «народ привык принимать всякую власть, которая не чересчур становится поперек горла», лежала и в основе понимания Милюковым Октябрьской революции. «Чем держались большевики? — спрашивал Милюков и отвечал: — Обещаниями и застращиванием». Для того чтобы заставить служить новому государству интеллигенцию, ее также, оказывается, «застращивали красным террором». Таким образом, отмечал Покровский, уже в первом своем труде по истории Октябрьской революции Милюков оказался не в состоянии «выставить сколько–нибудь удовлетворяющего и цельного, без противоречий, понимания такого события, как Октябрьская революция».⁴²

Покровский обращает внимание на то, что во втором своем труде по истории Октября Милюков уже вынужден был отказаться от изображения Октябрьской революции чем–то вроде дворцового переворота, сочиненного большевиками «с некоторым количеством солдат, с некоторым количеством балтийских матросов и пр.», и признать, что она носила массовый характер. В какой–то степени Милюков подтверждал это вынужденное признание рассказом о тщетности всех попыток свергнуть власть большевиков «по возможности русскими руками». Почему «по возможности русскими руками»? — спрашивает Покровский и отвечает, что основная ставка идеологов буржуазии была все же на интервенцию. К тому же белые армии несли с собой реставрацию и «несомненно носили классовый характер». Покровский подчеркивает, что Милюков уже делает прогресс, признавая классовый характер развернувшейся борьбы.⁴³

В чем причина прочности Советской власти — вот вопрос, на который пытался ответить Милюков. И он видел эту причину, отмечает Покровский, во–первых, в руководстве партии. Партийная организация, говорил Милюков, — первое условие, которое обеспечило прочность новой власти. Второй причиной он считал создание Красной Армии, которую относил к числу крупнейших достижений большевизма. Вот почему Милюков не советовал надеяться на легкую победу над новой властью в России и писал, что надо найти внутри страны такие силы, на которые могла бы опираться интервенция. Эти силы он видел в кулачестве. «Герой милюковской возрождающейся России, — писал Покровский, — это мужик, мужик, конечно, капиталистический, представитель мужицкого капитализма, не бедняк, не середняк, а именно крестьянская верхушка. На это крестьянство он возлагает огромные надежды».⁴⁴

Как же, по Милюкову, должна была выглядеть «возрожденная Россия»? Покровский подчеркивал, что главное у него — прогнать большевиков, ликвидировать партийные организации, отобрать у рабочего класса политическую власть, а форма правительства могла остаться и прежней. Не считал Милюков безопасным и возвращение помещичьей собственности, большое затруднение видел он в немедленном «возвращении в «законную» собственность фабрик и заводов». Милюков считал, что опорой «возрождения» должна стать наряду с крестьянами–собственниками и городская мелкая буржуазия. Он расходился со своими единомышленниками, которые продолжали выступать под видом надклассовой партии. Таким образом, подчеркивал Покровский, у Милюкова идея реставрации капиталистического строя в нашей стране получила новое выражение с учетом изменившейся политической обстановки.⁴⁵

Как мы уже говорили, историографические труды Покровского целенаправлены: он ставит перед собой задачу борьбы с буржуазными концепциями исторического процесса. Делая экскурс в историческое прошлое, рассматривая работы многих русских историков, Покровский прослеживает формирование и развитие буржуазной концепции, ее классовую основу и ее беспомощность при столкновении с реальной действительностью. Вместе с тем Покровский показывает существование определенной связи и преемственности буржуазной исторической концепции с меньшевистскими концепциями исторического процесса.

Анализируя содержание книги Г. В. Плеханова «История русской общественной мысли», написанной в период, когда автор книги стал убежденным меньшевиком, Покровский подчеркивает, что в ряде существенных положений Плеханов повторяет выводы буржуазной историографии о том, что «потребности обороны всегда будут сглаживать классовые противоречия».⁴⁶

Выводы буржуазных историков, писал Покровский, потребовались Плеханову для обоснования тактики меньшевиков по важнейшим вопросам войны и революции.

Покровский подверг критике историческую концепцию историка–меньшевика Н. А. Рожкова, который под влиянием поражения революции 1905–1907 гг. «начинает мечтать о победе культурного капитализма… и на этой победе культурного капитализма строить весь свой дальнейший прогноз». Рожков отказался от самой идеи революции, считая, что она «может испугать культурный капитализм, как она испугала его в октябре 1905 года…».⁴⁷

На обширные документальные и историографические материалы опирался Покровский, участвуя в борьбе ленинской партии против троцкизма. Статьи, разоблачающие буржуазную сущность понимания Троцким русского исторического процесса, в свое время публиковавшиеся и в периодической печати, и в сборниках, неоднородны и по своей форме, отличаются они и по содержанию.⁴⁸

Критический разбор концепции Троцкого, изложенной в его книге «1905 год», сделан в статье Покровского «Троцкизм и «особенности исторического развития России»».

Покровский показывает, что утверждение Троцкого о самодовлеющем характере русского самодержавия, якобы возникшего для защиты отечества от нападений извне и стоявшего над обществом, заимствовано им из буржуазной историографии. То, что он выдает за собственные мысли, подчеркивает Покровский, есть теория внеклассового государства, развитая Милюковым.⁴⁹ Подробно разобрав троцкистскую схему исторического процесса, показав антинаучную сущность его теоретических построений, Покровский делает вывод, что историческая теория Троцкого, как и его теория перманентной революции, не совместимы с учением Маркса, пролетарской теорией троцкизм быть не может. Более того, он враждебен ей. Появление троцкизма нельзя считать случайным: он был выработан «как одно из орудий» «в борьбе с ленинизмом».⁵⁰

В 1930 г.. Покровский выступил с критикой автобиографии Троцкого «Моя жизнь». Основываясь на знании фактов, Покровский показал, что Троцкий пытается фальсифицировать свою биографию. За этой фальсификацией, писал Покровский, скрывается вся глубина политического падения автора, совершившего предательство по отношению к рабочему классу, его патологическая ненависть к ленинизму, к Коммунистической партии, ко всему международному коммунистическому движению.

Подводя итоги, следует сказать, что уже в самом начале своей исследовательской работы в области историографии, в начале 900‑х годов, Покровский выступает как убежденный противник буржуазной историографии. Идейная направленность его трудов с 1904 г. и до конца жизни не менялась, изменилась лишь теоретическая база, опираясь на которую он разоблачал буржуазную историографию, показывал ее классовую сущность и приспособленчество, ее антинародность и ненаучность.

Историографические работы, выходившие после Октябрьской революции, особенно во второй половине 20‑х годов, содержат более широкие обобщения и выводы. Автор продолжает борьбу с более основательных теоретических позиций, широко опираясь на ленинские труды. Однако несомненно, что в ряде работ позиции Покровского были ослаблены теоретическими ошибками, особенно тогда, когда в подкрепление своих критических замечаний он опирался на надуманную теорию торгового капитализма.

Например, Покровский справедливо критикует распространенную в буржуазной историографии «теорию закрепощения и раскрепощения». Историки, разделявшие эти и подобные взгляды, утверждали, что государство создало сословия и прикрепило каждое из них к своему тяглу: дворянство — к военной службе, купечество — к торговле, крестьянство — к земледелию на пользу государства и дворянства. По мере того как необходимость в таком прикреплении отпадала, государство сняло повинности в XVIII в. с дворян, потом, в начале XIX в., дало равноправие купечеству и, наконец, в середине XIX в. освободило крестьян. Отвергая эту теорию, Покровский был, безусловно, прав. Но в качестве аргумента он выдвигает интересы торгового капитализма, утверждая, что в России торговый капитал создал крепостное право и барщинное хозяйство, чтобы выжимать из крестьян продукты для рынка.

В статье «А. П. Щапов» (1927 г.), критикуя буржуазных историков, Покровский опирается уже на более прочную методологию, дает правильную оценку падения крепостного права. В России «при помощи этой государственной власти, — пишет Покровский, — был пробит барьер крепостного права в 1861 г., были открыты пути для более или менее беспрепятственного развития промышленного капитализма в будущем».⁵¹

Покровский правильно вслед за В. И. Лениным считал буржуазных историков «учеными приказчиками буржуазии», помнил указания Ленина, что задача марксистов состоит в том, чтобы «суметь усвоить себе и переработать те завоевания, которые делаются этими «приказчиками»… и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести свою линию и бороться *со всей линией *враждебных нам сил и классов»,⁵² однако все же не сумел выделить прогрессивную линию в буржуазной исторической науке и в должной степени использовать определенные завоевания современной ему буржуазной историографии. Эта задача была решена советской историографией лишь в последующие годы.

Подвергая непримиримой критике дворянско–буржуазную историографию, Покровский довольно правильно видел (а порой угадывал) слабые стороны, ошибки, извращения и прямую фальсификацию в трудах ее представителей. Борьбу с буржуазной историографией он вел неослабно, систематически нанося ей удары своими полемическими статьями и рецензиями, репликами и выступлениями. Он воспитал целый отряд молодых советских ученых, имена которых широко известны в наши дни не только в СССР, но и за рубежом.

Институт красней профессуры, руководителем и профессором которого был М. Н. Покровский, в 1924 г. дал свой первый выпуск. Среди выпускников были А. М. Панкратова, С. М. Дубровский, Н. И. Ванаг и др. «ИКП был не только школой кадров, — вспоминает М. В. Нечкина, — он был научным коллективом, находившимся (по мнению историков) в прямом постоянном взаимодействии с Покровским, был в какой–то мере атмосферой, в которой работал и шел вперед сам Покровский».

По мере того как крепли творческие силы будущих специалистов в области отечественной истории, в Институте расширялась проблематика исследовательских работ. И. И. Минц, А. В. Шестаков и другие разрабатывали проблемы истории гражданской войны. Вопросами истории Октябрьской революции и ее предпосылок занимались К. Ф. Сидоров, Д. А. Баевский, Э. Б. Генкина, Н. Л. Рубинштейн, А. Л. Сидоров. В результате работы семинара Покровского вышел в свет ряд трудов по истории Октябрьской революции.

Выход обобщающих трудов по актуальным вопросам отечественной истории в очень короткий срок стал возможным благодаря созданию бригад по коллективной подготовке монографий и сборников. В предисловии к одному из них («Очерки по истории Октябрьской революции») Покровский писал, что такой путь разработки истории революции в то время был единственно возможный и закономерный.

Покровский не выпускал из поля зрения наиболее талантливых своих учеников, добивался оставления их на научно–исследовательской работе, поддерживал с ними постоянную связь, помогал в издании трудов.

С 1925 г. в стране началась планомерная подготовка кадров научных работников при учебных и научных учреждениях. 30 июня 1925 г. коллегия Наркомпроса по докладу М. Н. Покровского утвердила положение о руководстве подготовкой аспирантов, при Главном ученом совете была создана специальная комиссия.

Основным условием поступления в аспирантуру Покровский считал способность человека к научно–исследовательской работе. За годы обучения аспирант должен был подготовить и защитить работу, которая давала возможность судить, созрел ли он как ученый. Ряды аспирантов были пополнены за счет преданной Советской власти молодежи, главным образом из числа рабочих и трудящихся крестьян.

Об отношении Покровского к молодежи вспоминает М. В. Нечкина: «Это было самое лучшее, трогательное внимание. Не я одна, а множество людей, ныне работающих в науке, могут подтвердить это. Он устраивал на работу, помогал найти пристанище (о квартирах тогда и не мечтали), заботился о здоровье… К нему можно было прийти с любым, даже мелким бытовым, вопросом, и он никогда не говорил, что это мелко для него, не относится к нему, и т. д.».

Во второй половине 20‑х годов активную борьбу против буржуазной идеологии, за ленинское освещение исторического процесса вело Общество историков–марксистов.

В начале учреждения в составе Общества историков–марксистов было всего 40 человек (29 действительных членов и 11 членов–корреспондентов), а к 1 января 1929 г. в Обществе состояло уже 169 действительных членов.

М. Н. Покровский старался создать в Обществе обстановку свободного обмена мнениями, творческих дискуссий. Свою речь при основании Общества он построил таким образом, чтобы «вызвать огонь на себя»: он говорил о недостатках своих трудов, о неудовлетворительном освещении ряда проблем в своих книгах. Говоря о себе, он отмечал влияние экономического материализма на ранние работы, подчеркивал, что экономический материализм нельзя считать марксистской интерпретацией истории. Самокритика Покровского плодотворно сказалась на работе Общества. В 1925 г. в Обществе было заслушано четыре доклада, но уже в 1928 г. обсуждался 31 доклад, преимущественно по методологическим вопросам истории. В 1925 г. с докладами выступили: П. О. Горин, С. М. Дубровский и С. И. Черномордик. Темы их докладов: «Чем были Советы рабочих депутатов в 1905 году», «Декабрьское вооруженное восстание». Следующий год был более «урожайным»: выступали М. Н. Покровский, М. В. Нечкина, С. Л. Урысанович, А. З. Иоанисиани и др. Тематика выступлений была самой разнообразной: от задач по изучению Октябрьской революции до освоения Камчатки и месте истории в программе школ второй ступени. В 1927 юбилейном году доклады (М. Н. Покровского, М. В. Нечкиной, Я. А. Яковлева, М. А. Савельева, А. В. Шестакова и многих других) в основном были посвящены Октябрьским событиям 1917 г. и роли В. И. Ленина в руководстве социалистической революцией.

В последующие годы количество докладов настолько увеличилось, что их трудно перечислить. Среди докладчиков новые имена — В. В. Максаков, С. С. Кривцов, Д. А. Баевский, А. В. Арциховский. Еще разнообразнее стала тематика докладов: «Методы работы В. И. Ленина», «Марксизм и военная история», «История и современность», «Марксистское понимание социологии», «Архивы и их роль в деле изучения истории пролетариата», «Крестьянские восстания на Украине и в Крыму», «Капитализм в Туркестане» и т. д..⁵³

Как видим, в 1926–1927 гг. на собраниях Общества, на заседаниях его секций обсуждались доклады по кардинальным проблемам истории, подвергались критике отдельные работы историков.⁵⁴ Был поставлен ряд докладов о работах Д. М. Петрушевского, Г. Я. Тарле, С. В. Бахрушина. Работа Общества историков–марксистов в значительной степени помогла партии нанести окончательный удар буржуазной историографии внутри страны.

Первая Всесоюзная конференция историков–марксистов (декабрь 1928 — январь 1929 г.) воочию показала, что в Советском Союзе ведется глубокая научно–исследовательская работа по важнейшим проблемам исторической науки. Конференция поставила перед историками вопрос о необходимости разработки истории советского рабочего класса.

Молодая советская историческая наука отмечала свои первые успехи, на книжном рынке появлялись все новые и новые исследования историков, стоявших на марксистско–ленинских позициях. Но наряду с ростом числа таких работ продолжали выходить и труды буржуазных историков, которые заявляли, что они принимают марксизм с оговорками, или выражали несогласие с ленинским пониманием истории по отдельным проблемам.

В новых условиях от историков–марксистов требовалось исключительно глубокое знание фактического материала, овладение в совершенстве техникой исторических исследовании. Перед Обществом историков–марксистов вплотную встал вопрос о развертывании систематической глубокой научно–исследовательской работы.

Наряду с этим Общество придавало большое значение подготовке научно–популярных работ по исторической тематике. Первым шагом в этом направлении было издание популярных «Книг для чтения» по отечественной и всеобщей истории, по истории партии.

Секция по истории партии оформилась в 1928 г. В качестве своей первоочередной задачи эта секция считала подготовку «Книги для чтения» по истории ВКП(б) в пяти томах, рассчитанной на студентов и преподавателей. Секция по истории России развернула работу по изданию «Книги для чтения по истории России» в пяти томах под общей редакцией М. Н. Покровского. «Книгу для чтения по истории Запада» в четырех томах готовила секция истории Западной Европы. Секция методологии ставила своей задачей разработку основных проблем марксистской социологии. На одном из ее заседаний был поставлен доклад «Сущность социологии», который вызвал оживленные споры. Секция издала ряд работ, характеризовавших состояние буржуазной социологии, в частности сборник «Современные буржуазные и антимарксистские течения в исторической науке». Не менее плодотворно работали и другие секции.

Общество историков–марксистов объединяло наиболее зрелые кадры ученых страны, его отделения существовали в ряде республик (на Украине, в Закавказье и Белоруссии) и в некоторых городах.

В начале 30‑х годов Всесоюзное общество историков–марксистов поставило вопрос о подготовке к созданию истории народов СССР вместо имевших хождения курсов истории России. По заданию М. Н. Покровского секция истории народов СССР разработала записку «Об истории народов СССР».⁵⁵ В этом документе высказывалось мнение, что история народов СССР должна представлять собой историю всех народов, входящих в Советский Союз, а не одного русского. Такая задача была уже по силам молодой марксистской историографии.

В 1928 г. Покровский находился в зените своей научной и общественно–политической деятельности. Его 60-летие совпало и с заметными успехами советской исторической науки.

Выступая на юбилейном заседании, Покровский сказал: «Величайшим счастьем для себя я считаю… то, что старые революционеры, которых я глубочайшим образом чту, перед которыми, боюсь употребить нехорошее слово, религиозным образом преклоняюсь, приняли меня в свою среду, считают меня своим, и не из последних своих, и что рабочий класс во мне приобрел своего воспитанника. За это воспитание я буду ему вечно — если может только это слово быть применено к временно существующему человеку — вечно благодарен».⁵⁶

В 1928 г. проходили выборы новых членов Академии паук СССР. Первым в списке, опубликованном в газетах, был М. Н. Покровский.

В своем письме в ЦИК СССР Покровский писал о тех высоких требованиях, которые должны предъявляться к кандидатам в академики: «…что требуется от кандидата? — спрашивал он и отвечал: — 1) чтобы он внес в науку нечто свое, оригинальное, а не был просто начетчиком и компилятором чужих мыслей, 2) чтобы это оригинальное было признано, а это выражается: а) в наличности большого числа учеников — образовании школы; б) в признании мирового значения работы, а это выражается в переводах трудов данного автора на иностранные языки».⁵⁷

Покровский понимал под школой прежде всего наличие большой группы учеников–последователей, которые призваны нести в будущее эстафету исторической науки. Не теория «торгового капитализма», а ленинская историческая концепция была базой сплочения историков того времени. Глава исторической школы вместе со своими учениками и коллегами освобождались от ошибочных взглядов, совершенствовали свои исторические схемы, остро критиковали друг друга не взирая на лица. Неоднократно предметом «проработки» был сам глава исторического фронта.

Возникает вопрос, оказали ли ошибочные взгляды Покровского влияние на его учеников? Однозначного ответа здесь дать нельзя. Как свидетельствуют видные советские исследователи, теория «торгового капитализма» была широко распространена в 20–30‑х годах, отражая незрелое понимание проблемы главным образом обмена, а не производства, видимо, в этом сказалось отрицательное влияние «схемы» Покровского. Однако главное в научном наследии Покровского не теория «торгового капитализма», а общая марксистская направленность его трудов, непримиримость Покровского к буржуазной идеологии, к оппортунизму, его интернационализм и верность делу Коммунистической партии, стремление изучать историю по Ленину. Об этом свидетельствует тот факт, что ученики Покровского уже при его жизни стали обгонять своего учителя, многочисленные дискуссии конца 20‑х — начала 30‑х годов, а также поток монографической литературы, отразившей успехи молодой советской историографии.

С чувством большой ответственности исполнял М. Н. Покровский свои обязанности руководителя исторического фронта. Он требовал от своих учеников постоянной работы в архивохранилищах, глубокого изучения документального материала.

Работать, часто говорил Покровский, можно научиться только на первоисточниках. Человек, который никогда ничего не видел, кроме «чужих» изложений, никогда не сделается настоящим ученым, навсегда останется дилетантом.

В ряде работ историков высказывалось мнение о нигилистическом отношении Покровского к архивным документам. Это мнение не выдерживает критики. Покровский считал, что настоящий историк не может обойтись без исследования архивных источников, не может игнорировать архивных документов, взятых в совокупности. Еще в эмиграции, работая над капитальными работами по истории России и русской культуры, Покровский не раз высказывал сожаление, что он не имеет возможности использовать тех огромных документальных материалов, которые хранятся в архивохранилищах на родине.

После революции Покровский по мере сил и наличия времени работает в государственных архивах, участвует в подготовке к публикации многочисленных архивных фондов, пишет предисловия к сборникам документов.

Покровский был крупным знатоком документов прошлого; за консультацией к нему часто обращались представители различных научных и государственных учреждений. Он был одним из тех, кто консультировал содержание справочного аппарата к первому и второму изданию сочинений В. И. Ленина.

В начале 20‑х годов к нему обратился за помощью А. В. Луначарский. Он просил уточнить дату одного из новых писем Радищева.

Покровский, ознакомившись с документом, писал Луначарскому:

«В грубых чертах приурочить это письмо Радищева можно без всяких длительных изысканий. Радищев был возвращен из Сибири в 1796 году Павлом I и поселен в том самом сельце Немцове, Калужской губернии, которое обозначено на его письме, как адрес отправителя. Не вызывает сомнения и самое письмо со стороны содержания: это обычное «прошение на высочайшее имя» о разрешении приехать в Петербург. Прошение, помеченное 21 декабря 1800 года, обращено, очевидно, к тому же Павлу I, который был убит лишь четыре месяца спустя. Успеха прошение, по всем данным, не имело, ибо Р[адищев] попал в Петербург только при Александре I.

Для более детального выяснения обстановки прошения лучше всего обратиться к автору последнего по времени исследования Радищева Семенникову; это можно сделать через Центроархив.

Как прикажете поступить с самим документом, представляющим, несомненно, ценнейший автограф?

Если Вы ничего не имеете против, я передал бы его в Историко–революционный музей, где я буду завтра, в четверг».⁵⁸

О своем отношении к архивным документам Покровский говорил на заседании Общества историков–марксистов 7 октября 1927 г.

«Я приготовил доклад, он у меня даже есть, я вам могу даже его показать, характера методологического. Но в самую последнюю минуту, сегодня, уже сегодня среди дня в мои руки попали новые, настолько интересные документы, что я просто не в силах, как историк, и при том историк довольно экспансивный, любящий свою аудиторию (смех), не в силах не поделиться с аудиторией этими документами, а между тем они в значительной степени врастают инородным телом в этот методологический доклад, при том они уже вросли в мое сознание, и я не могу не считаться с этими документами, не исходить из них, не говорить о них».⁵⁹

Далее Покровский рассказывает, что он был вынужден отказаться от ряда положений доклада, так как вновь найденные документы противоречили подготовленному тексту.

Подводя некоторые итоги развития исторической науки за десятилетие, Покровский говорил в 1928 г., что в стране уже появились ученые, положившие начало разработке конкретных проблем истории с более прочных, методологических позиций: изучать движение декабристов без учета трудов М. В. Нечкиной — значит отставать от науки; революция 1905–1907 гг. разработана в трудах А. М. Панкратовой, С. М. Дубровского, Б. Б. Граве и других историков; по средневековой, новой и новейшей истории новое слово в науке сказали Е. А. Косминский, Н. М. Лукин и др. «По Парижской Коммуне 1871 года, — подчеркнул Покровский, — мы имеем единственную в мировой литературе строго марксистскую работу того же т. Лукина».⁶⁰ Это были ученики и друзья Покровского, и он гордился ими.

Конечно, на состоянии деятельности научных и учебных учреждений, в том числе и Общества историков–марксистов, сказывалась сложная обстановка в стране в годы, когда еще не были ликвидированы эксплуататорские классы. Нельзя забывать, что наряду с многочисленными научными дискуссиями, которые велись на базе ленинизма, шла борьба против остатков враждебных классов, против троцкистов и правых оппортунистов, против буржуазной идеологии во всех ее формах.

Борьба за чистоту ленинизма, против контрабанды буржуазной идеологии проходила тогда в условиях нехватки зрелых марксистских кадров; в качестве историков выступали порой люди не только не имевшие достаточной теоретической подготовки, но и элементарной специальной подготовки. Это, несомненно, осложняло работу руководителей советского исторического фронта.

Подводя итоги работы Покровского в области историографии, его деятельности как ученого, педагога и организатора исторического фронта, следует признать значительный вклад ученого в создание советской исторической науки.

Ошибки Покровского в целом не могут повлиять на общую оценку деятельности ученого–большевика. К тому же эти ошибки в определенной степени были обусловлены состоянием науки, отсутствием разработки многих важнейших проблем истории на основе ленинской концепции. С полным основанием мы можем утверждать, что в торжестве советской историографии, в ее успехах есть немалая заслуга и М. Н. Покровского.