Глава IV. Развитие исторических взглядов М. Н. Покровского в годы Советской власти. Его работа по совершенствованию своей исторической концепции. Покровский о В. И. Ленине

Существует представление, что активное участие в политической борьбе в бурные революционные эпохи неблагоприятно для работы профессионального ученого. Но когда обращаешься к Покровскому и видишь его исключительную научную продуктивность именно в эти годы, воочию убеждаешься, что если ученый умеет войти в самую гущу политической жизни, то в ней он находит действенный стимул для своей исследовательской работы.

Авторы ряда статей о Покровском считают наиболее характерной чертой работ ученого, написанных в советское время, их актуальность. Современность учит понимать прошлое, ибо только в процессе исторического развития раскрывается внутреннее содержание и смысл явлений, данных первоначально в зародышевой форме. О Чернышевском как историке Покровский писал: «Говоря о прошлом, он постоянно имеет в виду настоящее, а настоящее постоянно стремится объяснить исторически, идя от прошлого».¹ Эти слова применимы к самому Покровскому. Основная черта его исторического мировоззрения, его исторической концепции определяется именно этой установкой на современность.

История ближайших десятилетий становится главной темой его работ в последний период его деятельности, в период наивысшей зрелости его научной индивидуальности.

Сам Покровский с полным основанием утверждал, что о его исторической концепции можно судить по работам, написанным именно в советское время. Вместе с тем взгляды Покровского и тут не оставались неизменными: он по–прежнему всегда в поисках, постоянно не удовлетворен своей работой, сетует на недостатки своей интерпретации исторического процесса.

Советский период деятельности Покровского как ученого–историка можно разделить на два этапа: первый — от победы Октябрьской революции до середины 20‑х годов; второй — с середины 20‑х годов до кончины ученого.

Первый советский период (или пятый, считая четыре дореволюционных периода по предлагаемой нами периодизации) тесно связан с последним, предреволюционным. Так, в 1918 г. Покровский завершает «Очерк истории русской культуры», задуманный и частично написанный еще в эмиграции. В начале 20‑х годов написана «Русская история в самом сжатом очерке» (1920 г.), опубликованы «Очерки русского революционного движения XIX–XX вв.» (1924 г.) и др.

Читая в наши дни «Русскую историю в самом сжатом очерке», легко заметить ее слабые стороны, ошибочное толкование ряда проблем. Но нельзя забывать, что это был первый популярный курс отечественной истории, написанный ученым–коммунистом, что она вышла в свет всего через три года после Октябрьской революции. Такая книжка была очень нужна: книжный рынок был переполнен пухлыми томами произведений буржуазных и дворянских историков и многочисленными брошюрками, прославлявшими повергнутый народом дом Романовых.

Впервые широкие народные массы получили книгу, в которой автор ставил своей задачей осветить далекое прошлое с позиций исторического материализма, показать закономерную смену общественно–экономических формаций. Книга пронизана духом классовой борьбы, в ней показаны многочисленные массовые выступления крестьян против эксплуататоров, появление на исторической арене его величества рабочего класса и нарастающая лавина пролетарской битвы, борьба за свержение господства капиталистов и помещиков, за новую жизнь.

Рассмотрим содержание «Русской истории в самом сжатом очерке», акцентируя внимание на ее сильных и слабых сторонах, отмечая проблемы, разработка которых была достижением для своего времени, отражала прогресс Покровского в сторону совершенствования своих исторических взглядов. Постараемся выделить те проблемы, решение которых не потеряло значения и до наших дней. Наконец, остановимся на неверных и ошибочных трактовках проблем русской истории, вызванных либо издержками, связанными с разработкой курса истории с новых позиций, либо незрелостью и несовершенством мировоззренческих взглядов самого Покровского.

В разделе «Первые столетия русской истории» Покровский пишет, что славяне расселялись на Восточно–Европейской равнине, занимая «небольшой юго–западный угол этой равнины, нынешнюю Западную Украину».² По сравнению с «Русской историей с древнейших времен» он неоправданно сужает территорию, занятую славянскими племенами, которые издавна занимали Центральную и часть Восточной Европы (Волынь, Приднепровье, Силезию, Померанию).

Покровский правильно считает наших предков издревле земледельческим народом. В то же время он пишет о славянах VI в. как о народе «очень первобытном», который еще не вел в то время «никакого правильного хозяйства», что, конечно, неверно.³

В отличие от «Русской истории с древнейших времен», где клеточкой первобытнообщинного строя выводится «печище» или «дворише», в «Русской истории в самом сжатом очерке» дается характеристика сельской общины. «В сельской общине, — пишет Покровский, — никакого общего производства нет и никогда не было. Всякий крестьянин работает на своей полоске самостоятельно, то, что он соберет, принадлежит ему, а не идет в общий котел. Даже равенство наделов не обязательно, в руках у одной крестьянской семьи могло скопиться несколько полосок. Но эти полоски не принадлежали ей навсегда: землю могли переделить, и ее полоски могли достаться другим, а она получит новые».⁴

Сельская община, замечает Покровский, присуща не только России, но и другим странам Западной Европы.

Покровский приводит сведения о древних славянах. Он пишет, что славяне распадались на множество маленьких племен. Говоря о начале «Русского государства» в IX в.⁵ (образование государства без кавычек он относит к более поздним временам), он утверждает, что первыми русскими государями были иноземцы.

Покровский выступает против так называемой норманнской теории, согласно которой государственность у славян начинается якобы «с призвания варягов». Справедливо отмечая, что пришельцы, несомненно, не смогли ни существенно содействовать, ни серьезно помешать процессу феодализации Руси, Покровский необоснованно преувеличивает значение работорговли для формирования общественных отношений. Хотя внешняя торговля в Киевской Руси, несомненно, имела важное значение, однако работорговля не была ее основой.

Говоря об этом, мы не можем не учитывать тот факт, что лишь в 30‑е годы было отвергнуто представление о рабовладельческом характере Киевской Руси. Б. Д. Греков, А. В. Арциховский, Б. А. Рыбаков на основе археологических раскопок и других научных изысканий конкретизировали представления о переходе восточных славян от первобытнообщинного строя к феодализму, доказали, что уже в VI–IX вв. у восточных славян выделяется ремесло и развивается пашенное земледелие, родовая община как трудовой коллектив распадается на индивидуальные крестьянские хозяйства, образующие соседскую общину, растет частная земельная собственность и идет процесс классообразования, племенное войско наряду с выполнением оборонительных функций становится силой, господствующей над соплеменниками, племенная земля превращается в личную наследственную собственность князей.

В «Русской истории в самом сжатом очерке» освещение этих проблем было довольно схематичным, но оно отражало уровень развития науки своего времени.

Покровский подробно анализирует «Русскую правду», он отбирает сведения, свидетельствующие о наличии в древней Руси классовой борьбы. Однако вывод из анализа дан неверный. «…Русь X–XI вв., — пишет он, — еще не знала общественных классов».⁶

В действительности уже с IX в. в древней Руси существовало классовое общество, в котором основными производителями являлись крестьяне. «…Крепостничество, — писал В. И. Ленин, — может удержать и *веками *держит миллионы крестьян в забитости (например, в России с IX по XIX век…» ⁷

Освещение классовой борьбы в «Русской истории в самом сжатом очерке» носит более глубокий и систематический характер, чем в «Русской истории с древнейших времен». «С появлением классов, — пишет Покровский, — началась и классовая борьба: бедные восставали, нападали на богатых, поджигали у них дома, крали у них скот».⁸ Сведения о волнениях в древней Руси Покровский дает более полные. Так, он уже рассказывает о двух восстаниях в Киеве в XI и XII вв. «Никакими свирепыми наказаниями, — читаем мы в «Русской истории в самом сжатом очерке», — нельзя было испугать задавленную ростовщиками народную массу. И при первом же удобном случае она поднималась вся уже не в виде отдельных «разбойников», а в виде общенародного восстания».⁹

Характеристика городов древней Руси в «Русской истории в самом сжатом очерке» не отличается от «Русской истории с древнейших времен» и дана в основном по Ключевскому (Покровский замечает, что городскую Русь историки называют Киевско–Новгородской). «Тогдашние большие города жили работорговлей, не нужно забывать этого», — утверждает Покровский.¹⁰ Мы видим, что факты не подтверждали этого тезиса Покровского. Наоборот, факты говорили о том, что, возникнув из крепостей–замков, обросших посадами, города по мере роста общественного разделения труда становились центрами развития ремесла. К XII в. в них насчитывалось свыше 60 ремесленных специальностей, русские ремесленники производили более 150 видов железных и стальных изделий. Что касается торговли, то на внешний рынок поступали мед, воск, смола, пушнина, лен и льняные ткани, оружие, изделия из серебра, пряслица и другие ремесленные изделия. К тому же часть горожан была связана с земледелием.

Причины распада Руси Покровский видит главным образом не в развитии вглубь феодальных отношений, а в хищнической торговле, передвижке мировых торговых путей и нападении татаро–монголов.

Установление феодальных порядков Покровский относит к XIII в. Он дает основные признаки феодализма, однако формулирует их нечетко, некомпактно (характеристика признаков феодальной формации разбросана по всем докапиталистическим разделам «Русской истории в самом сжатом очерке»), нередко противоречиво.

Объединение княжеств вокруг Москвы Покровский объясняет различными причинами. Он отмечает выгодное положение Москвы, накопление богатств в руках московского князя, содействие церкви. «Московский князь опирался, с одной стороны, на свое богатство, — утверждает Покровский, — с другой — на татар, с третьей — на поддержку церкви и сделался понемногу главой всех русских князей».¹¹

Процесс складывания русского централизованного государства в «Русской истории в самом сжатом очерке» показан очень популярно. Как отмечает Л. В. Черепнин, Покровский «в лаконичной формуле… определяет этот процесс (неплохо схватывая его суть) как образование «феодальной монархии (единодержавия)» из «феодального хаоса»».¹²

Покровский показывает, как растут производительные силы страны, иллюстрируя это ростом столицы, которая становится «одним из самых больших городов Европы и уж, конечно, самым большим городом в России». Прокормить огромное по тому времени население столицы можно было, лишь получая достаточное количество хлеба и других сельскохозяйственных продуктов.

Население города растет за счет ремесленников и купцов. Покровский правильно подмечает изменение природы города, в котором все более преобладает торгово–промышленное население. Он пишет о разложении натурального хозяйства, подходит и к решению проблемы образования в XVII в. всероссийского рынка, правильно считая, что во главе этого процесса стояла торговая буржуазия.¹³

Первоначальное накопление капитала Покровский относит к XVIII в. «Откупа, — правильно утверждает он, — были одним из главных источников первоначального накопления…» ¹⁴

В разделе «Промышленный капитализм» освещается процесс складывания капиталистического способа производства. Он пишет о так называемой системе временного производства, о петровских мануфактурах. «…Первым русским мануфактурам (их уже в 1725 г. считалось более двух сотен), — замечает Покровский, — не хватало не только машин, а кое–чего другого еще: свободного рабочего, который был бы заинтересован в том, чтобы работать лучше и сработать как можно больше».¹⁵

Покровский пишет о бурном росте промышленности в России XIX в., справедливо подчеркивая, что наиболее быстрыми темпами в первой половине столетия шло строительство предприятий легкой промышленности — бумагодельных и ткацких предприятий.

В ряде случаев представляют интерес и наблюдения Покровского о росте торговли в стране. Он прав, утверждая, что торговый капитал в древней Руси развивался на основе внешней торговли.¹⁶ Рост товарного производства вел к увеличению роли торгового капитала, купечество объединялось в гильдии и вместе с ремесленниками боролось с феодалами и феодальной раздробленностью Руси. В этот период Новгород (по определению Покровского, феодально–купеческая республика) ведет большую торговлю, определяющая роль в ней принадлежит внешней торговле.

В XVI в. усиливаются экономические связи между областями, отдельными городами и землями, образуется централизованное русское государство. В городах все больше преобладает торгово–промышленное население. «Помещики, — пишет Покровский, — имели, таким образом, могучего союзника в лице торгового капитала, а этот в свою очередь держал в зависимости от себя всю массу городского населения».¹⁷

Утверждение Покровского, что в конце XVI в. представители торгового капитала наряду со средним помещичьим землевладением захватили власть, — несомненное преувеличение. В действительности, как отмечают экономисты, в то время русское купечество приобретало черты сословной организации и лишь начинало играть известную политическую роль. Это предшествовало образованию в будущем столетии всероссийского рынка — процесса, руководителем которого были купцы.

Много интересных и правильных наблюдений Покровского содержат разделы, в которых освещается роль монастырей во внутренней торговле. Важнейшим товаром во внутренней и внешней торговле был хлеб.

Образование в XVII в. всероссийского рынка, усиление обмена между областями в условиях господства феодального способа производства — все это поднимало значение торгового капитала. Это видел и Покровский, хотя не вполне четко представлял себе весь процесс. Несомненно, прав он, когда пишет: «Не следует представлять себе дело так, что торговый капитал «кончился», а промышленный на его месте «начался». Такое представление было бы совершенно неправильно».¹⁸

Однако преувеличение экономической и политической роли торгового капитала в истории России очевидно. Это относится и к утверждению Покровского о том, что влиянием торгового капитала объясняется и строительство сети железных дорог в 1860–1870 гг., и реформа 1861 г. Все это могло «состояться только потому, что оно и торговому капиталу оказалось выгодно. А полной ликвидации крепостнического государства долго не удавалось достигнуть, потому что Торговому капиталу это государство было нужно».¹⁹

Подметив значение торгового капитала в процессе становления всероссийского рынка, повышение политической роли купцов, Покровский в то же время дает этому процессу нечеткие, порой вульгарные объяснения. Так, утверждение Покровского о том, что купцы завладели властью уже при Иване Грозном, не выдерживает никакой критики.²⁰

Схема развития торгового капитала уже в «Русской истории в самом сжатом очерке» приобретает самодовлеющее значение. «На самом деле, при первых Романовых лучше всего жилось крупному торговому капиталу, — пишет он, — крупные гости мало–помалу забрали в свои руки все управление государственными финансами, раскладывали и собирали все налоги, брали себе на откуп сбор налогов и другие выгодные предприятия и т. п.».²¹ Покровский утверждает, что семья Романовых якобы добросовестно служила дворянству и торговому капиталу, не только служила, но как бы срослась с торговым капиталом. «При Романовых царь, употребляя удачное выражение одного иностранца, стал первым купцом своего государства. Крупные купцы, московские гости стали прямыми царскими агентами, а торговля всеми ценными товарами — шелком, который получался из Персии, дорогими сибирскими мехами, кожами, выделанными по особому русскому способу и особенно ценившимися в Западной Европе, и т. д. — стала царской монополией. К началу следующего XVIII столетия, лет через 100 после того, как Романовы сели на московский престол, царский двор, по отзыву другого иностранца, походил на купеческую контору».²²

Эта картина, нарисованная Покровским в «Русской истории в самом сжатом очерке», имела целью показать новые явления в жизни Русского государства в XVII столетии — образование всероссийского рынка и ведущую роль в этом процессе торгового капитала. Однако сделать правильный теоретический анализ этого процесса Покровский оказался не в состоянии.

Покровский показывает, как торговый капитал частично шел на развитие промышленного производства, как позднее из среды купцов выросли фабриканты и заводчики. Подмечает Покровский и процесс втягивания России в систему мирового рынка. Внешняя торговля приобретает все большее значение в экономике России. Помещики производят все больше хлеба на вывоз, Россия становится крупным экспортером хлеба. Много хлеба из России начинает вывозить Англия. Это все так. Но вдруг читатель останавливается перед следующим обобщением Покровского: в конце XVIII и начале XIX в. «промышленный капитал уже был налицо и боролся за власть с торговым…».²³ Это довольно нечетко сформулированное положение, по–видимому, означало переход торгового капитала из периода самостоятельного развития в период подчинения промышленному капиталу. Если это так, то действительно во второй половине XVIII и еще более в первой половине XIX в. усиливается переход купцов к промышленной деятельности и торговый капитал становится все в большей степени промышленным, организует мануфактуры и крупное машинное производство.

Мы уже говорили, что в отличие от «Русской истории с древнейших времен» тема классовой борьбы в «Русской истории в самом сжатом очерке» органически входит в контекст книги. Во введении «Общие понятия об истории» Покровский отмечает: «Раньше, чем возник теперешний порядок буржуазного общества с его фабриками, заводами, банками, железными дорогами и т. д., существовало феодальное общество, существовало крепостное право, и тогда не фабриканты отнимали у рабочих все то, что они вырабатывали, платя им за это гроши, а помещики отнимали у крестьянина плоды его труда, не платя ему за это совсем ничего».²⁴

Образование общественных классов Покровский датирует уже XII в. Постепенно, пишет он, «выделились люди, в руках которых благодаря удачным походам и грабежам скопилось много богатства, главным образом скота (мы помним, что он вначале был очень дорог) и рабов, «холопов»… Образовалось два класса: богачей, во главе которых стоял князь, и городской да деревенской бедноты, угнетаемой богачами».²⁵ Покровский поясняет, что «с появлением классов началась и классовая борьба: бедные восставали, нападали на богатых, поджигали у них дома, крали у них скот».²⁶ На основе анализа статей «Русской правды» он прослеживает развитие классовой борьбы на Руси.

Правильно подмечает Покровский и наличие ожесточенной классовой борьбы в начале XVII в. Покровский рассказывает о крестьянском восстании под руководством И. И. Болотникова. С большим сочувствием он описывает Болотникова как человека смелого, предприимчивого, поднявшего крестьянство на борьбу против угнетателей. Однако сведения об этом восстании приводятся весьма скудные.

В «Русской истории в самом сжатом очерке» Покровский впервые сообщает о соляном бунте. Значительно подробнее, чем прежде, рассказывает Покровский и о восстании Степана Разина, которого называет наследником Болотникова. Причины восстания сформулированы противоречиво: вначале он пишет, что восстание было «непосредственно связано с развитием торгового капитала», а на следующей странице указывает на рост феодальной эксплуатации. В целом Покровский характеризует это движение как «казацко–крестьянскую революцию» ²⁷

В восстаниях Болотникова и Разина Покровский видит «попытки крестьянской массы сопротивляться надвигавшейся на нее бешеной эксплуатации, связанной с ростом товарного хозяйства, в начале XVII в…… Эти восстания закончились неудачей. «После Разина, — по мнению Покровского, — ровно 100 лет не было в России большого крестьянского движения».²⁸

Причину восстания Пугачева, которому Покровский отводит значительное место в своей «Русской истории в самом сжатом очерке», он видит в том, что под влиянием развития товарно–денежных отношений эксплуатация крестьян «отличалась особенной свирепостью». В числе восставших, пишет он, были крестьяне и крепостные мастеровые уральских заводов. Он подчеркивает участие в восстании народов Поволжья, особенно башкир.

Анализируя документы восстания, Покровский приходит к выводу, что это была «полная программа освобождения крестьян не только с их землей, но с возвращением крестьянам всех угодий, когда–либо отобранных от них и от казаков помещиками и откупщиками…».²⁹

Вместе с тем Покровский замечает, что манифест Пугачева сохранял самодержавную власть во всей неприкосновенности. Речь шла о замене одного царя другим, «более справедливым». Автор пугачевского манифеста, отмечает Покровский, не понимал, что невозможно сохранить самодержавие и в то же время освободить народные массы от эксплуатации и угнетения. Таким образом, по сравнению с «Русской историей с древнейших времен» Покровский более правильно показывает отсутствие осознанной программы восстания Пугачева.

Покровский пишет, что и при феодализме были восстания против эксплуататоров, но они всегда терпели поражения. Крестьянские восстания без руководства со стороны пролетариата, подчеркивает он, не могут победить.

Первым русским революционером–республиканцем Покровский называет А. Н. Радищева. В «Русской истории в самом сжатом очерке» нет понятия дворянской революционности, но периодизация революционного движения близка к ленинской. Радищева, декабристов и Герцена Покровский считает одним поколением революционеров, а Чернышевского и его последователей — представителями другого, «следующего за Герценом поколения…».³⁰ Заметим, что Сперанского Покровский также без достаточных на то оснований относит к революционерам.

Шаг вперед делает Покровский в «русской истории в самом сжатом очерке» в освещении движения декабристов.³¹

Покровский пишет о влиянии на русское офицерство походов в Европу, где они увидели другой общественноэкономический строй. Четкого представления о том, что новые порядки, которые увидели за рубежом русские офицеры, буржуазные, что на участников похода оказала влияние Великая французская революция, у Покровского нет. Правда, он добавляет: «Позже прибавились более свежие и еще более убедительные примеры: ряд революций в Испании и Италии, начатых также армией».³²

Характеристики, данные Покровским декабристам, по сравнению с прежними работами претерпевают изменения. Он говорит о декабристах с большим уважением, называет их революционерами, подчеркивает их приверженность к республиканским идеям. Но, как правильно заметила М. В. Нечкина, анализ пестелевского проекта «Русской правды» сделан не совсем точно. Пестель вовсе не собирался передавать землю народу, как утверждает Покровский, а считал необходимым разделить землю пополам, одну половину закрепить за общинами, а другую сохранить в руках государства и крупных собственников.

Покровский преувеличивает значение участия народа в выступлении декабристов, вступление в борьбу простых людей, оказавшихся на Сенатской площади. Он квалифицирует это выступление как начало «всенародного восстания». В то же время он совершенно справедливо подчеркивает, что декабристы были далеки от народа, что в конечном счете они «боялись всенародного восстания…».³³

В целом, не понимая дворянской революционности, Покровский считает первое поколение революционеров — Радищева, декабристов и Герцена — буржуазными революционерами, хотя и подчеркивает, что по своему происхождению декабристы были почти сплошь дворяне.³⁴

В «Русской истории в самом сжатом очерке» Покровский впервые пишет о великом русском мыслителе Чаадаеве. Рассказывает он также и о деле Петрашевского.

Характеризуя выступления и декабристов, и революционных разночинцев как движение интеллигенции, Покровский, однако, видит разницу, подчеркивая, что до 1825 г. интеллигенция была «почти сплошь дворянская». В 60‑е и 70‑е годы главной фигурой освободительного движения выступает разночинец. «Правильно, научно выражаясь, «разночинец» есть мелкий буржуа или выходец из рядов мелкой буржуазии»,³⁵ — поясняет Покровский.

Таким образом, несомненно, что Покровский исходит в данном случае из ленинского положения, высказанного в «Докладе о революции 1905 года». «В 1825 году, — говорил В. И. Ленин, — Россия впервые видела революционное движение против царизма, и это движение было представлено почти исключительно дворянами. С того момента и до 1881 года, когда Александр II был убит террористами, во главе движения стояли интеллигенты из среднего сословия».³⁶

В «Русской истории в самом сжатом очерке» подробно раскрывается существо народнической доктрины. Идеалом народничества, писал Покровский, была сельская община, которая представляла собой остаток первобытного земледелия. «С установлением феодального строя помещик выжимал прибавочный продукт сразу из всей деревни; это ему было удобно, и он продолжал поддерживать общинные порядки уже искусственно…» ³⁷ Ни с социализмом, ни с коммунизмом эта община не имела ничего общего.

Уравнительные качества общины привлекли внимание русской революционно настроенной интеллигенции. «В своем понимании социализма, — писал Покровский, — интеллигенция шла не от производства, а от распределения собственности. Но распределение собственности есть вторичный признак, это распределение зависит от организации производства».³⁸

Провозвестником мелкобуржуазного социализма в России Покровский считает Герцена. Мысль, впервые высказанная Герценом, пишет он, что русская община не есть гарантия от революции в России, как думали славянофилы, а, наоборот, доказательство того, что именно Россия, минуя буржуазную революцию, должна свершить революцию социалистическую, прочно вошла в сознание русской интеллигенции 60‑х и 70‑х годов.³⁹

Иначе освещает Покровский взгляды Н. Г. Чернышевского, представителя «следующего за Герценом поколения…». Социалистическую революцию в России Чернышевский считал делом отдаленного будущего. «…Он тяготел более к политической демократии, низвержение крепостнического государства, господства помещиков и самодержавия царя было для него ближайшей задачей». Для этого, продолжает Покровский, он надеялся использовать «крестьянское движение, которое после Крымской войны не утихало ни на один год, а после 19 февраля вспыхнуло ярким пламенем».⁴⁰

В отличие от «Русской истории с древнейших времен» в «Русской истории в самом сжатом очерке» народничество 70‑х годов уже выделено в самостоятельный период буржуазно–демократического этапа революционного движения.

Покровский указывает, что утопический социализм был разработан в трудах П. Л. Лаврова, прежде всего в его «Исторических письмах». П. Л. Лаврова Покровский называет крупнейшим представителем и создателем «стройной системы» русского мелкобуржуазного социализма. Понимание истории, пишет Покровский, изложенное в «Исторических письмах», «получило в нашей литературе название «народничества». На самом деле народу тут отводилось последнее место: он страдает, он трудится, а думают за него и спасают его «критически мыслящие личности». Это понимание истории именно буржуазное…».⁴¹

Отмечает Покровский также большую роль Михайловского в распространении народничества. Но если Лавров и Михайловский, с точки зрения народнических программ, стали учителями того, как надо понимать жизнь, то учителем того, как нужно ее делать, как действовать, был прежде всего М. А. Бакунин. «Бакунин, — читаем мы в «Русской истории в самом сжатом очерке», — был народник в более прямом смысле, чем Лавров: для него народ, народная масса были прямым источником революции». Бакунин считал, что учить народ глупо, он сам знает лучше, что ему надо делать, и призывал лишь поднимать народ на бунты, на возобновление разинщины и пугачевщины.

Революционная молодежь, которой хотелось действовать, бороться, пошла в народ. «Это огромное по своему времени движение «в народ», охватившее тысячи молодых людей, было началом нового революционного подъема, отделенного шести–, семилетним промежутком от крушения каракозовщины…» ⁴²

Бакунисты, говорится в «Русской истории в самом сжатом очерке», возбуждали ненависть к несправедливому строю, говорили о жадности и вероломстве эксплуататоров, но не были в состоянии дать определенный ответ на вопрос: что же должны делать эксплуатируемые? В отличие от Чернышевского, который призывал свергнуть самодержавие, бакунисты агитировали «расшатывать государство» при помощи стихийных бунтов. «Мелкобуржуазный социализм надеялся поднять крестьянство, оно не шелохнулось»,⁴³ — заключает Покровский.

Исследуя причины перехода народников к террору, Покровский отвергает мнение, что они применили эту тактику как ответ на полицейские преследования. Это объяснение, пишет он, очень естественно для буржуазии, которая видит в революции какую–то болезнь. К террору бунтари перешли, лишь убедившись в невозможности поднять массовое народное восстание. Покровский приводит слова А. Желябова: «История движется ужасно тихо, надо ее подталкивать…»⁴⁴ Автор «Русской истории в самом сжатом очерке» отмечает, что террором народники пытались раскачать буржуазию, вывести ее из состояния трусливого оцепенения, а правительство — довести до такого оцепенения; и в том и в другом они ошиблись.

Таким образом, в «Русской истории в самом сжатом очерке» сделан известный шаг вперед в освещении истории народничества. Конечно, некоторые важные положения, выдвинутые Покровским, были ошибочными и впоследствии пересмотрены исторической наукой.

В «Русской истории в самом сжатом очерке» автор достигает несомненного прогресса и в изучении истории рабочего движения. Он пишет, что реформа 1861 г., по мысли царизма, должна была задержать пролетаризацию крестьянства, но законы экономического развития были сильнее «высочайшей воли». Несмотря на все старания самодержавия предупредить возникновение пролетариата, оно уже вскоре было вынуждено вести борьбу с рабочим движением, а аграрный кризис 80‑х годов стал превращать крестьянина в пролетария с молниеносной быстротой. «Ничто не помогало: расслоение деревни на пролетариат и мелкую сельскую буржуазию, на «бедноту» и «кулаков» шло неудержимо», и наличие этого процесса «должны были признать даже народнические писатели, как ни неприятно им было видеть проникновение трижды проклятого капитализма в сельскую общину».⁴⁵

Демонстрацию на площади Казанского собора в Петербурге в декабре 1876 г. Покровский определяет как рабочую. Действительно, основными участниками ее были рабочие Петербурга, хотя организовали ее народники. Революционные настроения среди пролетариев он отмечает не только в столице, но и по всей России. «…Рабочие уже в 70‑х годах умели внести в движение нечто новое, свое»,⁴⁶ — подчеркивает он. Если в «Русской истории с древнейших времен» о «Южнороссийском союзе рабочих» нет упоминаний, то в данной работе эта первая пролетарская организация в России занимает подобающее ей место. Покровский указывает, что в отличие от народнических организаций, считавших массу «стихийной силой», которая слепо пойдет за революционерами, члены «Южнороссийского союза рабочих» уже видели, что революцию должна осуществить сознательная и организованная масса.

Рассказывая о «Северном союзе русских рабочих», Покровский особо выделяет, что «его программа и устав вышли целиком из пролетарских кругов при явно отрицательном к ним отношении тогдашней петербургской революционной интеллигенции». С. Н. Халтурин, пишет Покровский, был передовым рабочим, представляющим себе революционный переворот не в виде «стихийного взрыва», как рисовали его народники, а в форме всеобщей забастовки. Причины перехода Халтурина к террору Покровский объясняет разочарованием, вызванным разгромом «Союза» и арестами товарищей. «…Крушение любимого дела произвело на него огромное впечатление. Он пережил разочарование, очень похожее на разочарование, какое вынесли интеллигенты из своего «хождения в народ». И, как и те, под влиянием этого разочарования он стал сам террористом».⁴⁷

В «Русской истории в самом сжатом очерке» рассказывается о первых социал–демократических организациях в России, о деятельности группы «Освобождение труда», о борьбе Г. В. Плеханова против народнической идеологии. Более обстоятельно, чем в «Русской истории с древнейших времен», освещается деятельность петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Автор пишет, что эта революционная организация, прочно спаянная с рабочей массой, была «зародышем, из которого развилась российская социал–демократическая рабочая партия…».⁴⁸ Покровский рассказывает о борьбе В. И. Ленина и его соратников против «экономистов», за создание марксистской партии, о роли «Искры» в подготовке съезда РСДРП. Большие разделы рассматриваемой работы посвящены массовому рабочему и крестьянскому движению. Эти разделы основаны на огромном фактическом материале, значительная часть которого была впервые введена в научный оборот. М. Н. Покровский учитывал пожелание В. И. Ленина, рекомендовавшего ему пополнить книгу историческими фактами.

Таким образом, в освещении истории освободительного движения буржуазно–демократического и пролетарского периодов, как и многих других проблем, Покровский, несомненно, делает шаг вперед. Приведенные нами выписки убедительно показывают, что выводы ряда историков, считающих «Русскую историю в самом сжатом очерке» Покровского в целом немарксистской, нельзя считать доказанными. Тем более неверен вывод, что эта книга была в научном отношении шагом назад. Рассмотрение положительных сторон «Русской истории в самом сжатом очерке» показывает, насколько объективно подошел В. И. Ленин, дав высокую оценку этому труду Покровского и предложив его доработать, с тем чтобы он мог стать учебником.

Вместе с тем нельзя не заметить, что «Русская история в самом сжатом очерке» не свободна от ошибок и недостатков. К сказанному ранее добавим, например, что Покровский неправильно освещает освободительную борьбу против польских и шведских захватчиков в начале XVII в. Нельзя согласиться и с характеристикой, данной Покровским руководителям борьбы — Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому. Опираясь на мощный патриотический подъем широких народных масс, они сумели объединить патриотические силы и разгромить иноземных захватчиков. Одержанная победа окружила заслуженным ореолом славы имена национальных героев нашей Родины.

Совершенно неверно изобразил Покровский Герцеговинско–Боснийское восстание 1875 г. как инспирированное извне. В действительности это было народно–освободительное восстание против турецкого феодального и национального гнета. Оно вызвало глубокие симпатии общественности России и других стран. Допускает Покровский ошибку и в оценке русско–турецкой войны 1877–1878 гг., которая началась в разгар национально–освободительной борьбы балканских народов. В войне укрепились традиции давнишней дружбы русского и болгарского народов.

Можно привести много других примеров неправильного решения Покровским в «Русской истории в самом сжатом очерке» ряда конкретных проблем истории. Однако, как нам кажется, в этом нет особой необходимости. На многие из них еще при жизни автора указывала критика. Многие ошибки и мелкие противоречия, критикой которых можно «убить автора», Покровский видел (а позднее и исправил) сам. Он писал, что эта книга создавалась в бурное революционное время, что историки следующего поколения, располагая большим досугом, в совершенстве владея диалектическим методом, сумеют понять и объяснить историческую неизбежность этих противоречий. «Они, конечно, не станут клясться нашими словами, плохие они тогда были бы марксисты, — они признают, что уж кому–кому, а нам, работавшим в сверхдьявольской обстановке, нельзя ставить всякое лыко в строку, но признают также, надеюсь я, что благодаря нам им есть с чего начать…» ⁴⁹

Завершая рассмотрение «Русской истории в самом сжатом очерке», следует сказать, что эта книга была самым популярным изданием по истории нашей Родины. По своей распространенности она до сих пор превосходит другие книги по истории СССР: по нашему подсчету, который нельзя считать полным, вышло в свет 15 основных изданий (из них 10 при жизни автора), 75 стереотипных и на языках народов СССР и зарубежных стран — всего более 90 изданий.

«Русская история в самом сжатом очерке» издавалась в Германии, Чехословакии, Англии, США, Японии и других странах. Сознавая несовершенство «Русской истории в самом сжатом очерке», Покровский писал в предисловии к первому изданию: «Огромные недостатки выпускаемой теперь работы автор сознает не менее любого из своих будущих критиков. Как раз теперь, когда только начинается опубликование гигантского сырого материала по этой эпохе, может быть всего менее удобно «подводить итоги»». Поэтому он считал, что третью часть придется, вероятно, перерабатывать для каждого нового издания.

Так и получилось в действительности. Покровский перерабатывает эту часть книги для второго (1923 г.) и третьего (1927 г.) изданий, вносит некоторые исправления и в четвертое издание (1930 г.). О характере проделанной им работы над текстом говорят предисловия к третьему и четвертому изданиям.

При последующих изданиях (четвертое, пятое и шестое вышли в 1924–1925 гг.), при подготовке седьмого издания, вышедшего в 1929 г., Покровский внес в текст «Русской истории в самом сжатом очерке» некоторые изменения, которые свидетельствуют о том, что он начинает более правильно понимать роль торгового капитала в истории России. Восьмое издание (1929 г.) и девятое (1930 г.) сколько–нибудь существенной авторской правке не подвергались.

В 1931 г. вышло десятое, последнее прижизненное издание первой и второй частей «Русской истории в самом сжатом очерке». Оно было выпущено в издательстве «Московский рабочий» в серии «Дешевой библиотеки ОГИЗа» книжкой малою формата. Одновременно в той же серии в качестве второй книги была опубликована и третья часть «Русской истории в самом сжатом очерке». Это было последнее раздельное издание книги. В последующих (посмертных) изданиях все три части книги были объединены в одном томе.

В десятом издании были частично учтены изменения во взглядах Покровского, сформулированные им в статье «О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России».

В январе 1932 г., ненадолго до кончины, Покровский писал директору Крымиздата, что при подготовке десятого издания книги он учел критические замечания.

Главным недостатком «Русской истории в самом сжатом очерке» Покровский считал описание только русской истории при отсутствии разделов, посвященных истории народов СССР, и недостаточное освещение истории ленинской партии. «Русская история в самом сжатом очерке», пояснял Покровский, возникла из курса лекций, прочитанных в Университете имени Я. М. Свердлова, где специально читался курс истории партии. Естественно, что в лекциях по русской истории не было смысла повторять то, что говорилось при изучении истории партии, а для учебника по русской истории разделы истории партии, сыгравшей огромную роль не только в истории нашей страны, но и во всемирной истории, необходимы.⁵⁰

«Русская история в самом сжатом очерке» неоднократно рецензировалась в центральной печати. Давая в целом положительную оценку, авторы рецензий подвергали критике недостатки работы.⁵¹ Не соответствует истине утверждение, получившее распространение в литературе, о том, что книга Покровского всячески расхваливалась и совершенно не критиковалась при жизни автора.

Другим обобщающим трудом Покровского, опубликованным одновременно с третьей частью «Русской истории в самом сжатом очерке», был сборник его лекций «Очерки русского революционного движения XIX–XX вв.». Без рассмотрения этой работы невозможно представить во всей полноте исторические взгляды Покровского первой половины 20‑х годов.

Сборник лекций Покровского, более чем какая–либо его другая книга, имеет «установку на современность», собственно, этим открывается первая лекция: «…никакой марксист, о чем бы он пи говорил и ни писал, хотя бы о каменном веке, не может не отправляться от современности».⁵²

Несколько слов об истории написания книги. «Очерки русского революционного движения XIX–XX вв.» стенограмма лекций, прочитанных на курсах секретарей уездных комитетов РКП (б) зимой 1923/24 г. по учебному плану Свердловского университета. Покровский не считал эти лекции совершенными, называя их «суррогатом»; он подчеркивал лишь доходчивость их материала по «внешности», «удобочитаемости». Несмотря на все это, мы не можем упускать из виду заявление Покровского, что лекции «отражают точку зрения автора «четырехтомника» в ее теперешнем виде».⁵³

Трудно объяснить столь категорическое утверждение автора, особенно имея в виду, что сборник лекций по своему содержанию серьезно противоречит выходившей почти одновременно с ним «Русской истории в самом сжатом очерке». Если в «Русской истории в самом сжатом очерке» Покровский при изложении революционного движения в основном исходил из ленинской периодизации, считая декабристов и Герцена первым поколением революционеров, Чернышевского и разночинцев — следующим поколением, а с 1896 г. намечал новый этап массового движения, то в «Очерках русского революционного движения XIX–XX вв.» Покровский дает иную периодизацию, причем с явно идеалистической окраской. «Можно построить три периода русского революционного движения, — пишет он. — Первый период — с 20‑х до 80‑х годов XIX века — можно охарактеризовать так: интеллигенция в поисках массы. Она ищет эту массу сначала среди крестьянства, потом среди рабочих, даже среди буржуазии, офицерства и т. д. Она ищет массу и не находит ее. Второй период будет с 80‑х годов и приблизительно до начала второго десятилетия XX века, когда интеллигенция нашла массу. Она нашла массу, но она еще не слилась и не спаялась с этой массой, ибо эта масса, постепенно, стихийно накалившись, идеологически была еще чрезвычайно далека от революционной интеллигенции».⁵⁴

Как видно из этой периодизации, Покровский объединяет в один этап и дворянских, и разночинских революционеров. Период массового движения он разделяет на два этапа, причем оценку их дает с надклассовых позиций. Время возникновения сознательного рабочего класса (по Покровскому, этот класс не выделяется из «массы») относится не к началу революции 1905 г., а к 1910 г. Несостоятельность такой периодизации очевидна. Заметим, что и сам Покровский, выдвинувший, по–видимому, эту периодизацию экспромтом, в последующих работах к ней не возвращался.

В первой лекции Покровский призывает слушателей изучать прошлое, не отрываясь от современности. Главным событием новой эпохи, говорит он, является наша рабочая революция: Великий Октябрь — мировое, интернациональное явление.

Для того чтобы понять современность, необходимо глубоко уходить в прошлое. Основой изучения истории, подчеркивает Покровский, может быть только марксистский диалектический метод: «…другого пути к пониманию истории не существует…».⁵⁵

Как нетрудно убедиться, Покровский высказывает целый ряд правильных, интересных мыслей. И вместе с тем в этой же первой лекции им изложены основы надуманной теории торгового капитала. Он прямо говорит о себе как о человеке, «открывшем, можно сказать, роль торгового капитала в истории России…».⁵⁶

Можно согласиться с автором: действительно, нужно усилие фантазии, чтобы представить себе, как в форме борьбы за свободу, против самодержавия «в сущности, шла ожесточенная борьба двух форм капитализма, борьба торгового капитала с промышленным капиталом, борьба, происходившая всюду: это явление мировое, а вовсе не специально русское». «На континенте эти столкновения были почти во всех странах, — продолжает Покровский, — а наиболее острыми они были в России, потому что оба капитализма, и торговый, и промышленный, явились в Россию очень поздно и спешили догнать своих западноевропейских родоначальников и прототипов, и в этой спешке они топтали друг друга, мяли друг друга, сталкивались друг с другом более бесцеремонно, чем в Западной Европе».⁵⁷

Он ссылается на свои наблюдения о роли торгового капитала, данные еще в «Русской истории в самом сжатом очерке». Но если там они были своеобразной попыткой понять такие процессы, как образование всероссийского рынка, первоначальное накопление, то теперь это означало отход от научных позиций, вульгаризацию исторического процесса.

Покровский называет борьбу промышленного и торгового капитала «стержнем русской истории». Что же это за стержень? И что такое торговый капитализм? В самых общих чертах, говорит Покровский, картина такова. Торговый капитал, эксплуатирующий самостоятельного мелкого производителя, не вмешивающийся в производство и не организующий его, оперирует при помощи внеэкономического принуждения. Его типичной формой была североамериканская плантация. Плантация есть явление капиталистического хозяйства, а не феодального, в то же время она отличается от промышленного капитализма, когда фабриканту противостоит свободный рабочий. Были и в России зачатки плантационного хозяйства на основе крепостного права, однако в целом здесь дело обстояло иначе. «И вот торговый капитал, чтобы иметь возможность отнять у мелкого самостоятельного производителя надельную землю, а прибавочный продукт его труда заполучить в свои руки, вынужден был создать эту громадную машину полицейского бюрократического государства, увенчанную Мономаховой шапкой. В Мономаховой шапке ходил по русской земле именно торговый капитал, для которого помещики и дворянство были только агентами, были его аппаратом».

Торговый капитал, по Покровскому, всесилен. По его воле при Петре I «помещика гнали на войну и держали под ружьем в течение 20-ти лет подряд, не давая ему вернуться домой. Нужно было торговому капиталу, — и он вводил огромные ввозные пошлины, опустошавшие карман помещика. Нужно было капитализму, уже не только торговому, а вообще капитализму, освободить крестьян, — освобождали крестьян, хотя помещики кряхтели, и, несомненно, не все помещики при этом выигрывали».⁵⁸

Но вот у торгового капитализма появляется соперник — промышленный капитализм. Он борется за право существования. «…Поперек дороги промышленного капитализма стояло крепостное право, и вот почему в первую половину XIX века промышленный капитализм бьет, главным образом, по этой линии — против крепостного права. В 1861 году он тут пробивает брешь. Крепостное право ликвидировано в тех размерах, как это минимально нужно было промышленному капитализму».

Но в начале XX в. для промышленного капитализма оказалась ненужной и политическая организация торгового капитала. «Она стала для него крайне стеснительной: он восстал против нее, и, опираясь на начавшуюся рабочую революцию, он ликвидирует самодержавие с 1905 по 1917 год, но что, ликвидируя самодержавие при помощи рабочей революции, он в то же время предпринимает ликвидацию самого себя, — этого русскому промышленному капиталу в голову не пришло».⁵⁹

Мы привели эти длинные выписки из Покровского для того, чтобы показать его схему развития так называемого торгового капитализма, изложенную в первой лекции. Заметим, что Покровский наделяет торговый капитализм чертами живого персонажа.

Изложив свою явно надуманную теорию торгового капитализма, Покровский утверждает, что, лишь рассматривая самодержавие как «организованный торговый капитализм», можно понять революционное движение. «С этой точки зрения становится нам понятна и та первая революция… революция декабристов».⁶⁰

К освещению движения декабристов Покровский и приступает в первой же лекции.⁶¹ О выступлении декабристов он говорит как о первой сознательной попытке низвергнуть самодержавие, попытке, которая вдохновила последующих борцов. И тут же искусственно пытается привязать движение декабристов к своей схеме, говоря, что в основе его «был русский хлебный вывоз».

«Вывоз пшеницы, — говорит Покровский, — и то же самое с рожью и со всеми другими хлебами, — рос с катастрофической быстротой. Он в пять раз вырос на протяжении 4‑х лет. Вы чувствуете, что это выкачивание хлеба из России должно было произвести настоящее революционное действие. Это же была настоящая революция, когда помещичье имение сразу в пять раз должно было производить больше хлеба для экспорта на мировой рынок, нежели оно производило перед этим. И как раз в эти самые годы начинают расти, как грибы, тайные общества. Два факта, которые нельзя не сблизить между собой».⁶²

Таким образом, глубокий анализ социально–экономического развития России в данном случае у Покровского подменяется эволюцией торгового капитала, а затем все сводится к игре хлебных цен на рынке. М. В. Нечкина, несомненно, права, объясняя это одним из проявлений экономическою материализма в мировоззрении Покровского.

Теперь о фактической стороне освещения движения декабристов в «Очерках русского революционного движения». Покровский неверно сводит роль Северного общества, которое он даже считает нереволюционным, к типично буржуазной группировке. Совершенно неосновательно противопоставляется Южное общество Северному. По Покровскому получается, что восстание декабристов не было единым процессом, а представляло собой искусственно объединенные отдельные заговоры. Вызывают возражения и характеристика личностей декабристов, параллели и сравнения с деятелями последующих периодов революционного движения.

Во второй лекции Покровский полемизирует с М. Ольминским. Понимание Ольминским движения декабристов свидетельствует о крайне слабой разработке в историографии тех лет этого вопроса. Ольминский считает, что декабристы — помещики, затащившие обманом солдат на Сенатскую площадь и предавшие их. Поэтому, пишет он, празднование юбилея декабристов — бессмыслица.⁶³ Не соглашаясь с Ольминским, Покровский показывает, что декабристы «отнюдь не все были помещиками, обманно увлекшими солдат на Сенатскую площадь, а были в своей известной части, в той части, которая на Сенатской площади почти не была представлена… настоящими революционерами…».⁶⁴ Выступление на Сенатской площади Покровский рассматривает как зачаток революционного выступления, подчеркивает, что события в Петербурге 14 декабря далеко не исчерпывают выступления декабристов, он высоко оценивает восстание Черниговского полка и заключает: «Поскольку тогда была пролита народная кровь…», у нас есть все основания праздновать 14 декабря.

В лекциях есть положения, свидетельствующие о напряженной работе Покровского над историей движения декабристов.

Изложив слушателям надуманную схему развития торгового капитализма и движения хлебных цен, заявив о зависимости революционного движения от этой схемы, Покровский под давлением фактов вынужден отойти от нее. В ряде случаев при конкретной характеристике событий он делает более правильные выводы, чем в «Русской истории с древнейших времен» и даже в «Русской истории в самом сжатом очерке». Так, например, он считает декабристов революционерами, дошедшими «до той крайней грани революционности, которая возможна для непролетарских классов…». Полемизируя с Ольминским, Покровский пишет, что декабристы «не были социалистами и не были революционерами–пролетариями. Это совершенно верно, но никакого пролетариата в России вообще в то время не было и не могло быть, поскольку существовало крепостное право, и совершенно ясно, что требовать от декабристов, чтобы они, кроме того, были еще и пролетарской партией, — это все равно… что требовать, чтобы яблоки на яблонях поспевали в мае, когда яблоки поспевают только к августу или сентябрю».⁶⁵

В третьей лекции Покровский рассказывает о революционном движении после восстания декабристов до начала 80‑х годов. Он оспаривает мнение историков, считающих, что в первую половину XlX в. был «мертвый штиль», т. е. отсутствовало всякое революционное движение.⁶⁶ В качестве «добрых марксистов» он предлагает подойти к этому сюжету со стороны экономического базиса. Анализируя довольно обширный фактический материал, Покровский делает вывод, что «наша промышленность при Николае I росла чрезвычайно бурно…».

Читая текст Покровского, нетрудно заметить, что он не понимает, чем же вызван тот факт, что русская интеллигенция обращала свои взоры не к развитию капитализма, а к сельской общине. Не отсутствием социально–экономических условий для распространения научного социализма, а тем, что русская интеллигенция якобы не была связана с промышленностью, которая «обслуживалась, главным образом, иностранным персоналом», объясняет Покровский, то, что представители русской интеллигенции искали социализм, «который им понятен», в русской поземельной общине.⁶⁷

Покровский рассказывает своим слушателям о кружке петрашевцев, подробно анализирует «Великорусс». Эту прокламацию он справедливо считает вышедшей из круга, которому принадлежал Н. Г. Чернышевский. Автором прокламации «Барским крестьянам», по мнению Покровского, был Н. Г. Чернышевский, и, как известно, последующие исследования подтвердили это. Анализу в лекции подвергается и листовка «Молодая Россия», которую Покровский оценивает как первый памятник «русского революционною социализма».

В третьей лекции освещается теоретическая деятельность Н. Г. Чернышевского, при этом Покровский явно преуменьшает его роль в революционном движении.⁶⁸

Объединяя революционное движение 60‑х и 70‑х годов в один период, Покровский усматривает первые проявления действенного народничества в нечаевщине. Вопреки прежней своей точке зрения он без всяких оговорок приводит явно ошибочный вывод молодого тогда исследователя Б. П. Казьмина о том, что П. Н. Ткачев «был первым русским марксистом», хотя за два года перед этим сам Покровский придерживался другой точки зрения.⁶⁹ Он отходит от прежней своей правильной оценки роли Лаврова и его «Исторических писем» в разработке народнической теории и в организации «хождения в народ» и присоединяется к мнению Б. П. Козьмина, якобы убедительно доказавшего, «что лозунг «в народ» опять–таки был брошен бакунинцами за два года до появления Лавровской книжки». Как известно, призыв к революционной молодежи идти в народные массы для подготовки революции был сделан еще Чернышевским в книге «Что делать?», это признавал и сам М. Бакунин.

«Хождение в народ», которое В. И. Ленин считал расцветом действенного народничества, Покровский теперь ошибочно называет «наименее серьезным эпизодом всего движения 60–70‑х годов…».⁷⁰ Вместе с тем в лекциях правильно раскрывается ошибочность бакунистской доктрины и ее непригодность для революционного движения.

В «Очерках русского революционного движения XIX–XX вв.» в преувеличенных размерах представлена дифференциация крестьян, влияние железнодорожного строительства на процесс «раскрестьянивания», сильно преувеличена и оппозиционность кулачества. Признавая ошибочным свой старый тезис, изложенный в «Русской истории с древнейших времен», о том, что экономическое положение крестьян после реформы улучшилось, автор выдвигает новый тезис — об улучшении положения зажиточных слоев крестьянства.

Некоторые исторические параллели, политические аналогии и сравнения органически не связаны с излагаемым материалом, порой выглядят фантастически. Так, например, в революционном движении 60–70‑х годов автор различает «большевистское и меньшевистское крыло». Нам кажется, что здесь не следует усматривать особую концепцию автора, скорее всего это была попытка наглядно, на близких аудитории примерах представить борьбу и различие в тактике революционеров, действовавших много десятилетий назад.

Освещая рабочее движение, Покровский довольно подробно характеризует уровень политического сознания рабочих–семидесятннков. Движение этих лет, говорит он, послужило базой для первых политических организаций пролетариата. «Северный союз русских рабочих», подчеркивает Покровский, не был единственной рабочей организацией 70‑х годов, как это длительное время считали историки. Мы знаем также о деятельности «Южнороссийского союза рабочих». Политический уровень этой организации Покровский считает более высоким, так как, по его мнению, ее социальной базой были металлисты, в то время как «Северный союз» создали распропагандированные ткачи, только что пришедшие из деревни. Заблуждение Покровского основано на недостаточном изучении документального материала: социальной базой как «Северного», так и «Южнороссийского» рабочих союзов были металлисты.⁷¹

Рассматривая статьи Г. В. Плеханова по рабочему вопросу, опубликованные в газете «Земля и воля», Покровский оценивает их как марксистские, хотя в действительности Плеханов писал еще в ту пору, когда был народником, и в этих своих статьях пытался доказать, что народничество — это и есть русский марксизм.

Касаясь значения террора в революционном движении, Покровский сравнивает террористическую борьбу эсеров в 1905 г. с терроризмом «Народной воли». В 1905 г., правильно пишет он, в России уже было массовое революционное движение, и поэтому вести партизанскую борьбу не было никакого смысла. Надо было организовать эту массу, поднять на вооруженное восстание, а не тратить силы на террор. Но этих условий не было в 70‑х годах, массовое движение тогда еще не начиналось, и революционеры ошибочно видели в терроре единственное средство борьбы с царизмом.

Переходя к рассмотрению деятельности группы «Освобождение труда», Покровский подчеркивает, что образование этой группы «вовсе не было каким–то внезапным фактом, появление которого объясняется исключительно литературными занятиями Плеханова и его друзей». Оно было подготовлено «всей предшествующей историей русского революционного движения…».⁷²

В лекции дается подробный анализ двух проектов программы группы «Освобождение труда». Покровский пытается выявить корни меньшевистских взглядов Плеханова, который вначале признавал роль крестьянства в революции, а потом постепенно сбросил крестьянство при подсчете сил революции и повернул взор в сторону либеральной буржуазии.

Подвергая критике второй проект программы группы «Освобождение труда», Покровский отмечает, что понять, «кого ведет еще за собой пролетариат… из этих программ» довольно трудно. «Мы же, большевики, — подчеркивает Покровский, — считали, что русская революция только потому и стала национальной революцией широкого масштаба, а затем интернациональной, что за этим рабочим классом, за этим гегемоном шла некоторая сила, которую этот гегемон вел: шло крестьянство».⁷³

В пятой лекции Покровский, рассматривая готовность рабочего класса к буржуазно–демократической революции, выдвигает ряд ошибочных положений.

«… Русские рабочие в массе в 1905 г. сознательно не были революционными… они были революционны стихийно» ⁷⁴ — утверждает автор. И далее: «Несмотря на то, что проблема рабочей партии уже существовала и партия формировалась, тем не менее, в течение первой революции… несомненно, идеологически руководящая роль принадлежала интеллигенции».

Эта точка зрения фактически является продолжением ошибочной мысли Покровского, высказанной им еще в «Русской истории с древнейших времен», о том, что первая русская революция прошла в основном под народническими лозунгами.

Переломным моментом революционного движения Покровский считает ленские события апреля 1912 г. «С этого момента, — говорит он, — можно датировать у нас сознательность революционного рабочего движения, уже не внушенного интеллигенцией».⁷⁵

Февральскую революцию Покровский оценивает как грань в формировании рабочего класса, время перехода к социалистической идеологии.⁷⁶

Из того факта, что идеологию вырабатывала интеллигенция, «пользуясь опытом западных рабочих», Покровский делал вывод, что эта идеология еще не была социалистической.⁷⁷

Как видим, Покровский излагает события путано и в целом неверно; как известно, ленинская партия еще в начале XX в. приступила к соединению рабочего движения с научным социализмом.

Шестая лекция посвящена японской войне и пониманию Покровским империализма. Русско–японскую войну Покровский считает результатом стремления правительства Николая II к расширению территории Российской империи, хотя, как известно, агрессорами были японские империалисты, которые сами усиленно готовились к войне и первыми ее начали.

При этом Покровский делает автобиографический экскурс, признавая, что длительное время он понимал империализм и империалистическую войну по Гильфердингу, т. е. считал, что «империализм есть внешняя политика финансового капитала», а признаком господства финансового капитала считал образование синдикатов и трестов. Теперь Покровский подвергает критике труд Гильфердинга «Финансовый капитал». Ленин, замечает Покровский, «рассматривает империализм не как специфическую внешнюю политику финансового капитала только, а как определенную тенденцию этого капитала и капитализма вообще к установлению монополий, причем отличие этих монополий от монополий более раннего периода заключается в том, что те не вытекали с необходимостью из экономической структуры капиталистического общества в данный момент, а что касается эпохи империализма, то тут уже буржуазия не может жить без монополии»⁷⁸ Покровский правильно подчеркивает, что признаки империализма можно обнаружить уже в России в 90‑е годы XIX в.

Покровский видит существенную разницу между капитализмом и его высшей стадией империализмом, но он еще не может оперировать признаками империализма, сформулированными В. И. Лениным, и при ответе на вопрос, «вошла ли страна в империалистический период», он обращается к признакам, сформулированным Гильфердингом.⁷⁹ Ошибочность концепции Гильфердинга Покровский, скорее, угадывал, чем представлял себе четко.

Седьмая лекция Покровского посвящена роли рабочей партии в революции 1905–1907 гг.

Благодаря тому что у нас существовала «классовая рабочая партия», подчеркивает Покровский, «сознательная верхушка рабочего класса», буржуазии не удалось сделать из рабочего класса свое орудие, как это было в 1848 г. в Германии и во Франции.

Создание партией легальной печати, работа в профсоюзах и других массовых организациях в сложнейших условиях реакции способствовали формированию революционной идеологии пролетариата, отмечает Покровский.⁸⁰

Покровский уделяет большое внимание рассмотрению политики Столыпина, характеризует ее как весьма удачную попытку «раскрыть перед промышленным капитализмом в России последнюю дверь, которая еще оставалась закрытой, причем дверь была распахнута настежь, — операция была произведена столь четкая и столь решительная, как царское правительство… еще не действовало со времен крестьянской реформы».⁸¹ Как можно убедиться, Покровский в данном случае не только правильно трактует реформу Столыпина, но и исправляет свою точку зрения на реформу 1861 г., считая, что она дала определенный простор развитию капитализма.

Часть времени, отведенного на седьмую лекцию, Покровский посвятил ответам на вопросы. Покровский не смог дать четкого ответа на вопрос, была ли революция 1905–1907 гг. буржуазной или социалистической.

В восьмой и девятой лекциях Покровский рассказывает о новом революционном подъеме. Он анализирует причины расширения классовой борьбы в деревне. В центре его внимания — подготовка и ведение первой империалистической войны и ее влияние на революционное движение. Покровский здесь не вносит новых изменений в свою концепцию. Некоторые важные положения, выдвинутые им, были опровергнуты историками как неверные. Таково, например, утверждение, что убийство Франца Фердинанда в Сараеве было спровоцировано русским Генеральным штабом, что виновником войны была Россия.⁸² На этих проблемах мы еще остановимся, когда будем рассматривать исторические взгляды Покровского в последний период его научно–педагогической деятельности, так как они в основном остались без изменений.

Февральской буржуазной революции в России посвящена десятая лекция и помещенная в конце сборника статья Покровского «12 марта 1917 г.», опубликованная впервые в «Правде».

Покровский сообщает о симптомах надвигавшейся революции, росте недовольства народных масс, бедствий и нищеты, усугубленных военной разрухой, революционности рабочих и солдат, о кризисе верхов, которые не могли управлять по–старому, о готовящемся дворцовом заговоре, целью которого было предотвратить революцию. Показывает, как этот заговор начал осуществляться, как, в частности, был убит Распутин и шли переговоры о составе нового правительства.

Покровский приводит многочисленные факты о преследовании большевиков царизмом, о его попытках разгромить большевистскую партию, не допустить Ленина и его соратников, находившихся в эмиграции, в Россию, рассказывает о труднейших условиях, в которых приходилось работать большевикам, и делает вывод: только ленинская партия, стоявшая во главе революции 1905–1907 гг., «только одна и могла провести вторую революцию».⁸³

Из текста лекции видно, что Покровский тогда четко не представлял себе ленинской теории перерастания буржуазно–демократической революции в революцию социалистическую. Он утверждал, например, что если бы в феврале в Петербурге был Ленин и его соратники, то в России бы сразу произошла социалистическая революция. Из статьи «12 марта 1917 г.», опубликованной в качестве приложения к «Очеркам русского революционного движения XIX–XX вв.», видно, что он не понимал характера Февральской революции и ее особенностей, в частности двоевластия. Он считал, что «диктатура пролетариата «де–факто» была уже налицо 12 марта 1917 года. Ей восемь месяцев понадобилось, чтобы завоевать себе «де–юре»».⁸⁴

Неправ Покровский, утверждая, что еще в феврале 1917 г. В. И. Ленин в оценке перспектив революции в России исходил из того положения, что победа социализма возможна лишь одновременно во всех или многих странах.⁸⁵ В действительности уже к 1915 г. Ленин, учитывая новые исторические условия, сложившиеся в эпоху империализма и первой мировой войны, развил учение Маркса и Энгельса о социалистической революции. Ленин доказал, что неравномерность экономического и политического развития капитализма в условиях империализма принимает особенно скачкообразный характер. Исходя из закона неравномерности развития капитализма, Ленин сделал вывод, что в период империализма социализм не может победить одновременно во всех странах, что возможна победа социализма первоначально в одной, отдельно взятой, стране или нескольких странах. Свое учение Ленин изложил в работах «О лозунге Соединенных Штатов Европы», опубликованной в августе 1915 г., и «Военная программа пролетарской революции», написанной в 1916 г. и впервые напечатанной в сентябре — октябре 1917 г.⁸⁶ Покровский должен был бы быть знаком с этими работами В. И. Ленина.

Ленин, по–видимому, знал об этой путанице во взглядах Покровского. Примерно в то время, когда готовились лекции по истории русского революционного движения, Покровский написал статью «Русская революция», которая предназначалась для русского приложения к английской газете «Манчестер гардиан». Как видно из письма И. М. Майского к Покровскому, Кржижановский, считавший по политическим соображениям нецелесообразным опубликование этой статьи, обратился за советом к В. И. Ленину. «Ознакомившись из передачи т. Кржижановского с содержанием Вашей статьи, — писал И. М. Майский, — Владимир Ильич нашел ее совсем не подходящей для русского номера (английской газеты)».⁸⁷

Как нам кажется, дело было не только в соображениях внешнеполитического характера, стремлении укреплять торговые и культурные связи с Великобританией. Если бы это было так, то Покровский опубликовал бы свою статью на Родине, как он поступал обычно со всеми своими работами. Однако статья «Русская революция» так и не была опубликована ни за границей, ни в Советском Союзе.

В этой статье Покровский развивает ошибочную мысль, которую он сформулировал еще до революции: каждый класс делает свою революцию. Он утверждал, например, что «пролетариат мог делать только пролетарскую, то есть социалистическую, революцию».⁸⁸

По–видимому, рукопись статьи Покровского «Русская революция», содержавшая серьезные теоретические ошибки, не была принята к печати и возвращена автору.

Возвращаясь к «Очеркам русского революционного движения XIX–XX вв.», следует отметить, что трактовка Покровским ряда проблем коренным образом отличается от их освещения в «Русской истории в самом сжатом очерке». Как уже отмечалось, по сравнению с «Русской историей в самом сжатом очерке», в которой Покровский близко подходит к ленинской периодизации революционного движения, мы находим в лекциях Покровского новую, неверную периодизацию. Уже в первой лекции он формулирует свою концепцию торгового капитализма и в последующих пытается связать идеологические явления с развитием торгового капитала и ростом хлебных цен. При этом следует отметить, что торговый капитализм не стал основой всего лекционного курса, наоборот, он выглядит инородным телом, которое легко изымается из основного материала. Искусственность этих построений очевидна, она бросилась в глаза даже слушателям, как это видно из ответов Покровского на записки, поданные во время чтения лекций.

Как уже говорилось, нацеливание лекций на современность являлось их положительной стороной. Однако решение этой задачи часто неудачно, об этом свидетельствуют рискованные параллели и недопустимые вульгаризаторские сопоставления.⁸⁹

Если вспомнить, что в годы, когда читались лекции, Покровский был занят огромной государственной работой, выполнял задание Политбюро по подготовке новых разделов «Русской истории в самом сжатом очерке», можно предположить, что «Очерки русского революционного движения XIX–XX вв.» были разработаны Покровским еще до революции и лишь в ряде случаев в спешке были частично дописаны, тогда станет понятной разнородность текстов, отражающих взгляды автора 1909–1914 гг. и начала 20‑х годов.⁹⁰

Заметим, что ошибочные положения Покровского, развитые им в работах первой половины 20‑х годов, в том числе его теория торгового капитализма, были подвергнуты критике в партийной печати. В 1924 г. в журнале ЦК ВКП(б) «Большевик» публикуется резко отрицательная рецензия на книгу «Борьба классов и русская историческая литература».⁹¹ Это было первое выступление теоретического журнала по поводу исторической схемы Покровского. К сожалению, в качестве автора критической статьи выступал человек, сам допускавший крупные ошибки, критиковавший Покровского без достаточно основательной аргументации. Покровский легко заметил ошибки рецензии А. Слепкова и обрушился на него. Однако, как видно из его переписки, значение выступления «Большевика» он понял правильно.⁹²

В том же номере «Большевика» была напечатана статья Покровского «Советская глава нашей истории». Журнал снабдил эту статью примечанием от редакции, в котором статья в целом названа интересной, но выражено несогласие с периодизацией Октябрьской революции, данной Покровским.

Покровский написал письмо в редакцию «Большевика». По его мнению, автор примечания не понял статьи. Конечно, писал Покровский, периодизация по типу иллюзии не может быть правильной. «Я периодизирую революцию, — утверждал он, — отнюдь не по типу иллюзий. Мои периоды таковы: 1) довоенный коммунизм, 2) гражданская война, 3) военный коммунизм, 4) первый период НЭПа, 5) второй (современный нам) период НЭПа. Эти периоды, по–моему, отражают «определенный тип действительных, реально существовавших отношений» (поскольку вообще этой цели может достигать периодизация). Они отличаются друг от друга вполне конкретными событиями…».⁹³

Таким образом, хотя Покровский и пытается как–то оправдаться, что его не поняли, фактически в результате критики со стороны журнала ЦК партии «Большевик» он отказался от надуманной периодизации, выдвинутой им в «Очерках русского революционного движения XIX–XX вв.» и в статье «Советская глава нашей истории».

Последний период научно–педагогической деятельности Покровского (по принятой нами периодизации) — вторая половина 20‑х — начало 30‑х годов. В эти годы не вышло крупных исследований, сводных курсов по истории СССР. Об исторических взглядах Покровского этого периода можно судить по работам, посвященным отдельным проблемам истории.⁹⁴

В работах, написанных в этот период, Покровский пересматривает освещение важнейших проблем истории в своих трудах, часто обращается к произведениям классиков марксизма–ленинизма, много времени отдает изучению работ В. И. Ленина. В центре его внимания — Великий Октябрь и Ленин.

Вопрос о подготовке научной истории Октябрьской революции неоднократно ставился Покровским еще в работах начала 20‑х годов. Ученому так и не удалось подготовить специальной сводной работы по истории Октября, но в его трудах мы найдем освещение многих проблем социалистической революции, главным образом в связи с критикой буржуазных и оппортунистических концепций. Отдельные вопросы Октябрьской революции рассматривались Покровским в «Очерках по истории русского революционного движения». Во второй половине 20‑х годов М. Н. Покровский опубликовал ряд статей, которые в той или иной степени затрагивали историю Октября. Некоторые из них вошли в сборник «Октябрьская революция». Покровский писал в предисловии, что, хотя собственно событиям Октября 1917 г. посвящено всего три статьи сборника: «Октябрьская революция в изображениях современников», «Как возникала Советская власть в Москве», «Большевики и фронт в октябре–ноябре 1917 г.», «весь комплекс фактов, охватываемых этим томом, имеет непосредственное отношение к Октябрьской революции и борьбе за то или иное ее понимание…»⁹⁵

Наиболее полно взгляды М. Н. Покровского на теорию и историю Октябрьской революции можно проследить по работе «Октябрьская революция в изображениях современников», впервые опубликованной в 1927 г. Этот очерк вначале был прочитан как доклад для преподавателей обществоведения в вузах. Покровский учел замечания, сделанные при обсуждении доклада, и, коренным образом переработав текст, опубликовал его в журнале «Историк–марксист».

Широк и разнообразен круг проблем, освещенных в этой работе М. Н. Покровского: здесь и вопрос о двоевластии, о мирном и немирном развитии революции, об изменении тактики и лозунгов партии, о борьбе партии за массы и многие другие. Опираясь на труды В. И. Ленина (в статье приводятся выписки более чем из тридцати ленинских работ), М. Н. Покровский пишет: «У Ленина мы видим отчетливую, ясную, последовательную схему событий, как они действительно совершались».⁹⁶ Покровский говорит о громадном преимуществе русских рабочих в Октябре 1917 г., которые руководствовались ленинской теорией, ленинской стратегией. «Их победа вовсе не была только победой винтовки и пулемета, — как старались уверить, прежде всего самих себя, меньшевики и меньшевиствующие: это была победа политическая, гениальное использование соотношения классовых сил…»⁹⁷

Покровский пересмотрел ранее высказанное им положение о том, что уже в результате Февральской революции в России фактически возникла диктатура пролетариата.

Он пишет, что в Февральской революции осуществилась революционно–демократическая диктатура пролетариата и крестьянства. Возникшие Советы рабочих и солдатских депутатов еще не были формой диктатуры пролетариата, а осуществляли революционно–демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства.⁹⁸

М. Н. Покровский подробно освещает разработку Лениным теории социалистической революции; по ходу повествования он неоднократно обращается к конкретной истории. Принципиальной и убедительной критике подвергает Покровский троцкистскую концепцию Октября, уличая ее автора в подтасовке исторических фактов и извращении марксизма. «…Это не настоящий марксизм, — заключает Покровский, — это «марксизм с поправками»».⁹⁹ «Марксистская схема Октябрьской революции, — писал М. Н. Покровский, — существует только одна: по этой схеме революция была проведена, по этой же схеме будет писаться ее история…» ¹⁰⁰ В. И. Ленин, пишет М. Н. Покровский, приехал в Россию вооруженный теорией социалистической революции, разработанной им. Ленин имел «совершенно готовый план перевода буржуазно–демократической революции в социалистическую, являясь первым после Маркса автором настоящей теории перманентной революции…». Эту теорию Ленин развил до осени 1916 г.¹⁰¹

В том же 1927 г. М. Н. Покровский опубликовал статью «Историческое значение Октябрьской революции», в которой писал: «Мы подошли вплотную к 10-летию пролетарской революции, первой пролетарской революции в мире, которая победила».¹⁰² До сих пор, замечает он, буржуазии казалось, что после революции обязательно следует реакция. Буржуазные историки сделали это своего рода законом: «Они напряженно ищут, откуда придет реакция на победившую в СССР революцию?» Положение победившего пролетарского государства им кажется необычным. Но «когда рабочий класс победит в масштабе целого ряда стран, к этому ощущению, вероятно, привыкнут…».¹⁰³

В других статьях Покровского рассматриваются вопросы о победе Октябрьской революции в Москве (напомним, что Михаил Николаевич был непосредственным участником боев), о влиянии фронта на события Октября.

Во второй половине 20‑х годов появляются новые работы Покровского по истории революционного движения в России. В статьях «Чернышевский и крестьянское движение конца 1850‑х годов», «Н. Г. Чернышевский как историк» Покровский уже более правильно оценивает роль Н. Г. Чернышевского как общественного деятеля: «Это был рупор, через который говорило негодование широких народных масс».¹⁰⁴

Особенно важны тезисы ЦК ВКП(б) «Н. Г. Чернышевский», составленные М. Н. Покровским при участии М. В. Нечкиной, и статья «По поводу юбилея «Народной воли»». В тезисах приводится ленинская характеристика эпохи Чернышевского, по–ленински характеризует автор тезисов и самого Чернышевского, говоря о нем как о революционном демократе, который умел влиять на все политические события эпохи. Чернышевский, писал Покровский, «был социалистом–утопистом, который мечтал о переходе к социализму через старую, полуфеодальную крестьянскую общину», он не видел, что развитие капитализма и пролетариата способно создать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма. Но из всех утопистов–социалистов «Н. Г. Чернышевский ближе всех подошел к научному социализму Маркса и Энгельса».¹⁰⁵ Покровский добавляет, что художественные произведения Чернышевского, особенно «Что делать?», были, для русской молодежи в течение десятилетий источником социалистической пропаганды, умевшей прорываться через рогатки царской цензуры.

Покровский отмечает и ошибочные положения народнического социализма в системе взглядов мыслителя.

«В силу объективных условий, нашедших свое отражение в неудаче крестьянской революции, умами молодежи завладели те мысли, которые являются слабой стороною писаний Чернышевского… Эти ошибки и непоследовательности в произведениях Чернышевского, раздутые и преувеличенные его мелкобуржуазными учениками, составили основное содержание учения народников»,¹⁰⁶ — говорится в тезисах. Это положение тезисов не потеряло своего значения и в наши дни, когда некоторые историки пытаются свести все богатство идей Н. Г. Чернышевского к народнической доктрине.

Конечно, с некоторыми положениями, высказанными автором тезисов, можно не согласиться. Нельзя, на наш взгляд, считать правильным утверждение, что практическая деятельность Чернышевского была неудачной. Позднее М. В. Нечкина, вышедшая из семинара Покровского, с большой убедительностью покажет, что Чернышевский был руководителем большого подпольного центра, успешно действовавшего в России и связанного с лондонским центром.

Накануне 50-летия «Народной воли» в газетах «Правда» и «Известия» появились статьи, посвященные народничеству. В «Правде» была опубликована статья И. А. Теодоровича. Ознакомившись с ней, М. Н. Покровский обратился в Секретариат ЦК ВКП(б) с письмом. «Тов. Теодорович, — писал он, — по–моему, повторяет то, что я слышал от эсеров в 1905 году, — что народовольцы прежде всего социалисты, что мы их должны чтить как своих предшественников по этой линии, и т. д.».¹⁰⁷ Покровский собирался выступить с критикой этой точки зрения, но затруднение было в том, что «Правда» опубликовала статью Ем. Ярославского, поддержавшего Теодоровича. В связи с этим Покровский просил опубликовать в «Правде» тезисы к 50-летию «Народной воли». «Тогда, — писал он, — спор с Теодоровичем, Ярославским и др. войдет в обычные литературные рамки как вполне резонной и законной полемики между историками и будет разрешен соответствующим образом».¹⁰⁸

Статьи, появившиеся в периодической печати, были обсуждены в Обществе историков–марксистов, и на страницах научных изданий была открыта дискуссия. Участники дискуссии говорили о том, что в статье И. А. Теодоровича «Историческое значение партии «Народная воля» утверждалось, что большевизм непосредственно вырос из «Народной воли», делалась попытка доказать, что якобы важнейшие положения программы Коммунистической партии о пролетарской революции и диктатуре пролетариата были позаимствованы у народовольцев и т. п. Таким образом, «попытка проследить большевистские лозунги до самых глубоких корней» в более широком плане теперь была предпринята И. А. Теодоровичем. Характерно, что подобная вульгаризация исторических событий к этому времени уже была преодолена Покровским.

Тезисы отдела культуры и пропаганды ЦК ВКП(б) были обсуждены и приняты Секретариатом,¹⁰⁹ М. Н. Покровский выступил со статьей, которая исправляла ошибки ряда историков и отражала состояние разработки проблемы в те годы. Эта статья для нас особенно важна, потому что в ней изложена концепция народничества, сложившаяся незадолго до того, как были распространены субъективистские, неправильные взгляды на деятельность революционеров–семидесятников.

В статье, так же как и в «Русской истории в самом сжатом очерке», Покровский разделяет буржуазно–демократический этап освободительного движения на три периода: 60‑е годы, 70‑е, 80‑е и первую половину 90‑х годов. Основание для такой периодизации он видит в работе В. И. Ленина «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве». В этом труде В. И. Ленин, критикуя либеральных народников и приведя слова Южакова о буржуазном направлении, принятом нашим обществом «за последние годы», спрашивает: «Неужели только «за последние годы»? Не выразилось ли оно вполне ясно и в 60‑е годы? Не господствовало ли оно и в течение всех 70‑х годов?» ¹¹⁰

Здесь важно отметить, что В. И. Ленин видит разницу «буржуазности» в России 60‑х и 70‑х годов: если в 60‑е годы буржуазное направление только «выразилось вполне ясно», то «в течение всех 70‑х годов оно уже господствовало». Не трудно заметить, что это ленинское определение никак нельзя считать соответствующим утверждению некоторых историков о том, что в 70‑е годы капиталистическое развитие еще «ясно не определилось».

Касаясь ленинской оценки революционеров 70‑х годов, М. Н. Покровский писал: «Революционное народничество чрезвычайно высоко ставил Ленин. Революционному народничеству мы чрезвычайно многим обязаны, — как по линии организационных форм в наш подпольный период, так и по линии чисто политической борьбы…» Неправильно было бы утверждать, подчеркивает он, что большевизм отделен от всего предшествующего революционного движения непроницаемой переборкой. Однако все, кто видит в якобинцах или народовольцах прямых «предшественников большевизма», забывают о том, что нельзя представлять себе революционное движение как что–то внеклассовое, независимое от общих законов экономической и социальной истории. Ленин, напоминает Покровский, никогда этого не делал: свои «три поколения» он сейчас же поясняет как «три класса, действовавшие в русской революции».¹¹¹ И в этой классовой основе, продолжает Покровский, суть дела. «Большевизма не было бы, если бы не было пролетариата, но большевизм, при наличии пролетарского движения, был бы, если бы и не было народовольцев, как для существования самих народовольцев вовсе не обязательно было существование декабристов».¹¹²

Как мы видим, Покровский подчеркивает необходимость анализировать революционное движение с классовых позиций, ставить во главу угла политического анализа вопрос о классах, о революции какого класса идет речь.

М. Н. Покровский приводит характеристику утопического социализма, данную в «Манифесте Коммунистической партии», и обращает внимание на то, что авторы «Манифеста» предвидели эволюцию мелкобуржуазных теорий, подобных нашему народничеству.

Утопически–социалистическая народническая теория сложилась в доктрину, на которую опирались мелкобуржуазные революционеры в разные годы.¹¹³ Поэтому, пишет М. Н. Покровский, В. И. Ленин не делал принципиального различия между идеями классического народничества и идеями эпигонов. Он различал лишь носителей этой теории. В социализме народников (всех народников, как «классиков», так и «эпигонов») «социалистического ровно ничего нет». Фразы о социализме у народников — «простая словесность». Реальное содержание теории народников — «крестьянская» (буржуазная) демократия.

Поэтому само собой разумеется, говорит М. Н. Покровский, что по линии социализма никакой традиции от народников к большевикам установить нельзя, поскольку у первых «одна словесность».¹¹⁴ По этой линии из народников развились эсеры. М. Н. Покровский пишет о важности правильного понимания народничества. В наши дни ожесточенной классовой борьбы в деревне, читаем мы в рассматриваемой работе, это далеко не безразличная вещь.

Серьезные изменения претерпели взгляды Покровского на историю революции 1905–1907 гг. Об этом свидетельствует стенограмма доклада Покровского на собрании актива Красной Пресни 11 декабря 1930 г., посвященном 25-летию революции.

Покровский говорил, что социализм был выставлен ленинской партией как лозунг уже в 1905 г. Не было ни одной прокламации, ни одной листовки, добавлял он, в которой обходился бы вопрос о социализме.¹¹⁵

Как и в «Русской истории в самом сжатом очерке», он относил начало массового рабочего движения к концу XIX — началу XX в. «В первые годы XX в., — говорил он, — подъем рабочего движения связан с демонстрациями 1901 г., затем мы имеем ростовскую забастовку в 1902 г., всеобщую забастовку на юге в 1903 г….»¹¹⁶

Революционное движение других классов, писал Покровский, связано с движением рабочего класса. Бунтует крестьянство, интеллигенция. ««Искра» — наш партийный орган, боевой орган пролетариата — была связана с этим движением». И делал вывод: «Пролетариат являлся, таким образом, гегемоном революции…» ¹¹⁷ Покровский отказывается от ранее высказанного положения, что пролетариат осознал свои задачи после поражения революции: сознательность рождалась в борьбе, в ходе революции.

«… Ленин, — говорил Покровский, — был глубоко прав, когда он связывал вооруженное восстание с выступлением именно пролетариата… рассматривать вооруженное восстание, как это делают некоторые историки, например Рожков, как проявление несознательности, связывать повстанческое движение с отсталыми слоями рабочих — это значит совершенно переворачивать кверху ногами действительность».¹¹⁸

Покровский исправляет и другие свои ошибки в освещении революции 1905 г. Он пишет, что классовый состав флота был в основном крестьянский, а не рабочий. В деревне во главе массового движения шли не кулаки, а, наоборот, оно шло не только против помещиков, но и против кулачества, крестьяне громили кулаков, а те в свою очередь организовывали дружины для избиения бедняков, развернулась настоящая классовая борьба.

Покровский признает, что указание Ленина о том, что в период империализма гегемоном буржуазной революции может быть только пролетариат, полностью оправдалось.¹¹⁹ Революция 1905 г. немыслима без пролетариата как вождя. Большую школу прошел и сам пролетариат. Это была колоссальная политическая школа, которая показала, что нельзя видеть «какую–то непроницаемую переборку между экономической и политической забастовками».¹²⁰ Характерной в этом отношении, подчеркивал Покровский, была забастовка в Иваново–Вознесенске. Недаром из нее вышел первый Совет рабочих депутатов. «…Я вношу поправку… в свои собственные слова, — говорил Покровский. — Я назвал однажды октябрьскую забастовку стихийной… Конечно, верю, что идея всеобщей забастовки существовала раньше, что всеобщая стачка пропагандировалась, и эта пропаганда несомненнейшим образом дала свои всходы, свои плоды в октябрьской забастовке».¹²¹

Внес поправку Покровский и в вопрос о стихийности и сознательности в революции, неверно освещенный им в «Очерках русского революционного движения XIX–ХХвв.»: «…массы подходили к восстанию, а значение большевиков было в том, что они предвидели это. В этом колоссальное значение нашей партии: она всегда умела предвидеть движение и благодаря этому дать ему надлежащую ориентировку… Было бы совершенно нелепо умалять это влияние и изображать революцию как стихийный процесс. Но без энтузиазма масс, без подъема масс вообще никакие шаги невозможны».¹²²

Покровский более правильно понимает движущие силы и характер первой русской революции, вносит поправку в свою интерпретацию ленинской теории перерастания буржуазно–демократической революции в революцию социалистическую.¹²³

Как мы уже говорили, Покровскому выпала честь быть ответственным от издательства за выпуск книги В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма». Однако ленинская концепция империализма не сразу была понята и усвоена Покровским, как и многими другими профессиональными историками. Потребовался ряд лет, длительная исследовательская работа, многочисленные дискуссии, прежде чем ленинская теория империализма утвердилась в советской историографии.

В 1917 г., когда вышла книга В. И. Ленина, в марксистских кругах понимание высшей стадии капитализма опиралось на книгу Р. Гильфердинга «Финансовый капитал». Как мы уже говорили, Покровский по–своему понимал империализм, его взгляды отличались и от взглядов Гильфердинга. Оппортунистические извращения теоретиков II Интернационала, их открытая проповедь шовинизма вызвали возмущение и протест Покровского. Критикуя Гильфердинга и Каутского, он высмеял анализ империалистической стадии капитализма, проведенный теоретиками II Интернационала. К сожалению, критика Покровского не основана на твердых, научных позициях и в своей значительной части была крайне несовершенна. Покровский отрицал связь первой мировой войны с империалистической стадией развития капитализма. Не в империалистической буржуазии, а в наиболее консервативных земледельческих группах капиталистических государств он видел главного виновника возникновения войны.

Еще в «Очерках русского революционного движения XIX–XX вв.» Покровский критикует Гильфердинга, но, не овладев ленинской теорией империализма, Покровский оказался не в состоянии глубоко и последовательно вскрыть ошибки Гильфердинга.

В работе «Советская глава нашей истории», опубликованной в 1924 г., Покровский уже правильно связывает возникновение первой мировой войны со вступлением капитализма в империалистическую стадию. «Поскольку Россия 1914 т. была уже определенно империалистической страной, — пишет он, — экономика, определявшая ее судьбы, была не местная, но мировая: из этой мировой экономики можно объяснить империалистическую войну…».¹²⁴

Покровский считал исследование проблем империализма важнейшей задачей исторической науки. Он сумел сплотить вокруг себя большую группу молодых ученых, специализировавшихся по истории империализма в России, причем проявил большую настойчивость в закреплении за этими проблемами ряда своих талантливых учеников. Первые, еще не вполне зрелые работы Н. И. Ванага и других молодых исследователей получили горячую поддержку Покровского. Он старался всемерно развивать научную мысль, подхватывал и поддерживал все наиболее интересные и конструктивные решения научных проблем. Покровский стимулировал борьбу мнений, оказывал содействие своим ученикам, даже если они выступали с точками зрения, противоположными его собственным взглядам. К концу 20‑х годов советские историки выработали в основном правильное, ленинское понимание российского империализма. Этому в значительной степени способствовала большая педагогическая и организационная работа Покровского. Его ученики стали серьезными специалистами в области истории империализма.

От молодых ученых старался не отставать и сам Покровский. В упоминавшемся уже докладе о революции 1905–1907 гг. Покровский характеризовал предпосылки революции, исходя из главного противоречия российской экономики, сформулированного В. И. Лениным: «…самое отсталое землевладение, самая дикая деревня — самый передовой промышленный и финансовый капитализм!» ¹²⁵

Незадолго до кончины Покровский написал статью «По поводу некоторой путаницы» (1931 г.), в которой подверг критике третий том истории ВКП(б) под редакцией Ем. Ярославского. В этой статье Покровский подробно пишет о своем понимании империализма. Он напоминает о том, что Ленин «чрезвычайно внимательно изучал русский империализм, перечитав все, что можно было найти по этому вопросу в швейцарских библиотеках. И как ни скуден был запас фактов, известных публике тогда, в дни мировой войны, Ленин пришел к выводу, блестяще подтверждавшемуся теперь, когда в наших руках все подлинные документы».¹²⁶

Покровский подчеркивал, что «анонимный автор» (им был А. Л. Сидоров) ¹²⁷ неправильно интерпретирует его выступление на 1‑й конференции историков–марксистов искажает смысл его высказывания. Перед 1917 г., подчеркивает Покровский, в России имелись налицо «в более или менее развитом виде все формы европейского капитализма, включая промышленный и финансовый». Покровский уже четко определяет: «…Россия не только страна капиталистическая, но и страна монополистического капитала, страна империалистская»,¹²⁸ отмечая, что в России помимо этого существовал военно–феодальный империализм, который он отождествлял с царизмом.

Работы М. Н. Покровского в области истории внешней политики также свидетельствуют об эволюции его исторических взглядов. В этой связи представляют интерес его статьи, напечатанные в БСЭ. В третьем томе помещена большая статья Покровского «Восточный вопрос», в которой подчеркивается агрессивность политики Англии в бассейне Средиземного моря. В этой статье он более объективно освещает роль русской дипломатии, показывая не только недостатки, но и искусство выдающихся русских дипломатов.

Покровский признает самостоятельное значение и правильно характеризует сущность национальных движений на Балканском полуострове, верно обрисовывает политику Австро–Венгрии по отношению к Сербии.

Опубликованная Центр архивом при непосредственном участии Покровского переписка Вильгельма I с Николаем II поставила вплотную перед ученым–коммунистом задачу пересмотра своих взглядов по проблемам внешней политики на Дальнем Востоке. Покровский приступает к перестройке ряда важнейших положений своей концепции, однако незавершенность этой работы привела к появлению новых противоречий в его высказываниях.

Выступая с критикой С. Г. Томсинского, который определял всю внешнюю политику дореволюционной России интересами торгового капитала, Покровский ссылался на слова Ф. Энгельса об отсутствии автоматизма в области воздействия экономики на политику, подчеркивая его высказывание о том, что люди делают свою историю сами.¹²⁹

Покровский прекрасно понимал, что конкретные выводы каждого ученого, его трактовка исторических проблем зависят от общего уровня развития историографии, от обстановки, в которой работает исследователь. В 1922 г. в предисловии к четвертому изданию «Русской истории с древнейших времен» он писал: «Нет ни одного вопроса русской истории, до самых древних ее слоев, к которому мы теперь не подходили бы по–новому, не имея обычно никаких конкретных возможностей его теперь же перерешить». И далее: «…может быть, мы сами или наши ученики через десять лет признают совершенно устаревшими те схемы, что казались верхом дерзости и новизны десять лет назад».¹³⁰

Он упорно вслед за поступательным ходом исторической науки старался совершенствовать свою историческую концепцию, в меру сил и свободного времени улучшал свои работы, пересматривал и уточнял свои важнейшие выводы.

В 1925 г. на первом заседании Общества историков–марксистов Покровский сам указал на многие свои ошибки в освещении исторического процесса. Он признал, в частности, что экономический материализм, который был основой его исторических воззрений в начале 900‑х годов, не полностью изжит им в последующие годы, поэтому освещение ряда проблем в его работах было неправильным.

В январе 1925 г. Покровский публикует в «Правде» статью «К полуторастолетию смерти Е. И. Пугачева», в которой отказывается от трактовки восстания Е. И. Пугачева как ранней буржуазной революции и дает правильную характеристику движения как великого крестьянского восстания, в котором наряду с русским участвовали и многие другие народы России.

В 1928–1929 гг. на дискуссии в Институте красной профессуры Покровский признал справедливой критику освещения им роли торгового капитала в русском историческом процессе. Свою новую точку зрения он изложил на трех семинарах по истории народов СССР, проведенных в ИКП (в ноябре и декабре 1930 и в феврале 1931 г.), а также в статье «О русском феодализме, происхождении и характере абсолютизма в России».

Из этой статьи видно, что историческая концепция Покровского претерпела серьезные изменения. «…Совершенно ясно, — писал он, — что в ряде отдельных формулировок, иногда очень важных, старые изложения этой концепции звучали весьма не по–ленински, а иногда были попросту теоретически малограмотны».¹³¹

Покровский считает теперь совершенно неприемлемым само понятие «торговый капитализм»: торговый капитал ничего не производит и не может создать системы производства. В основе общественной структуры, подчеркивает Покровский, лежит именно производство. «Ничего не производящий торговый капитал не может определять собой характера политической надстройки данного общества, — вот отчего совершенно неправильной является формулировка самодержавия как «торгового капитала в мономаховой шапке»». Покровский подчеркивает, что характер политической надстройки определяется производственными отношениями, а не обменом.

В ряде случаев, поясняет Покровский, под торговым капитализмом понималось товарное производство. Иногда торговый капитализм смешивался с ростовщичеством, особенно, когда речь шла о причинах усиления феодальной эксплуатации. Но, добавляет Покровский, «не приходится и этого скрывать, в первых редакциях моей схемы был недостаточно учтен и факт относительной независимости политической надстройки от экономического базиса…».¹³²

Объясняя причину расплывчатого определения термина феодализма, наличие в определении феодальной формации признаков, используемых буржуазными историками, Покровский писал, что он понимал феодализм не только как общественно–экономическую формацию, но и как определенную форму государства. Это, поясняет он, нужно было ему для того, чтобы доказать, что у нас на основе феодальных методов производства развился не особый тип надклассовой власти, как это утверждали буржуазные историки, а феодальное государство, как повсюду в Западной Европе.

Большое внимание уделял Покровский генезису буржуазных отношений внутри феодальной формации. Процесс развития феодального способа производства, подчеркивал Покровский, сопровождался ростом товарно–денежных отношений. Развитие товарного хозяйства внутри феодальной формации вело к образованию класса капиталистов. В дальнейшем рост товарного производства поставил вопрос об устранении барьера в виде крепостного права. Движение крестьян ускорило решение этого вопроса, заставило класс помещиков пойти на реформу. «Итак, — заключает Покровский, — в течение очень продолжительного периода времени, полутора–двух столетий, на территории нашей страны существовали феодальные методы производства (натуральное по своей целевой установке хозяйство) и товарное хозяйство сначала в виде исключения, потом все чаще и чаще».¹³³ Это, отмечает Покровский, имело свои политические последствия: оставаясь феодальным учреждением, самодержавие очень рано оказывалось связанным с товарным хозяйством и нарождающимся буржуазным миром. Связи эти начались примерно с XVII в., когда торговый капитал приобретает политическое значение.

Феодальное по происхождению самодержавие имело постоянную тенденцию развиваться в сторону буржуазной монархии, в сторону компромисса с буржуазией. «Столыпинщина была последней попыткой такого компромисса… Неудача столыпинщины была роковой для самодержавия, доказав, что оно потеряло всякую способность прилаживаться к экономическому развитию».¹³⁴

Интересы самодержавия все более сталкивались с интересами всего класса капиталистов, ведущих производство на основе передовых методов эксплуатации. «…Настоящий мир возможен для самодержавия лишь с кучкой особо привилегированных тузов из землевладельческого и торгового класса, а отнюдь не со всем этим классом».¹³⁵

Как мы видим, Покровский нашел в себе мужество не только отказаться от своей схемы торгового капитализма, но и показать ее ошибочность; более того, он в основном правильно характеризует генезис капитализма и роль торгового капитала в истории России.

Покровский не успел разработать общего курса истории, который отразил бы изменения в его исторических взглядах. Однако, как уже говорилось, частичные изменения в «Русскую историю в самом сжатом очерке» им были внесены. При этом нельзя не отметить, что эволюция взглядов Покровского сопровождалась нередко новыми ошибками. Не пытаясь оправдать ошибочные положения Покровского, нельзя в то же время не признать, что это был неизбежный процесс, процесс поисков, характерный для всякого ученого.

Здесь уместно отметить, что и И. В. Сталин был тогда в основном согласен с Покровским. В ответе Цветкову и Алыпову он писал: «Что же касается вопроса о теории образования русского «самодержавного строя», то должен сказать, что теорию т. Троцкого я не разделяю в корне, а теорию т. Покровского считаю в основном правильной, хотя и не лишенной крайностей и перегибов в сторону упрощенного экономического объяснения процесса образования самодержавия».¹³⁶ Впоследствии при публикации этого ответа в девятом томе Собрания сочинений И. В. Сталин пункт, касающийся Покровского, не был напечатан.

Конечно, по ряду проблем отечественной истории Покровский не смог преодолеть неверных суждений до конца своей жизни. К числу таких проблем относится, например, вопрос о причинах возникновения и главном виновнике первой империалистической войны. Историей первой мировой войны Покровский занимался в течение пятнадцати лет; его первые работы были опубликованы еще в 1915 г. В сборнике «Империалистическая война» Покровский близко подходил к определению основных причин войны. Так, в работе «Русские документы империалистической войны» он писал: «…мы знаем, что война не была делом злой воли отдельных лиц и отдельных групп, но с железной необходимостью вытекала из экономической системы последних десятилетий, системы монополистического капитализма. Но из этого отнюдь не следует, как думают иные наивные люди, что, значит, «виноватых нет» и искать их не стоит. К войне привели захватнические вожделения всех империалистических правительств».¹³⁷

Однако в определении непосредственного виновника войны Покровский остался на неправильных позициях: он возлагал ответственность за начало войны на Россию. Он утверждал, что «Россия первая начала вооружаться и тем вызвала контрвооружение Германии, а потом войну», что «Германия отнюдь не стремилась к максимальному расширению своей территории», а «тот, кто первый начал мобилизацию, и является непосредственным виновником войны».¹³⁸

В действительности к войне за передел мира готовились все империалистические государства, но особенно воинственно настроены были империалисты Германии, считавшие себя обойденными при дележе колоний.

Германия, обогнавшая Англию в промышленном отношении, стремилась, перекроить мир в свою пользу. Противоречия между английскими и германскими империалистами и послужили основной причиной войны. Россия, вовлеченная в войну на стороне Антанты, находилась в экономической зависимости прежде всего от французского и английского капитала. Но у нее были и свои причины для участия в войне, в частности стремление захватить Константинополь и проливы, о чем много писал сам же Покровский.

До последних дней своей жизни, почти совершенно лишенный зрения, прикованный к постели тяжелой болезнью, Покровский продолжал упорно работать над совершенствованием своих исторических взглядов. О страстном желании Покровского идти в ногу с развитием исторической науки свидетельствует его Записка от 5 февраля 1931 г., адресованная секретарям ЦК ВКП(б). Из этого документа видно, что ученый близко подошел к ленинской концепции исторического процесса. В основе его исторической схемы — развитие капитализма в России не как «наносного» явления, привнесенного в Россию с Запада, а как явления, подготовленного развитием экономики. «Торгового капитализма» как особого стержня в его концепции уже нет. «Доходить до таких формулировок, — писал Покровский, — как то, что самодержавие — это был «торговый капитал в Мономаховой шапке», — значит совершенно затушевывать феодальную базу производства, а в ней вся суть. Самодержавие в XVII в. несомненно опиралось на торговый капитал и отчасти выполняло его задания во внешней политике, но само по себе оно было диктатурой феодального землевладения, а не торгового капитала».¹³⁹ Развитие капитализма в XX в., вопрос о перерастании буржуазно–демократической революции в социалистическую Покровский решает уже на основе ленинских указаний.

В своей Записке он говорит об искреннем стремлении писать историю по–ленински. Записка перекликается с его последними работами, в которых он прямо и твердо заявляет: «Спор о том или ином понимании русской истории превращался таким образом в спор о том или ином понимании ленинизма… Ибо правильное понимание русской истории может опираться только на понимание ее Лениным…».¹⁴⁰

В конце 20‑х — начале 30‑х годов Покровский публикует значительное количество работ, посвященных вождю революции. Надо сказать, что тема о Ленине как вожде и мыслителе была одной из центральных в творчестве Покровского после Октябрьской революции: первая работа «Вождь» написана Покровским в 1920 г., последняя — «Ленин и история» — в 1931 г., всего за несколько месяцев до кончины ученого.¹⁴¹

Покровский вспоминает свои встречи и беседы с Лениным, излагает мысли, навеянные чтением ленинских произведений. В его работах рассматриваются различные стороны многогранной теоретической, государственной и общественной деятельности В. И. Ленина.

Манера изложения статей Покровского отражает время их написания, некоторые формулировки и сравнения устарели, некоторые недостаточно литературно отделаны. Однако ценность рассматриваемых работ несомненна. Это значительный вклад в Лениниану; в свое время они открыли для читателя ранее неизвестные стороны в деятельности вождя революции, донесли до нас немаловажные детали личности Владимира Ильича.

Покровский писал: «Мы можем гордиться, что мы были современниками и сотрудниками величайшего революционного вождя нового времени, вообще величайшего вождя, которого мир знает реально…».¹⁴²

Покровский неоднократно отмечал, что для него как историка особенно важен аспект деятельности Ленина как вождя. Яркая революционная пролетарская эпоха, которую будущие историки, несомненно, оценят выше периода Великой французской революции, выдвинула своего вождя. Как вождь пролетариата Ленин получил всемирное признание. Покровский делает попытку выделить наиболее характерные, по его мнению, черты Ленина как вождя революции. Прежде всего он отмечает огромное теоретическое образование Ленина, его колоссальные познания, которые соответствовали его интеллекту гениального человека. От рождения, замечает Покровский, Ленину было свойственно качество, которое делает человека политическим вождем, — «умение предвидеть», «его колоссальная проницательность».¹⁴³

Создавать партию и вести борьбу против могущественного оплота всемирной реакции — русского царизма, подчеркивает Покровский, Владимиру Ильичу приходилось в неимоверно трудных условиях, ежечасно рискуя жизнью, подвергаясь нападкам маловеров и капитулянтов, оппортунистов всевозможных окрасок и оттенков. И Ленин умел вести борьбу в таких адских условиях, не проявляя растерянности, не выходя из равновесия, не отступая ни на йоту от линии партии. Теперь, заключает Покровский, когда оглядываешься на прошлое, видишь «колоссальное политическое мужество» Владимира Ильича.¹⁴⁴

Колоссальное политическое и гражданское мужество Ленина проявлялось и в решении чрезвычайно ответственных задач. Владимир Ильич «не боялся брать на свою ответственность политические решения какого угодно размера. Он не отступал в этом отношении ни перед каким риском, брал на свою ответственность шаги, от которых зависела участь не только его личности, не только его партии, но всей страны и до некоторой степени мировой революции».¹⁴⁵

Исключительная смелость Ленина в решении сложнейших и ответственнейших политических вопросов основывалась на его твердой уверенности в том, что эти решения принимаются в интересах народа. Владимир Ильич, отмечает Покровский, не имел себе равных по неразрывной связи с народом, с широчайшими массами рабочих и крестьян. Будучи в эмиграции, Ленин знал о состоянии рабочего движения в России и деятельности местных партийных организаций больше, чем многие из тех, кто в это время находился на родине. «Ленин из–за границы, из Парижа слышит, как в России пролетарская трава растет, ибо он, несомненно, в эмиграции лучше угадывал настроение рабочих масс, чем многие работники здесь на месте».

Ленин, пишет Покровский, исключительно высоко ставил значение политической агитации и пропаганды, он сам был гениальным агитатором и пропагандистом, «у него было незаменимое для агитатора качество — чрезвычайная чуткость по отношению к своей аудитории».¹⁴⁶

Создавая большевистскую партию, пишет Покровский, Ленин привил ей такие качества, которые теперь являются обязательными для каждой партии нового типа: высокая организованность, умение использовать нелегальные и легальные формы борьбы, тщательная подготовка к схватке с сильным и коварным противником, решительные действия в период вооруженного восстания.

Ленин выработал теорию социалистической революции и осуществил ее на практике, создал государство диктатуры пролетариата. Ленин был организатором Красной Армии, воплотившей в себе опыт революционной борьбы пролетариата на баррикадах, овладевшей последними достижениями военного искусства и новейшей техникой.

Ленин был величайшим государственным деятелем. «В чем была задача Ленина? — спрашивает Покровский и отвечает: — В создании Союза ССР. Достиг он этой цели? Достиг, товарищи, есть Союз ССР, существует, растет, развивается, мы сами в нем живем».¹⁴⁷

Всю грандиозность дел Владимира Ильича Ленина, пишет Покровский, можно осознать, лишь изучив его деятельность в различных аспектах. «…Ленин — это неизмеримая, многогранная фигура…»

Ленин, пишет Покровский, был гениальным продолжателем дела Маркса и Энгельса; творчески развивая марксизм, он создал учение применительно к новой эпохе, учение, которое было взято на вооружение пролетариатом России, совершившим впервые в истории пролетарскую революцию и прочно утвердившим свою диктатуру в стране. Ленинизм — «это есть настоящий синтез всего революционного движения», его высшая форма.¹⁴⁸

Покровский рассказывает в своих статьях о Ленине–ученом, о Ленине–публицисте и редакторе, приводит образцы ленинской правки. Так, например, Покровский вспоминает, как в 1905 г. Ленин редактировал передовую статью, написанную Воровским для газеты «Пролетарий».

А. М. Панкратова в 1934 г. писала, что «именно Покровский, и никто другой из историков, поставил со всей определенностью вопрос о ленинском этапе в исторической науке».¹⁴⁹ Он посвятил этому вопросу несколько статей, в том числе: «Ленин и история», «Ленинизм и русская история», «Ленин и Маркс как историки» и др.

Как и Маркса, Покровский считал В. И. Ленина великим историком. «Исторические наблюдения и обобщения, — замечает Покровский, — попадаются нам у Ленина почти в каждой статье. Их еще никто не подытожил как следует, по большей части ограничивались подбором цитат…».¹⁵⁰

Огромные теоретические познания Ленина отразились на разработке им конкретных общественных наук. Например, освещение проблем истории в трудах Ленина по своему научному уровню неизмеримо превосходит все, что создали до него профессиональные историки.

«У не занимавшего никакой исторической кафедры Ленина было это ясное понимание прошлого, как ни у какого другого человека его времени…» ¹⁵¹ — пишет Покровский. Так, в книге Ленина «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал–демократов?» «гораздо больше настоящей русской истории, чем в трех десятках диссертаций» академических историков.¹⁵²

«… Ленин, — подчеркивает Покровский, — как никто, понимал сущность русского исторического процесса, притом не только с 1861 года, а с гораздо более далеких времен…»¹⁵³ Глубоко исследуя далекое прошлое народов России, анализируя классовые отношения в русском обществе, Ленин показал наличие революционной ситуации 1859–1861 гг., хотя в его распоряжении была только официальная литература, отвергавшая существование такой ситуации. Еще в XIX в. Ленин дал исчерпывающий анализ причин проведения реформы 1861 г. А в статье, опубликованной в связи с 50-летием крестьянской реформы, Ленин разработал схему развития России в сторону буржуазной монархии. «…Пять страниц ленинской статьи, — подчеркивает Покровский, — дают более глубокую и более содержательную оценку всего пятидесятилетнего периода русской истории, нежели пятьсот страниц любого профессорского курса».¹⁵⁴

Излагая взгляды В. И. Ленина по важнейшим проблемам истории, Покровский в ряде случаев поправляет и собственную концепцию, обнаруживая более правильное понимание исторического процесса. Например, говоря о реформе 1861 г., Покровский подчеркивает, что, хотя реформа проводилась крепостниками, она отражала интересы капиталистического развития России. Рассматривая периодизацию русской истории, Покровский замечает, что приоритет в этой области принадлежит В. И. Ленину. «То, что мы имеем у себя такой авторитет, самый крупный, какой может быть для коммуниста, стоящий за периодизацию, является для нас очень важным».¹⁵⁵ Но Покровский вновь допускает ошибку, считая, что ленинская периодизация относится только к истории партии.

Ленин сумел исключительно глубоко понять новые явления в истории России XX в. «Никто лучше Ленина, — говорил Покровский, — не сумел выяснить сущности империализма…» Никто не доказал так убедительно империалистический характер первой мировой войны.

«И как живо и конкретно понимал Ленин эпоху империализма с учетом всех скрывающихся в ней противоречий, так же живо и конкретно понимал он и эпоху антиимпериалистической социалистической революции».¹⁵⁶ Заметим, что Покровский вновь поправляет собственные неверные положения: программа социалистической революции (в тексте идет речь о России), пишет он теперь, была разработана Лениным еще накануне Февральской революции.¹⁵⁷

Покровский отмечает, что сила ленинских идей, ленинского предвидения основывалась на понимании законов общественного развития, на умении применять революционную теорию при анализе конкретной исторической обстановки. Этого часто не хватало и не хватает другим ученым и политикам.

Недавние споры, которые у всех на памяти, говорил Покровский в 1929 г., о том, что мы в силу объективных законов экономического развития без поддержки пролетарской революции на Западе осуждены на гибель или на реставрацию буржуазного строя, свидетельствуют лишь о чисто экономическом подходе, об игнорировании других факторов. Жизнь показала, насколько прав был Ленин, который опирался на глубоко научный анализ, учитывающий все факторы. «Мы не обуржуазились и не провалились, а занимаемся социалистическим строительством. И в настоящее время не может быть никакого спора, что база у нас под этим есть».¹⁵⁸

Как руководитель исторического фронта, Покровский много думал о развитии исторической науки, о том, каким должен быть новый обобщающий труд по истории нашей Родины. «…Всякая будущая история России, заслуживающая имени марксистской, — подчеркивал Покровский, — должна руководиться… пониманием русской истории Лениным». Об этом никто теперь не спорит. Из работ Ленина по национальному вопросу «возьмет свои основные установки и создаваемая нами теперь история народов СССР…».¹⁵⁹

Рассматривая подробно ленинскую концепцию истории России, Покровский обращает внимание на то, что в его трудах имеются «замечательно глубокие и меткие» характеристики, относящиеся к всеобщей истории, и в частности к истории Западной Европы. Ленин, пишет Покровский, «тонко и глубоко понимавший историю и России и Западной Европы, не мог терпимо относиться к исторической безграмотности и жестоко бичевал за нее своих противников».¹⁶⁰

Анализируя труды В. И. Ленина, приводя многочисленные выписки из ленинских работ, вспоминая о своих беседах с вождем революции, Покровский делает вывод, что исследование Лениным проблем истории было подчинено разработке теоретических проблем социалистической революции, практической подготовке революции, свержения власти буржуазии и построения социализма. Ленин — прежде всего теоретик научного коммунизма, продолжатель дела Маркса. «У Ленина, — говорил Покровский, — мы не знаем домарксистских произведений, он выступал уже как сложившийся марксист в своем первом произведении».¹⁶¹

В статье «Ленин и история» Покровский подчеркивает указание Ленина (как особенно важное) о «теснейшей связи между историей и политикой». В любых политических спорах, которые ведутся в наши дни, нельзя разобраться, если неизвестно, «как эти споры возникли, откуда они взялись, чьи интересы они отражают». История, продолжал Покровский, помогает понять сущность основных вопросов политики. «История — это объяснительная глава к политике. И в этом связь в истории теории с практикой. В этой связи Ленин видел «душу живу» марксизма».¹⁶²

В непосредственные обязанности Покровского входила организация научно–исследовательской и педагогической работы в стране, перестройка преподавания на основе марксизма–ленинизма. Покровский изучает деятельность Ленина как организатора науки и народного просвещения. Этой теме посвящены две работы ученого–коммуниста: «Ленин и высшая школа» и «Ленин и народное просвещение». Владимир Ильич, писал Покровский, был «подлинным родоначальником такого «неслыханного новшества», как высшая пролетарская школа».¹⁶³ Образованием рабочих факультетов также мы обязаны Владимиру Ильичу.

В свое время В. И. Ленин направлял работу Покровского по созданию рабочих факультетов. Однажды, вспоминает В. Н. Шульгин, Покровский составлял доклад В. И. Ленину в связи с подготовкой постановления об образовании рабфаков. Все было высчитано: и штаты и помещения. М. Н. Покровский был инициатором и горячим сторонником проведения в жизнь этого дела. И он стал излагать свой план.

Его перебил В. И. Ленин вопросом о том, какие для этой цели нужны государственные ассигнования. Детей буржуазии, сказал Владимир Ильич, содержали родители. Рабочих надо снимать с производства. Следовательно, надо в какой–то мере компенсировать им зарплату, а для этого нужны средства.

Покровский, по словам Шульгина, был смущен, озадачен и восхищен, он чувствовал себя неважно, понимая, что отнял у Ленина столь дорогое время.¹⁶⁴

Отношение Ленина к высшей школе было особенно бережным, замечает Покровский. Ленин, писал Покровский, спас высшую школу от разгрома, который предлагали ретивые прожектеры, считавшие себя специалистами по «пролетарской культуре». Он сделал это для того, «чтобы пролетариату, когда придет ему черед в эту школу идти, не оказаться в разоренной хоромине».¹⁶⁵

Ленинскими идеями руководствовался Покровский в своей работе в области народного просвещения. В своих выступлениях перед учителями он всегда помнил об отношении Ленина к этому слою интеллигенции.¹⁶⁶

Ленин, вспоминает Покровский, учил нас ценить культурные ценности прошлого, учил, что в культурном отношении коммунизм есть завершение длительной цепи исторического развития общества, «культурную преемственность со всей предшествующей историей Ленин… понимал так же хорошо, как понимал ее Маркс».¹⁶⁷

Таким образом, проблемы Ленин как теоретик, Ленин как историк, Ленин как организатор науки и народного просвещения занимают большое место в работах Покровского второй половины 20‑х годов. Наблюдения и выводы ученого, прошедшего ленинскую школу воспитания, работавшего под руководством Ленина, видевшего, слышавшего, знавшею в жизни Владимира Ильича, имеют непреходящее значение.