Глава III. Исторические взгляды М. Н. Покровского в дореволюционный период его научно–педагогической деятельности

Большой и сложный путь М. Н. Покровского как ученого тесно связан с развитием русской дореволюционной историографии. Принадлежавший в начале своего жизненного пути к буржуазной исторической школе В. О. Ключевского, Покровский порывает с ней и объявляет себя сторонником марксистского направления. Трудам Покровского, как и всей марксистской историографии периода становления, присущи как сильные, так и слабые стороны. Они еще не раскрыты до конца. До сих пор исторические взгляды Покровского не получили полного и всестороннего освещения.

Заметим, что научная периодизация деятельности Покровского как ученого пока не разработана. Историки обычно придерживаются периодизации, данной самим Покровским в его письме по поводу статьи Рубинштейна.¹ В этой периодизации творческий путь Покровского разделен на три периода; в том числе в дореволюционной научной деятельности выделено два периода: первый — до революции 1905 г. — «период демократических иллюзий и экономического материализма», второй — 1905 — октябрь 1917 г. Это период, как пишет сам Покровский, проложил принципиальную грань, отделяющую буржуазного демократа от большевика, время разработки русского исторического процесса на основе исторического материализма, создание исторической концепции, нашедшей свое выражение в «Русской истории с древнейших времен» и «Очерке истории русской культуры». В третий период Покровский включил советское время.

Эта периодизация приемлема лишь в общем виде, она не отражает всей сложности формирования исторических взглядов Покровского. До революции 1905–1907 гг. взгляды Покровского изменялись: из историка–позитивиста с эклектическим мировоззрением он становится ученым буржуазно–демократического направления — экономическим материалистом. Следует также выделить годы эмиграции Покровского — исключительно сложный и противоречивый период в развитии его мировоззрения и в то же время годы напряженной научной деятельности.

Более правильная периодизация формирования и развития исторических взглядов Покровского в дореволюционные годы нам представляется в следующем виде: первый период — до конца 90‑х годов — период либерального буржуазного историка школы В. О. Ключевского, «академического» ученого с мировоззрением позитивиста; второй — с конца 90‑х годов до революции 1905 г. — период историка буржуазного демократа, философские взгляды которого определялись экономическим материализмом; третий период — 1905–1909 гг. — время активной деятельности в партии и формирования взглядов историка социал–демократа — большевика, считавшего себя стоящим на позициях исторического материализма. Историческая концепция Покровского, сложившаяся в эти годы, изложена главным образом в его капитальном труде «Русская история с древнейших времен», который был завершен уже в следующий период.

Четвертый период (1909–1917 гг.) — время участия Покровского в антипартийной группе «Вперед», его идеологических заблуждений, увлечения исторической схемой Богданова. Как мы покажем в дальнейшем, теоретические шатания Покровского особенно отразились на его другом капитальном труде, «Очерк истории русской культуры», который в ряде случаев был шагом назад по сравнению с «Русской историей с древнейших времен». Вместе с тем в этот же период Покровский порывает с группой Богданова, налаживает связь с ленинским ЦК большевиков. Правильная позиция Покровского по вопросу об империалистической войне, его переписка с В. И. Лениным свидетельствуют о значительном прогрессе в мировоззрении ученого, в развитии его исторических взглядов, наметившемся уже в 1914–1917 гг. Периодизацию исторических взглядов Покровского в советское время рассмотрим в следующей главе.

Об исторических взглядах Покровского в первый период его научно–педагогической деятельности свидетельствуют его ранние работы, публиковавшиеся без подписи в библиографическом отделе журнала «Русская мысль» в 1892–1895 гг.

Увлечение эклектическими концепциями В. О. Ключевского и П. Г. Виноградова породило у молодого ученого интерес к социально–экономической тематике. Этот интерес еще более усилился благодаря его увлечению «легальным марксизмом». Экономический материализм был первым шагом отхода Покровского от идеалистического понимания истории.

Предшествующее развитие русской исторической мысли нашло свое завершение в эклектической схеме В. О. Ключевского, объединившей отдельные, но в общем связанные между собой направления буржуазной историографии. Основным положением этой схемы являлось якобы исконное своеобразие русской истории, найдено было и подходящее обоснование: борьба со степью, особые физические и климатические условия. В результате в России все оказывалось по–иному. В самом начале рисовалась развитая торговая и городская Киевская Русь, затем следовал удельный период. Как видим, даже название было здесь выбрано особое, местное, подчеркивающее национальное своеобразие, не имеющее места у других народов. Надо ли говорить о случайности этого терминологического определения, навязанного историографии буржуазной юридической школой? За удельным периодом начиналось «собирание русской земли» (как будто образование централизованных государств было неизвестно феодальной и послефеодальной Европе).

Лишь с Петра I начинается поворот в истории России, но и он трактуется как переворот, и притом переворот, совершенный сверху вопреки экономическому развитию. Отсюда и вся концепция последующей русской истории, теория своеобразия исторического процесса, протекающего под приматом государства, теория внеклассового прогрессивного государства и отсталого общества, государства, выступающего в роли движущей силы исторического развития, заслоняющего и заполняющего собой все содержание русской истории. Основным ядром исторической схемы становится история русской государственности.

Характер схемы буржуазных историков выступал с особенной яркостью при рассмотрении двух переломных моментов развития России — эпохи Петра I и эпохи реформ 60‑х годов XIX в. Оба этих момента изображаются как произведенные сверху перевороты. В первом случае Петр I властной рукой переводит Россию на новые рельсы, меняет ее судьбы; причем историки охотно соблазняются заострением картины насильственного переворота, совершающегося по воле монарха. Такое же объяснение дается и 60‑м годам. «Историей приказов и канцелярий» подменяется история народного хозяйства, социальных отношении и классовой борьбы. Эта схема прочно утвердилась в российской историографии, ее приняла не только буржуазная наука, не только народничество с его мелкобуржуазным романтизмом, от нее не всегда умели уйти и отдельные историки, считавшие себя марксистами.

Впервые марксистская концепция истории России получила разработку в ленинских трудах. Ленин осветил многие важнейшие проблемы истории нашей страны, которую считал неразрывной частью всеобщей истории, охарактеризовал феодализм на Руси как общественноэкономическую формацию, показал процесс развития капитализма в недрах феодального строя, дал глубокий и всесторонний анализ капитализма. В трудах Ленина разработана периодизация революционного движения в России. Он показал историческую роль рабочего класса в борьбе против царизма и буржуазии, в строительстве нового строя, значение союза рабочего класса с крестьянством для победы социализма.

В. И. Ленин нанес принципиальный и сокрушительный удар дворянской и буржуазной историографии и одновременно поставил перед революционерами задачу выработать «марксистское понимание русской истории…».²

Покровский впоследствии возьмется за выполнение этой задачи, создаст обобщающий труд, в котором русская история с древнейших времен до конца XIX в. излагается с позиций марксизма. Разработка такого труда означала замену общих курсов, дворянских и буржуазных историков курсом, созданным историком–коммунистом.

Выполнению Покровским этой сложной и ответственной задачи предшествовала непрерывная эволюция взглядов ученого, начавшаяся в первый период; этот процесс особенно бурно протекал во второй период его научной деятельности и дал свои результаты уже в третий период развития исторических взглядов ученого (1905–1909 гг.).

Начало эволюции взглядов Покровского можно проследить в его трудах конца 90‑х годов, прежде всего в статьях, опубликованных в «Книге для чтения по истории средних веков», издававшейся под редакцией П. Г. Виноградова в 1896–1899 гг..³ Особенно это касается статьи «Хозяйственная жизнь Западной Европы в конце средних веков», где Покровский уже выступает с тезисом о тождестве исторического процесса в нашей стране и на Западе.

В наше время стало обычным, что исследователь, анализируя явления русской истории, рассматривает ее как составную часть всемирной истории. В конце XIX в. исторические параллели между Россией и Западом были новаторством для профессионального историка. Тождество русского и западного вотчинно–сеньориального строя, хозяйственной структуры и социальных отношений, развития городского хозяйства проводится Покровским с настойчивой последовательностью в детальном сопоставлении терминологических обозначений. Это давало возможность впоследствии рассматривать статью «Хозяйственная жизнь Западной Европы в конце средних веков» как первую работу, в которой отчетливо видны исторические взгляды Покровского.

Научные поиски Покровского были бы, несомненно, более плодотворными, если бы в эти годы он был знаком с работами В. И. Ленина, опубликованными в конце прошлого века. Однако в эти годы Покровский находился под влиянием работ М. И. Туган–Барановского «Русская фабрика» и А. А. Богданова «Краткий курс экономической науки».

Богданов рассматривал развитие человеческого общества как движение от низших хозяйственных форм к высшим, основывающимся на росте общественного разделения труда и товарно–денежных отношений. В периодизации исторического процесса он исходил из хозяйственных форм, вследствие чего барщинно–крепостническое хозяйство и торговый капитализм выделялись в особые формации.

Весьма показательно, что в ранних работах, выдвигая на первый план экономические отношения, Покровский подобно Богданову раскрывал их как отношения обмена. Так, в его статьях «Хозяйственная жизнь Западной Европы в конце средних веков» и «Отражение экономического быта в «Русской Правде»» роль торговли и торгового капитала в истории России преувеличена. Заграничная торговля, утверждает Покровский «вызвала целый экономический переворот, следы которого мы также находим в «Русской правде». Этот переворот, по его мнению, заключался в быстром переходе от натурального хозяйства к денежному, следствием чего являются две особенности «Русской правды», весьма необычные для первобытного общества: «Выдающееся и отчасти даже привилегированное положение купцов, как владельцев денежного капитала, и ряд узаконений о росте, показывающих, что этот вопрос был в то время очень разработан».⁴

Теоретические построения Покровского в первый период его научной деятельности были сугубо эклектичными; автор еще не вполне отрешился от влияния идеалистической философии. Имело значение и то, что еще на студенческой скамье Покровский сильно увлекался произведениями субъективных идеалистов: Беркли, Юма, Маха и др. Одно время Покровский даже разделял то положение, что мир есть продукт человеческого сознания.

Влияние Туган–Барановского, Богданова, несомненно, задерживало формирование исторических взглядов Покровского в сторону марксизма. Однако обращение Покровского к трудам Маркса и Энгельса помогало ему нащупывать правильные решения в разработке конкретных исторических проблем, о чем свидетельствуют уже упоминавшиеся выше статьи. В статье «Восстановление Западной Римской империи» Покровский писал, что отвлеченные идеи воспринимаются людьми лишь в конкретной материальной форме. Существование государства христиан Священной Римской империи связывалось в их представлении с определенной территорией, а «единое христианство представлялось в виде народа, управляемого одной властью — властью императора».⁵

В статье «Средневековые ереси и инквизиция» Покровский раскрыл враждебность религии науке и человеческому прогрессу, показал, что духовенство, не располагая достаточной материальной силой, строило свою власть на невежестве. Говоря об учении различных сект, Покровский верно отмечал, что они «не только не оспаривали мировоззрение, на котором держалась церковь, но проводили его еще последовательней самого католицизма». В ханжестве церковников, в их страсти к наживе, в их жестокости, верхом которой была инквизиция, Покровский видел «лучшее доказательство того, как пагубно было господство церкви для тогдашней Европы». «Не «гроб господень», а завоевание Византии было целью рыцарей»,⁶ — писал он в статье «Четвертый крестовый поход и Латинская империя».

Следует отметить, что опубликование этих статей в условиях всевластия царизма, видевшего в религии и церкви одну из своих главных опор, имело положительное значение: направленные против идеализма и поповщины, они способствовали формированию материалистического мировоззрения. Однако тема классовой борьбы в работах конца 90‑х годов Покровского еще не получила развития: ученый только подходит к ней в работе «Господство Медичи во Флоренции».⁷

Таким образом, научная деятельность Покровского в первый период (90‑е годы) проходит в основном в русле буржуазной исторической школы, характеризуется эклектической философией позитивизма. Молодой ученый знакомится с работами Маркса и Энгельса, которые в какой–то мере отражаются на его исторических взглядах. Однако влияние сочинений Богданова по философии и политической экономии задерживало развитие исторических взглядов Покровского.

Буржуазно–демократические взгляды Покровского, которые сложились в начале 900‑х годов (второй период, по нашей периодизации), можно проследить по его работе «Земский собор и парламент». Покровский опровергал попытки либеральной буржуазии доказать, что России не нужен парламентаризм, что из ее национальных особенностей вытекает необходимость созыва земских соборов. В статье убедительно доказывалась нежизнеспособность земских соборов, отстаивались преимущества парламента по сравнению с ними.⁸

Короткий период «демократических иллюзий и увлечения экономическим материализмом», как характеризовал это время сам Покровский, завершается рецензией на «Курс русской истории» В. О. Ключевского. В этой рецензии Покровский критически осмысливает концепцию своего учителя и формулирует вывод о том, что освещение русской истории с позиций буржуазной историографии показало свою полную несостоятельность.

Теория надклассовой роли государства находилась в полном разладе с фактами и рассыпалась при первой же попытке их серьезного исследования. Сам Ключевский не мог свести концы с концами: если первые его лекции отличались в какой–то степени единством мысли, замечает Покровский, то в его «Курсе русской истории» уже нет этой стройности. Покровский уже понимает, что эклектика книги не только в ее методологии, но и в изложении конкретного материала. Говоря об ущербности буржуазной исторической науки, он пишет: «Нам кажется, что то направление русской исторической науки, блестящим представителем которого является «Курс», само уже становится понемногу предметом истории».⁹

Заметим, что и во второй период, который в целом характеризует Покровского как экономического материалиста, у него полностью не изжиты и идеалистические взгляды. Так, в 1904 г. Покровский помещает в журнале «Правда» статью ««Идеализм» и «законы истории»», направленную против книги Г. Риккерта «Границы естественнонаучного образования понятий. Логическое введение в исторические науки». В этой работе он утверждает: «…«субъективно–идеалистическая» точка зрения не так много меняет в фактическом содержании науки, как это могло показаться с первого взгляда. Будем ли мы считать солнце, например, вне нас существующей реальностью или обязательным для нас состоянием сознания, наше научное отношение к нему существенно не изменится. И в этом и в другом случае это будет для нас нечто «данное», к чему мы должны приспособляться».¹⁰

Третий период формирования исторических взглядов Покровского (1905–1909 гг.) характеризуется прежде всего тем, что Покровский приступает к изучению трудов В. И. Ленина, порывает с буржуазной исторической школой и осознает необходимость освещения русского исторического процесса с марксистских позиций, берется за выполнение задачи, поставленной Лениным, — создать курс русской истории, который сменит устаревшие и обанкротившиеся курсы, написанные дворянскими и буржуазными историками.

Эволюция взглядов Покровского выразилась в признании им значения классовой борьбы в истории и необходимости доведения классовой борьбы до социальной революции. Покровский с марксистских позиций оценивает роль Русского государства и самодержавия и приходит к выводу, что единственной революционной партией в России является партия рабочего класса, созданная В. И. Лениным.

Вступление в большевистскую партию, встречи и переписка с вождем революции В. И. Лениным, участие в революционной борьбе оказали огромное влияние на формирование мировоззрения Покровского. Отражением этого служит вышедшая в 1906 г. брошюра «Экономический материализм». Покровский показывает коренное отличие экономического материализма от марксизма. «Марксизм, — пишет он, — не только объясняет историю экономическими причинами, но и представляет себе эти экономические причины в определенной форме классовой борьбы. Это — революционный исторический материализм, в отличие от мирного, эволюционного экономизма многих буржуазных писателей».¹¹

Раскрывая теорию «революционного исторического материализма», т. е. марксизма, Покровский подвергает резкой критике надуманные положения экономического материализма. «Нет ничего ошибочнее того наивного «упрощения» материалистического понимания истории, — пишет он, — которое делает из последней слепой, стихийный процесс, идущий своим чередом, как если бы людей с их сознанием на свете не существовало».¹² По этой совершенно чуждой марксизму теории выходит, что если бы люди прекратили всякую борьбу за жизнь, свободу и счастье, то история все же продолжала бы свое движение «механическим путем, наподобие заведенной шарманки». Утверждение Маркса, говорит Покровский, что не сознание людей определяет формы их бытия, а, напротив, общественное бытие определяет их сознание, противостоит ходячей буржуазной теории, принимавшей «идеи» за конечные причины всех общественных перемен. Учение Маркса — это научная теория, бесстрашно ведущая анализ «идей» до их последнего, самого глубокого корня.

Много внимания в брошюре уделено изложению марксистской теории классовой борьбы. Марксизм, подчеркивает Покровский, не только объясняет историю экономическими причинами, но и представляет себе эти экономические причины в определенной форме классовой борьбы.

Эта работа еще не свободна от влияния экономического материализма, воспринятого Покровским от «легальных марксистов», но в целом ее содержание направлено именно против них. Несомненно, что в исторических взглядах ученого произошел коренной перелом, что он исходит из положений исторического материализма, который считает «сложнее, чем экономический материализм просто».¹³

Эволюция взглядов Покровского отразилась и на его конкретно–исторических работах, прежде всего на его статьях по внешнеполитическим проблемам в «Истории России в XIX веке».¹⁴

Заметим, что дворянско–буржуазная историография уделяла очень мало внимания вопросам внешней политики России в XIX в. Правда, «восточный вопрос» в какой–то степени был освещен в литературе (главным образом в публицистике) с позиций международного права, а также в военных трудах, которые рассматривали стратегические и тактические операции. Вся эта литература совершенно не касалась дипломатической стороны проблемы. Буржуазно–дворянские историки, работавшие над вопросами внешней политики России в XIX в., видели свою задачу в обосновании официальных легенд царизма.

Статьи Покровского по внешней политике в XIX в. посвящены следующим вопросам: наполеоновским войнам, Священному союзу, восточной политике Николая I, царизму как жандарму Европы, войне 1877–1878 гг., политике царизма на Балканах, франко–русскому союзу, политике России на Кавказе, в Средней Азии и т. д.

Статьи объединяет общая тенденция обличения самодержавия, показа гнилости и бессилия строя, враждебного трудовому народу, бездарности царских генералов, продажности и коррупции царской администрации. Автор всеми доступными ему изобразительными средствами, опираясь на огромный фактический материал, подводит читателя к мысли о неизбежности социальной революции в России, гибели несправедливого строя, основанного на эксплуатации и угнетении. В этом, на наш взгляд, состоит новизна и особенность внешнеполитической концепции Покровского.

Однако, показывая отрицательные стороны внешней политики России, Покровский нередко допускает одностороннее, необъективное освещение исторических событий. Русская дипломатия, об искусстве которой Ф. Энгельс писал как о наиболее выдающейся дипломатии мира, окрашена Покровским в один цвет бездарности и глупости. Военное искусство России, деятельность выдающихся военачальников не раскрыты; не показаны героизм и самоотверженность русских солдат.

Покровский не видит также прогрессивного значения присоединения к России ряда народов, огульно сводя все лишь к агрессивности царизма, упуская значение объединения русского рабочего класса и крестьянства с трудящимися национальных окраин в общей борьбе против эксплуататоров и империалистических хищников Европы и Азии.

Статьи М. Н. Покровского о внешней политике России в XIX в. были попыткой профессионального историка исследовать проблемы с революционных, материалистических позиций. В этих работах он рассматривал внешнюю политику царизма в тесной связи с внутренней политикой и интересами господствующих классов. Несмотря на недостатки, его концепция, развитая в этих статьях, для своего времени была прогрессивной.¹⁵ Историографы, анализировавшие освещение Покровским проблем внешней политики, единодушны в признании того, что ученый привлекает богатый конкретно–исторический материал. Однако в оценке его концепции имеются существенные противоречивые, взаимоисключающие утверждения. Сам М. Н. Покровский при переиздании в 1924 г. статей, входивших в состав «Истории России в XIX веке», отдельным сборником признавал, что они «порядочно устарели», «в общем и целом стоят на классической позиции II Интернационала. Международным отношениям дается в них освещение не столько с точки зрения реальных экономических интересов различных социальных групп… сколько от идеологии этих групп. Дворяне будто бы ведут свою «феодальную» политику, промышленный капитал — свою «либеральную» и т. д.».¹⁶

Следует признать, что статьи Покровского, опубликованные в «Истории России в XIX веке», устаревшие, по признанию автора, уже в начале 20‑х годов, в наше время имеют лишь историографическое значение.

Как уже говорилось, четвертый (1909–1917 гг.) период формирования исторических взглядов Покровского проходит за рубежом, в эмиграции. Это был особенно сложный и противоречивый период. С одной стороны, именно в эти годы он воплощает в жизнь многие планы, задуманные в третий период, в годы революции 1905–1907 гг., навеянные встречами и беседами с В. И. Лениным; с другой стороны, в это время он сотрудничает с участниками антипартийной группы «Вперед» и в общем виде формулирует свою схему «торгового капитализма».

Подавление первой русской революции своеобразно отразилось на мировоззрении Покровского. У него возникают неверные прогнозы дальнейшего развития революционного движения в России. Теоретические шатания, непонимание ленинской теории демократической революции и ее перерастания в социалистическую революцию создают условия, при которых Покровский попадает в сети оппозиционеров. Вскоре он отходит от группы «Вперед», но длительное время фактически остается вне партии. Дальнейшее развитие Покровского как историка–марксиста, бурно проявившееся в 1905–1908 гг., в 1909–1914 гг. значительно замедлилось. Имели значение и «непроветренные уголки его мировоззрения», как потом довольно образно выразился сам ученый.

В эти годы выходит «Русская история с древнейших времен» — первая капитальная, обобщающая работа в дореволюционной историографии, в которой сделана попытка дать марксистское освещение всего процесса исторического развития России. Пятитомное издание хронологически охватывало историю нашей страны от первобытнообщинного строя до XIX в..¹⁷ Последний том, содержащий разделы, посвященные истории революционного движения в России, был уничтожен царской цензурой. В предисловии к первому изданию Покровский писал о том, что он ставил перед собой задачу обработать с материалистической точки зрения материал, собранный историками–идеалистами.

При написании труда Покровский в целом анализировал историческое прошлое нашей страны в соответствии с учением о смене общественно–экономических формаций, хотя отчетливого теоретического представления о законах смены этих формаций в практическом их применении к истории нашей страны он, конечно, еще не имел.

Специальная глава «Следы древнейшего общественного строя» (гл. I) посвящена первобытнообщинному строю. Отвечая на вопрос, с чего начала древняя Русь, Покровский полемизирует с дворянскими и буржуазными историками Щербатовым, Шлецером и Соловьевым, которые изображали наших предков в виде дикарей, чуть ли не бегавших на четвереньках, кочевого народа.

Покровский приводит характеристику славян, данную в работе Болтина: «…руссы жили в обществе, имели города, правление, промыслы, торговлю, сообщение с соседними народами, письмо и законы», а также утверждение экономиста Шторха о том, что во времена Рюрика была развита торговля, из которой, по мнению Шторха, возникло само Русское государство. Покровский пишет далее: «И в пользу сравнительно высокого уровня экономической, а с нею и всякой другой культуры славян в древнейшую эпоху, и в пользу низкого уровня этой культуры источники давали достаточно доказательств…» Все зависело от того, какое племя попадало в поле зрения историка. Что было частным, а что было достоянием всех племен? Анализируя источники, он приходит к выводу: «…на Восточно–Европейской равнине, в нынешней. Московской или Владимирской губерниях, существовало земледелие с незапамятных времен…» ¹⁸

Подчеркивая определяющую роль способа производства материальных благ при анализе общественных отношений, Покровский пишет: «Древнейшая общественная организация стоит в тесной связи со способами добывания пищи». В качестве «клеточки» первобытной организации он описывает так называемые печище или дворище.¹⁹

Покровский считал, что «печище» или «дворище» представляли общеславянскую особенность и были тождественны сербо–хорватской задруге или «великой куче». К началу исторической жизни эти первобытные организации, утверждал он, были уже построены по плану патриархальной семьи, но главную роль в них играли не родственные, а экономические (хозяйственно–территориальные) связи. В такой семье могли быть и посторонние люди, объединившиеся по договору «складства», и рабы, которых в первобытной семье нельзя отделить от членов семейства.²⁰

«На основе общего хозяйственного интереса, — замечает Покровский, — вырастает вся первобытная общественная организация… хозяйственная организация семьи необходимо предполагала военную организацию для охраны продуктов хозяйства… Члены такой семьи — работники в одном хозяйстве, солдаты одного отряда, наконец, поклонники одних и тех же семейных богов — участники общего культа. Это дает нам возможность понять положение отца такой семьи. Всего меньше он «отец» в нашем смысле этого слова. Руководство всем семейным хозяйством и военная дисциплина, необходимая для обороны этого хозяйства, дают в его руки громадную власть».²¹

Из такой первобытной организации, по мнению Покровского, постепенно возник древнейший тип государственной власти. Разросшаяся семья, сохранившая свое единство, образовывала племя; глава семейства становился князем. Дробление «печища» является «не менее характерным показателем того способа, каким возникала крупная вотчинная собственность древней Руси…». Покровский считает допустимым, что и город развился из «печищ», главами которых были «старцы градские».²² Из совокупности тех «печищ» и «огнищ», которые занимались не земледелием, а промыслами, торговлей и разбоем, возник город. Рациональным зерном такой схемы происхождения города был сам факт появления городов в результате внутреннего развития, а не внешнего толчка, как это утверждал Ключевский.

«Русская история с древнейших времен» покончила и с другой традицией общих курсов–изображать Русское государство демиургом общественной жизни и экономики страны — и в этом сделала большой шаг вперед. Но в освещении этого вопроса Покровский нередко противоречит сам себе. Так, он считает, что до XIII в. в нашей стране «вообще государства в современном нам смысле слова… не было».²³ «Неправильное положение Покровского в этом важном вопросе тем удивительнее, — писал Б. Д. Греков, — что он в другом месте того же своего труда признает наличие бояр, крупных землевладельцев и в X и XI вв., признает и их политическое значение, говорит он и об угнетенных бедняках в Киеве. Разве это не классы? Разве это не база для государства?» ²⁴

Заметим, что, отрицая существование в Киевскую эпоху государства «в современном положении этого слова», Покровский все же признает наличие Киевского государства, он пишет, например: ««Федеративный» и «республиканский» характер древнерусского государственного строя на самых ранних из известных нам ступенях его развития устанавливается таким путем вполне определенно».²⁵

Ко времени Киевской Руси относит Покровский начало генезиса феодализма. Характерно, что в 1909–1910 гг., когда писались и издавались соответствующие тома «Русской истории с древнейших времен», вопрос о русском феодализме, разработанный в произведениях В. И. Ленина, исторической наукой еще не был освоен. Что касается общепринятой периодизации этапов феодализма, то она еще не выработана и в наше время.

В. О. Ключевский, курс которого в те годы считался высшим достижением русской историографии, полагал, что в России вообще не было феодализма.

В своей «Русской истории с древнейших времен» Покровский, хотя и непоследовательно, излагает важнейшие черты феодального крепостнического хозяйства: господство натурального хозяйства, наделение непосредственного производителя средствами производства и землей,²⁶ личную зависимость крестьянина от феодала.²⁷ Понимая, что «печище» с его коллективной собственностью не могло сразу перейти к феодализму, он пишет об изменении в этой «клеточке первобытной общины»: «В «печище» не было индивидуальной собственности, потому что не было индивидуального хозяйства; но, когда последнее появилось, о равенстве не было и помину».²⁸

Заметим, что в статьях, опубликованных в двухтомнике «Против исторической концепции М. Н. Покровского» и «Против антимарксистской концепции М. Н. Покровского», авторы в ряде случаев вынуждены признать значительный вклад ученого в разработку ранней истории России. Например, С. В. Бахрушин писал, что М. Н. Покровский правильно угадывал зарождение феодального порядка уже в Киевской Руси. Покровский нашел в «Русской правде» упоминание о «крупней боярской вотчине с ее необходимыми атрибутами: прикащиком, дворовой челядью и крестьянами, обязанными за долг работать на барской земле (закупами)». «Боярин «Русской правды», — говорил Покровский, — прежде всего крупный землевладелец». Эта мысль, утверждает С. В. Бахрушин, впоследствии была развита в исследованиях Б. Д. Грекова.

Покровский, по мнению С. В. Бахрушина, высказал и другую важную мысль о «тесной зависимости (по крайней мере некоторых категорий смердов. — С. Б.) от княжеской власти». Наконец, Покровский доказывает наличие «уделов», т. е. феодальной раздробленности в Киевской Руси, в «доудельный» период, как он пишет не без иронии. «В общем итоге получается целостная и убедительная картина феодальных порядков в Киевском государстве».²⁹

Весь фактический материал, собранный Покровским, подводит к выводу о возникновении двух основных классов феодального общества — землевладельцев–феодалов и эксплуатируемых крестьян. Однако четких выводов из этого материала сам Покровский не делает.

Выступая с критикой В. О. Ключевского, считавшего, что торговля была осью политической истории Киевского периода,³⁰ Покровский не может еще полностью освободиться от влияния своего учителя, показать подсобное значение торговли.

Покровский пишет о княжеском землевладении в древней Руси, дает яркую картину организации феодальной вотчины. Это должно было бы привести к выводу, что политическая сила феодала покоилась не столько на успехах его «грабительской» торговли, сколько на расширении его власти на землю и увеличении числа эксплуатируемых крестьян; в городах в той или иной степени хозяйничали те же феодалы.

Переходя к изучению периода феодальной раздробленности, Покровский правильно отмечает, что «упадок», картину которого так блестяще нарисовал В. О. Ключевский, «был больше кажущийся, ибо те способы производства и обмена, к каким переходит, с одной стороны, суздальская, с другой — новгородская Русь XIII века, сравнительно с предыдущим периодом были несомненным экономическим прогрессом».³¹ Что касается Киевского государства, то, по мнению Покровского, оно разрушилось по ряду причин: прекращение «разбойничьей торговли», «на которой зиждилось благополучие русского города VIII–X веков. Внеэкономическое присвоение имело свои границы»,³² «упадок интереса» князя к киевским городам, сосредоточение его интересов в собственных уделах. Ослаблению городов способствовало также изменение торговых путей, запустение водной дороги «из варяг в греки». И наконец, окончательно крупные города были разгромлены татарами. «…Взятие города татарами означало его столь полный и совершенный разгром, какого никогда не устраивали русские князья или даже половцы…» ³³

Следует отметить еще один «анахронизм» Покровского: несомненным влиянием Ключевского объясняется изображение в Киевской Руси двух параллельных сил: торгового города с его особым вечевым укладом и феодальной деревни, в которой обмен отсутствовал.

С. В. Бахрушин назвал это дуализмом древнерусской истории.³⁴ Отсюда и вывод Покровского: «Вопрос, какое из двух прав — городское или деревенское — возьмет верх в дальнейшем развитии, был роковым для всей судьбы древнерусских «республик»».³⁵

Конечно, город Киевской Руси XI–XII вв. уже выделился из деревни, ибо он представлял собой факт концентрации населения, орудий производства, капитала, потребностей и способов их удовлетворения, между тем как в деревне мы наблюдаем диаметрально противоположное явление — изолированность и разобщенность.³⁶ Однако такого антагонизма, как изобразил Покровский, не могло быть: вообще антагонизм против городов возникает «вместе с полным развитием феодализма».³⁷

Анализируя причины раздробления Руси во второй половине XII в., Покровский делает правильный вывод: в конечном счете внешние «катастрофы», которые привели к феодальной раздробленности, были обусловлены глубокими экономическими причинами. Однако выдвинутая им аргументация не выдерживает критики. Не перемещением мировых путей и истощением страны хищническими приемами хозяйства, а прежде всего ростом крупного феодального землевладения и усилением роли землевладельцев, ростом отдельных городов объяснялось распадение Киевского государства во второй половине XII в.

Нашествие татаро–монголов и их господство над Русью Покровский характеризует словами летописца как «венец всех ужасов, какие только можно вообразить». Он с полным основанием пишет, что завоеватели принесли Руси неисчислимые бедствия, разрушая города и села, истребляя жителей или угоняя их в рабство. Однако наряду с гибельными последствиями татаро–монгольского нашествия Покровский находил в нем и положительные стороны, хотя и оговаривался при этом, что в целом «ничего по существу нового этот внешний толчок в русскую историю внести не мог». Это положительное, по мнению Покровского, заключалось прежде всего в установленной захватчиками на Руси системе налогового обложения. «Московскому правительству впоследствии ничего не оставалось, — пишет Покровский, — как развивать далее татарскую систему, что оно и сделало. Но татары внесли в древнерусские финансы не только технические усовершенствования: они, поскольку это доступно действующей извне силе, внесли глубокие изменения и в социальные отношения…»³⁸

Ошибочность этих утверждений Покровского очевидна. Архаичные формы управления татаро–монгольских феодалов в захваченных ими землях Покровский принимал за прогресс в социальном быте покоренных народов. Как известно, татаро–монголы, общественный строй которых основывался на кочевом скотоводстве, по уровню социально–экономического и культурного развития стояли много ниже Руси. Примитивной была и их государственная организация, принадлежавшая к раннефеодальному типу и сохранившая много пережитков родового строя.

Что касается Руси, то она до татаро–монгольского нашествия находилась на уровне социально–экономического и культурного развития других европейских стран. Татаро–монгольское завоевание надолго задержало историческое развитие Руси, явилось одной из важнейших причин ее последующей отсталости от Западной Европы. Как рациональное зерно во взглядах Покровского следует отметить то, что он уже видел наличие тесной связи между процессом объединения русских земель, образования централизованного государства и свержением татаро–монгольского ига.

Нельзя согласиться с утверждением некоторых историков о том, что Покровский якобы отрицал наличие какого–либо обмена в Киевской Руси. Напротив, считая господствующим натуральное хозяйство, Покровский неоднократно отмечал существование мелкой торговли, которая позволяла купцам концентрировать в своих руках большие суммы денег.³⁹

Основу экономики русских земель в период феодальной раздробленности составляло сельское хозяйство. Отмечая это, Покровский показывает, что экономическое развитие различных княжеств и торговых республик было своеобразным. Несмотря на большое значение торговли для Новгорода и Пскова, основой экономики и здесь было сельское хозяйство. В руках немногих богатых новгородцев сосредоточивалась огромная земельная собственность, именно землевладельцы составляли верхний слой общества.⁴⁰

Подчеркивая рост экономического и политического значения Москвы, Покровский пытается вскрыть причины завершения периода феодальной раздробленности. Он не согласен с утверждениями С. М. Соловьева и Б. Н. Чичерина о том, что князья собрали воедино разрозненные русские племена, по частному праву наследования раздробили это приобретенное ими достояние, они же соединили в государство разрозненные части. Покровский берет теории «собирания Руси» вокруг Москвы в кавычки, отделяя процесс политического объединения русских земель от процесса «образования единого государства». Возникновение единого государства он датирует XVII в., это, по его мнению, было результатом ликвидации феодальных отношений в их более древней форме «под влиянием экономических условий, много более поздних, чем «уничтожение последних уделов»».⁴¹

Тем самым, как считает Л. В. Черепнин, «правильно подмечено, что политическая централизация в XIV–XV вв. происходила на базе еще недостаточно глубоких и широких экономических связей, которые лишь в XVII в. (в процессе складывания всероссийского рынка) начинают приобретать устойчивый характер».⁴²

Покровский был близок к правильному пониманию сущности Русского государства того времени как огромной ассоциации феодальных владельцев, как «феодальной монархии», «организации командующих общественных элементов».

Справедливо отказываясь от характеристики московских князей как «собирателей» русских земель, Покровский стремится выяснить социальные силы, которым принадлежала ведущая роль в образовании централизованного государства.⁴³

Покровский возражает против шаблонного противопоставления «боярства» и «государя» как сил «центробежной и центростремительной в молодом Московском государстве…». По его справедливому мнению, «одним из самых неудачных пережитков идеалистического метода» было изображение государства как некой самостоятельной силы, сверху воздействующей на общество.⁴⁴

Однако, выступая против упрощения в понимании взаимоотношений в стане феодалов, Покровский не избежал и сам подобных сшибок. «Справедливо обращая внимание на первоочередное значение экономики «в ряду безличных факторов, определивших «собирание» Руси около Москвы», М. Н. Покровский, неисторически модернизируя явления, сводит экономические предпосылки политического объединения страны к «борьбе за рынки».⁴⁵

В ряде случаев Покровский недооценивает в политическом объединении русских земель значения борьбы против татаро–монгольского ига, хотя и не отрицает значения этой борьбы для консолидации государства.

Покровский выступает против понимания процесса ликвидации последних уделов как конца феодализма, подчеркивая феодальный характер Московского государства. Вместе с тем он отмечает некоторые новые черты во внутренней и внешней политике московских князей начиная с середины XV в., акцентируя внимание на социальных противоречиях.

Важную роль в создании централизованного государства он отводит не великокняжеской власти, а церкви. «…Если в практике великого княжества Московского, — пишет он, — не было ничего, к чему могла бы привязаться идея единой российской монархии, то было налицо учреждение, в котором единство было практически достигнуто, где, стало быть, было место и для теории единодержавия. Раньше, чем московский князь стал называть себя царем и великим князем всея Руси, давно уже был митрополит всея Руси…» ⁴⁶

Рассказав о восстании «черных людей» в Москве в 1382 г., он делает вывод: «Вся история как нельзя более характерна для отношений «народа» и «власти» в удельной Руси: и эти «строители» и «собиратели», продающие город татарам, и эта «чернь», умеющая обороняться от татар без «собирателей» гораздо лучше, чем с ними».⁴⁷ Роль народных масс в историческом прогрессе показана здесь достаточно рельефно.

Как верно подмечено в «Русской истории с древнейших времен», период создания централизованного государства отличался широким распространением поместной формы феодальной собственности, возникновением денежной формы ренты и ростом на новой основе в конце XVI в. отработочной ренты с одновременным понижением роли продуктовой ренты. Большое значение в этом процессе Покровский придает опричнине, которую считает «кульминационным пунктом длинного социально–политического процесса, который начался задолго до Грозного…». Он подчеркивает, что, «экспроприируя богатого боярина–вотчинника в пользу мелкопоместного дворянина, опричнина шла по линии естественного экономического развития, а не против него».⁴⁸ Покровский сделал правильный вывод о том, что в развернувшейся борьбе боярство оказалось в конечном счете побежденным.

С XVII в., как указывал В. И. Ленин, начался новый этап в экономической истории России, который характеризуется «действительно фактическим слиянием всех таких областей, земель и княжеств в одно целое. Слияние это вызвано было… усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок. Так как руководителями и хозяевами этого процесса были капиталисты–купцы, то создание этих национальных связей было не чем иным, как созданием связей буржуазных».⁴⁹ Имея в виду это указание Ленина, мы можем считать, что Покровский был прав, утверждая: «Московское государство XVII века было результатом ликвидации феодальных отношений в их более древней форме…»⁵⁰

В «Русской истории с древнейших времен» анализируются такие источники первоначального накопления, как налоги, откупы, подряды. Взяв в свои руки многие, пишет Покровский, «монополии», государство сыграло в этом большую роль. Одной из форм первоначального накопления была концентрация капиталов в торговле. Торговый капитал ускорял разложение ремесленного производства и содействовал возникновению промышленных предприятий.

В рамках феодального способа производства росло значение торгового капитала и купечества, которому удалось добиться Новоторгового устава.⁵¹

Реформы Петра I содействовали бурному хозяйственному развитию России: в стране в это время возникло около 178 крупных промышленных предприятий. По производству чугуна Россия вышла на одно из первых мест в мире. Дворянская феодальная империя вынуждена была считаться с купечеством, из среды которого выделились крупные промышленники и которое играло все большую роль в жизни страны. Купеческий капитал во все большей степени овладевал внутренним рынком России. Русские купцы активно участвовали в международной торговле. Все эти процессы были отмечены Покровским в «Русской истории с древнейших времен».

Покровский справедливо видит проявление меркантилизма в экономической политике Петра I. В этом отношении, отмечает Б. Б. Кафенгауз, «История России с древнейших времен» выгодно отличается от курса В. О. Ключевского и от работ Н. П. Павлова–Сильванского. Так же как и ряд других современных ему ученых, Покровский делит западноевропейский меркантилизм на две стадии: ранний, или средневековый (XIII–XV вв.), и более поздний, или кольбертизм. Новоторговый устав Покровский считает проявлением раннего меркантилизма. Анализируя «Книгу о скудости и богатстве» Посошкова, он выделяет разделы, в которых говорится о необходимости регламентировать потребление, сокращать покупку иностранных товаров;⁵² народное богатство, замечает Покровский, создается «не из одних торговых барышей». Покровский видит у Посошкова «уже вполне определенный переход к промышленному меркантилизму кольберовского типа».⁵³ Слабость анализа у Покровского в данном случае состоит в том, что он сосредоточивает свое внимание главным образом на сфере обмена и лишь мимоходом рассматривает сферу производства.

Характеризуя экономику России в XVII–XVIII вв., Покровский использует выводы Туган–Барановского,⁵⁴ неверно оценивает экономические результаты петровских реформ, односторонне, а часто негативно показывает роль Петра I в развитии крупной промышленности, в борьбе с экономической отсталостью страны.

Большое научно–политическое значение придавал Покровский проблеме разложения феодально–крепостнической системы.

Проследить процесс разложения феодально–крепостнической системы, как отмечал академик Н. М. Дружинин, — это значит выяснить, как подрываются основы ее существования, другими словами, «показать вторжение в страну денежного хозяйства, начинающееся открепление крестьянина от земли и лишение его средств производства, смягчение и ликвидацию внеэкономического принуждения, наконец, внедрение сельскохозяйственной техники».⁵⁵ Подробнее всего, по мнению Н. М. Дружинина, Покровский изучил развитие денежного хозяйства.

Критикуя буржуазную историографию, которая уже видит «дворянскую буржуазию» в XVIII в. и рисует Россию в годы правления Екатерины II чуть ли не капиталистической страной, Покровский пишет: «Разница между богатым помещиком екатерининских времен и теперешним крупным буржуа не в их индивидуальном, личном хозяйстве, а в социальной основе этого хозяйства. Один эксплуатирует пролетаризованных рабочих при помощи своего капитала, другой — мелких самостоятельных предпринимателей, крестьян, при помощи своей власти над ними. В одном случае мы имеем экономическое принуждение, в другом внеэкономическое». И далее Покровский отмечает, что наступает такое время, когда «все покупается на деньги», а внеэкономическое принуждение заменяется экономическим, начинается частичное открепление крестьян от земли и лишение их орудий производства.⁵⁶

Покровский показывает, как барское поместье втягивается в товарно–денежный оборот. Одной из сил, которая вела к устранению натурального хозяйства, замечает он, был рост населения страны. «…Первое, что умели сделать помещики с избыточным населением своей крепостной деревни, — это выгнать лишние рты в город на заработки».⁵⁷

Одновременно значительная часть избыточного населения используется в деревенских промыслах, на фабриках крепостных имений. «Оброчный крестьянин, выгнанный своим барином на заработки в город, крепостной кустарь, рабочий на крепостной фабрике — таковы прослеженные нами три ступени все возрастающей эксплуатации избыточного населения крепостных имений, не находившего себе работы у земли».⁵⁸

Покровский критикует дворянского историка М. М. Щербатова, опровергая его мнение относительно слабого развития хлебной торговли в современной ему России. Он убедительно показывает, как потребность транспортировки черноземного хлеба на север повлияла на расширение речного судостроения в России.⁵⁹

Анализируя экономическое развитие в России во второй половине XVIII в., Покровский показал, что расширение товарно–денежных отношений, дальнейшее развитие промышленности, торгового капитала вели к разложению феодального строя. Усиление эксплуатации крестьян вызывало ожесточенную классовую борьбу, особенно в тех местах, где эта эксплуатация проявилась в наиболее бесчеловечной форме: в Поволжье и на Урале. Именно здесь вспыхнуло одно из крупнейших восстаний периода феодализма — Пугачевское восстание.

В первой половине XIX в. в области производства Покровский отмечает исключительно быстрый подъем прядильной и ткацкой промышленности, подчеркивает, что расширение текстильной промышленности сопровождалось введением новых машин.⁶⁰ Как известно, хлопчатобумажное производство представляет классический образец развития капитализма в нашей стране, поэтому освещение Покровским роста текстильной промышленности имеет большое значение.

Покровский характеризует первую половину XIX в. как время сказочного успеха купеческого предпринимательства. Он пишет, что внутренний и внешний рынки растут «вширь и вглубь». Внутренний рынок, поясняет Покровский, расширяется путем присоединения Закавказья, Казахстана, усиления экономических связей со Средней Азией. Стоимость вывозимого за границу хлеба возрастает в несколько раз, хотя, замечает Покровский, по–прежнему главную роль играет внутренний рынок.

В литературе уже отмечалось, что Покровский преувеличивал значение экспорта хлеба и изменения хлебных цен для разложения феодального строя в России. На деле доля хлеба среди экспортируемых товаров в первой половине XIX в. составляла вплоть до 1845 г. от 8 до 18% и только в 1816–1820 гг. в связи с неурожаем в Европе достигла 31%.

Вместе с тем нельзя не отметить, что Покровский совершенно правильно выявляет целый ряд причин, приведших к кризису феодальных отношений в XIX в. Количество земель, находящихся в руках крестьян, действительно сокращалось, росли и недоимки. Увеличение производства хлеба шло главным образом за счет новых распашек, в то время как урожайность оставалась, как правило, прежней. Низкая производительность труда крестьян не только разоряла их самих, но и вела к разорению многих помещичьих имений.

Однако не эти явления в области производства, по мнению Покровского, определили положение в области сельского хозяйства. Совершенно неожиданно для предшествующего анализа он вдруг усматривает широкие возможности для подъема помещичьего хозяйства: «Из аграрного тупика Россия наконец вышла». Теперь ей предстояло быть «житницей Европы». И далее: «Крепостное имение вновь заработало для рынка, энергичнее, чем когда бы то ни было; странно было бы, если бы это не отразилось на внутреннем строе этого имения… Крупное сельское хозяйство на крепостном труде становится все более буржуазным: в нем все большую и большую роль начинает играть капитал».⁶¹

Идя дальше, Покровский делает вывод: благоприятная экономическая конъюнктура в Европе, а не кризис феодально–крепостнической системы, определившийся особенно после Крымской войны, была причиной проведения крестьянской реформы. На деле именно кризис всей крепостнической системы, а также обострение классовой борьбы, страх царизма перед революцией (эти последние следствия кризиса показаны Покровским в его труде) ⁶² привели к тому, что крестьянская реформа 1861 г. была осуществлена.

Е. Мороховец, резко критиковавший ошибки Покровского в освещении реформы 1861 г., вместе с тем отмечал принципиальное отличие его работ по этой проблеме от трудов либеральных историков: «Нужно, однако, отдать справедливость Покровскому в том, что, характеризуя различные течения среди дворянства, он порывает с либеральной традицией, резко делившей помещиков на «крепостников» и «либералов», позиции которых были якобы противоположны. Он показывает, что и «либералы» и «крепостники» были в одинаковой мере защитниками помещичьих интересов…» ⁶³

Однако Покровский видел в реформе главным образом крепостнические черты, фактически отрицая ее роль в развитии буржуазного хозяйства.

Взгляды Покровского на реформу 1861 г. в свое время подверглись критике В. И. Ленина. На брошюре Покровского, написанной в 1911 г., имеются многочисленные пометки Владимира Ильича,⁶⁴ содержание брошюры Ленин охарактеризовал как путаное.

В. И. Ленин исходил из того, что крестьянская реформа, проводимая крепостниками, была буржуазной реформой.⁶⁵

Впоследствии Покровский изменил свою оценку реформы 1861 г. и по–ленински характеризовал ее.⁶⁶ Но и в «Русской истории с древнейших времен» есть разделы, которые показывают, что в ряде случаев Покровский делал правильные выводы о последствиях крестьянской реформы. Например, он писал, что реформа 1861 г. означала торжество новой социально–экономической формации — промышленного капитализма, подчеркивал, что уже в первые десятилетия после реформы 1861 г. началось расслоение крестьянства. Критикуя одного народнического автора, Покровский отмечал: «Наконец, неверно и утверждение автора, будто крестьянского разорения до этого [1891. — О. С.] года никто, кроме «профессиональных ученых», не замечал: мы видели, что, напротив, вся революционная программа 70‑х годов была построена на предполагавшемся разорении деревни и отчаянии крестьянства как последствия этого разорения».⁶⁷

В противоположность прежним историческим курсам, авторы которых видели в классовой борьбе проявление дикого разгула и грабежа со стороны «черни», Покровский рассматривает классовую борьбу как закон общественного развития. В «Русской истории с древнейших времен» отмечается наличие классов бояр, крупных землевладельцев уже в X и XI вв. Покровский описывает политическую роль этих классов, рисует картины хищнической эксплуатации и роста классовых антагонизмов между богатыми и бедными.

Можно привести десятки примеров, когда Покровский оперирует историческим материалом, повествующим об ожесточенной классовой борьбе в XI в.⁶⁸ и в той же «Русской истории с древнейших времен» датирует появление общественных классов XIII в..⁶⁹ В целом в освещении классовой борьбы в «Русской истории с древнейших времен» эскизность работы Покровского проявилась особенно рельефно: ее эпизоды вкраплены в основной исторический материал и часто не связаны с основной канвой труда.

К числу достоинств «Русской истории с древнейших времен» следует отнести описание положения трудящихся в разные периоды истории нашей Родины. Вместо привычных лубочных картинок из жизни русского крестьянина, трогательно нарисованных дворянскими и буржуазными историками, Покровский показывает жесточайшую эксплуатацию, драконовские методы, при помощи которых господствующие классы держали в повиновении народные массы.

«Нет надобности говорить, — писал Покровский, — что условия труда вполне отвечали всей картине тогдашнего режима: никаких признаков «фабричной гигиены», разумеется, не существовало; рабочие задыхались в шахтах, лишенных вентиляции, их заливало водой, они наживали себе скорбут и другие болезни — обезлюдив одну деревню, заводчик хлопотал о приписке другой, и только».⁷⁰

Крестьянскому движению периода феодализма в «Русской истории с древнейших времен» отведено несравненно больше места, чем в других общих курсах, в которых эти проблемы либо старательно обходились, либо освещались в совершенно превратном виде. Дворянские и буржуазные авторы всякое проявление классовой борьбы расценивали как нарушение нормального хода исторического процесса. Например, В. О. Ключевский, как и Б. Н. Чичерин, объяснял крестьянские движения в России XVIII в. тем, что «шло раскрепление» государственных сословий — дворянского, торгово–промышленного, «точно таким же образом думало раскрепиться и крепостное крестьянское население».

Покровский рассматривает первое крупное крестьянское движение под руководством Болотникова, коротко рассказывает о личности Ивана Исаевича Болотникова, которого вначале считал одним из самых видных «воровских воевод». «Храбрый и талантливый», Болотников обогнал в военной карьере своего барина князя Телятевского.⁷¹ Начиная с четвертого издания, Покровский внес новую редакцию, заметив, что социальную сторону движения представляет собой бывший холоп И. И. Болотников, по имени которого все восстание называют Болотниковским бунтом. В других работах, изданных в советское время, Покровский выводит Болотникова вождем крестьянского движения.

В 1927 г., выступая с докладом в Обществе историков–марксистов, Покровский признал освещение восстания Болотникова в «Русской истории с древнейших времен» неправильным. «Там вообще, — писал он, — имелось некоторое принижение массового движения. На книге отразилось жестокое разочарование в крестьянской революции 1905–1906 гг., которая, казалось нам, окончательно собьет самодержавие, но которая ничего не сбила, не только окончательно, но даже приблизительно. И под влиянием этого разочарования я действительно склонен был в своем анализе социальных факторов смутного времени отводить очень мало места крестьянству. В силу этого я даже Болотникова изобразил не как вождя восставшего крестьянства, а как служилого человека, в связи с этим я подчеркивал, что Болотников был холопом кн. Телятевского».⁷² По–видимому, по этой же причине Покровский почти совершенно не останавливается на восстании Степана Разина.⁷³

Но если исследованием восстания Степана Разина Покровский не занимался, то изучению материалов движения Пугачева он уделял большое внимание. Специальный раздел «Русской истории с древнейших времен» посвящен восстанию Пугачева, которое, по мнению Покровского, имело общероссийское значение.

Покровский писал, что восстание Пугачева положило резкую грань между двумя периодами развития дворянской России. Последующие три четверти столетия русской истории проходят под знаком этого восстания, и только переход к новым условиям производства с 60‑х годов изменяет положение. «Пугачевщина нанесла удар, глубоко проникший в самую сердцевину крепостного хозяйства, и это потому, что она сама была продуктом общерусских экономических условий, которые на восточной окраине проявлялись наиболее интенсивно, но отнюдь не были ее местной особенностью».⁷⁴

Покровский правильно определяет основную причину, вызвавшую восстание, — интенсификация барщины и других видов крепостнической эксплуатации и угнетения. М. В. Нечкина отмечает, что Покровский, увлеченный силой и доказательностью фактов, в «Истории России с древнейших времен» подчеркивает крестьянский элемент в восстании Пугачева. И в этом заслуга ученого. Покровский рассказывает о других участниках восстания: мещанах, буржуазных элементах. Из других национальностей он упоминает башкир.

Основным недостатком трактовки восстания Пугачева в «Русской истории с древнейших времен» М. В. Нечкина справедливо считает преувеличение степени сознательности и организованности. Так, например, Покровский пишет о «программе» Пугачева.

Надо иметь в виду, что Покровский, как это уже отмечалось в литературе, четко не разграничивает массовые крестьянские движения эпохи феодализма и революционные движения эпохи победы капитализма над отжившим феодальным строем. Восстание Пугачева, несомненно, было объективно направлено против царизма, но субъективно оно было лишено осознания этого, крестьянские вожди, как правило, были наивными монархистами.

В освещении революционного движения Покровский не учитывает ленинской периодизации общественного движения в России XIX в., и в этом один из серьезных недостатков его многотомного труда.

Много нового внес Покровский в освещение движения декабристов. Если В. О. Ключевский снижал движение декабристов до уровня политической случайности, ставшей возможной только благодаря стечению непредвиденных обстоятельств, то Покровский видел в нем проявление закономерности исторического развития. Покровский квалифицирует революционное движение декабристов как начало «настоящего общественного движения» первой половины XIX в. Мы не можем обвинять Покровского в том, что в третьем томе он не учитывал оценку движения декабристов, данную в статье «Памяти Герцена»: том вышел за год до появления статьи В. И. Ленина.

Покровский отмечает заслугу декабристов в утверждении республиканской традиции в русском революционном движении, пишет о направленности декабристской идеологии: «Его программа [Пестеля. — О. С.], как и программа большинства лидеров тайных обществ, оставалась буржуазной… острие аграрной революции было направлено исключительно против крупной феодальной собственности (для возникновения крупного буржуазного землевладения, как мы видели, никаких препятствий не ставилось)…» ⁷⁵

К вопросу о движении декабристов Покровский обращался неоднократно. На его трактовке этой проблемы вначале отражалась либеральная концепция: Покровский не понимал «революционного смысла восстания декабристов». В «Русской истории с древнейших времен» дан ряд совершенно неприемлемых характеристик революционерам, принижающих их роль в движении. Отмечая патриотизм декабристов, подчеркивая, что «декабристы не принадлежали к людям, которые задним числом говорят патриотические фразы: они делали то, о чем говорили»,⁷⁶ Покровский в то же время умаляет значение патриотизма декабристов, объединяя его с национализмом. В национализме он видит одну из зачаточных форм политического сознания декабристов. Второй формой он считает профессионализм декабристов как военных; третьей — оппозиционное настроение средних и низших кругов дворянства, а также недовольство крестьянства, «где ни на минуту не прекращалось брожение…».⁷⁷ Все это, по его мнению, не могло не оказать влияния на формирование идеологии декабристов.

Поставив перед собой цель критически рассмотреть освещение движения декабристов буржуазной историографией, Покровский сам в ряде случаев при изложении событий и их анализе следует традиционной концепции.

Освещению проблем революционного и рабочего движения во второй половине XIX в. посвящена глава XXII. В начале главы Покровский отмечает огромные трудности, которые приходится преодолевать историку революционного движения: основные архивы — фонды III отделения собственной е. и. в. канцелярии, особого присутствия правительствующего Сената, министерства внутренних дел и т. д. — оставались совершенно недоступными. Объективное монографическое исследование этого периода еще не проводилось: царская цензура стояла стеной на пути каждого, кто пытался приподнять завесу над тайниками царского деспотизма. Тем более было затруднительным положение автора, работавшего в эмиграции. Не следует забывать и тот факт, что эта глава создавалась в период, когда Покровский участвовал в антипартийной группе «Вперед», и в годы, когда он, по словам В. И. Ленина, «стоял в стороне от партии».

60‑е и 70‑е годы XIX в. Покровский объединяет в один этап. Характеристика общественных деятелей этого периода Покровским в ряде случаев неверна. Прежде всего это относится к освещению деятельности А. И. Герцена, который показан либералом, возлагающим надежды на монархию и дворян в деле освобождения крестьянства. Покровский считает, что после реформы в «Колоколе» больше не было необходимости; Герцен же, «потеряв своих дворянских читателей… лишился всякой социальной опоры — политически он теперь не представлял никого».⁷⁸

Покровский отмечает, что переход от феодального строя, «вторжение буржуазного хозяйства в России», сделало главной фигурой революционного лагеря разночинца–интеллигента. Идеологию революционеров этого этапа, пишет он, представлял крестьянский утопический социализм, основателем которого был Н. Г. Чернышевский. Революционные деятели этой эпохи, говорит автор, считали, что в России единственной достойной внимания задачей является развитие социализма из тех зачатков, которые уже имеются налицо в виде общинного землевладения.⁷⁹

Покровский считает, что вопрос о народническом социализме лежал в области литературы, а не политической истории. Масса крестьян была равнодушна к тем утопическим теориям, которые развивали народники. Совершенно неожиданно для революционеров «самыми животрепещущими вопросами» оказывались «безземелие и тяготы податей». Крестьянскую массу волновали пережитки крепостного права. Русская деревня, говорит Покровский, недоверчиво смотрела на бедные рубища народников, в которые рядились революционеры, чтобы быть ближе к крестьянам, ибо крестьяне по–буржуазному относились к бедности и не понимали социализма. С этой буржуазностью крестьян, подчеркивает автор, был связан ряд жестоких разочарований социалистов–народников.

«Ближайшим и подлинным предком» революционеров обоих десятилетий Покровский считает Н. Г. Чернышевского. О роли в разработке теории утопического социализма М. Бакунина, П. Лаврова, П. Ткачева — идеологов народничества — мы ничего не найдем в «Русской истории с древнейших времен». Покровский рассматривает лишь вопрос о влиянии бакунизма на русское революционное движение и приходит к выводу, что «русский и европейский бакунисты не могли иметь между собой ничего общего, кроме имени».⁸⁰

Действительно, западноевропейские и русские анархисты различались между собой уже тем, что в России бакунисты не вели открытой борьбы против Маркса, а даже пытались использовать огромный авторитет автора «Капитала», объявив народничество русским вариантом марксизма. В этом Покровский отчасти прав. Но он, несомненно, ошибается, утверждая, что анархизм в России не получил серьезного развития. Изучение фактического материала со всей неопровержимостью подтверждает слова В. И. Ленина, что анархизм «имел возможность в прошлом (70‑е годы XIX века) развиться необыкновенно пышно и обнаружить до конца свою неверность, свою непригодность как руководящей теории для революционного класса».⁸¹

Покровский считает, что для анархизма в России в то время не было почвы, так как анархисты отрицают пользу легальных средств борьбы, которых в распоряжении русских социалистов не было. Здесь он противоречит себе: именно отсутствие условий и для легальных средств борьбы способствовало развитию анархизма. Это заблуждение приводит автора к неверному выводу, что анархизм был для русских революционеров таким же домашним делом, как и их социализм; к тому же он неправильно рассматривает анархизм как разновидность рабочего движения, а не идеологию мелкого буржуа или люмпен–пролетария.

Исследуя эволюцию народничества, Покровский много внимания уделяет народовольчеству. Он обращает внимание на тот факт, что в отличие от бакунистов, которые рассчитывали на революционное выступление народных масс, всегда готовых, по их мнению, к движению, народовольцы «уже разочаровались в самодвижимости массы и решили подействовать на нее примером сверху» ⁸²

Как известно, В. И. Ленин считал, что революционное движение уже прогрессирует, если оно освобождается от вредных иллюзий. Но если к концу 70‑х годов народничество в значительной степени освободилось от иллюзий анархизма, от пренебрежения политикой, то оно попало в плен других иллюзий: бланкизма и терроризма. Признав необходимость политической борьбы, народовольчество в то же время стало отрицать революционную инициативу народных масс в борьбе за власть. Тактика индивидуального террора, на которой были сосредоточены основные силы народовольцев, была вредна: она отвлекала революционеров от работы в массах, особенно среди рабочих. Покровский в этом вопросе, несомненно, стоит на правильных позициях.

В «Русской истории с древнейших времен» Покровский исследует соотношение народнического и рабочего движения, анализирует положение и первые шаги рабочего класса. Он правильно указывает, что в своей борьбе против царизма народники увидели сочувствие не там, где искали: если крестьянские массы оставались глухими как к утопически–социалистической, так и к революционно–демократической пропаганде, то передовые рабочие, неожиданно для народников, оказались восприимчивыми к их революционной проповеди. Однако рабочие по–своему воспринимали теории, которые им излагали интеллигенты, и убедить их идти в деревню «поднимать мужика на революцию», как правило, не удавалось. «Господствовавшие в среде революционной интеллигенции народнические идеи, естественно, налагали свою печать также и на взгляды рабочих. Но привычек они переделать не могли, и потому настоящие городские рабочие, т. е. рабочие, совершенно свыкшиеся с условиями городской жизни, оказались совершенно непригодными для деревни».⁸³

Покровский прав, когда отмечает, что рабочее движение к концу 70‑х годов поднялось на столь высокий уровень, что наметилась попытка выделения пролетарской струи: пропаганда революционных народников и рабочих–революционеров, тяжелое экономическое положение рабочих сделали свое дело. «Конец 70‑х годов, — пишет Покровский, — видел проявление в русской рабочей среде первых, и для первого случая, очень ярких проблесков социализма». Ему еще неизвестно существование «Южнороссийского союза рабочих», Покровский полагает, что самой ранней пролетарской организацией в России был «Северный союз русских рабочих». «Сквозь народничество, — указывает автор, — петербургские рабочие «своим умом дошли» до классовой точки зрения».⁸⁴

Анализируя программу «Северного союза русских рабочих», Покровский выделяет в ней марксистские и бакунинские мотивы. Он считает эту программу выражением практических требований пролетариата тех лет.

Концепция рабочего движения в «Русской истории с древнейших времен», несмотря на недостатки, вызванные в значительной мере состоянием и недоступностью источников, поражает своей стройностью.

В заключительной главе («Конец XIX века») показано революционное движение пролетарского периода освободительной борьбы в России. Покровский оговаривается при этом, что он не претендует на сколько–нибудь полное освещение русского рабочего движения.

Материал, собранный в главе, показывает, как в связи с развитием капитализма и ростом промышленного пролетариата в стране разгорается революционная борьба. Автор затрагивает деятельность первых социал–демократических организаций в России, говорит о создании группы «Освобождение труда».

В этой же главе приводятся некоторые сведения о ленинском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса», о борьбе Ленина против легальных марксистов, упомянуто об искровском направлении в социал–демократии. Объективно сказано о значении I съезда РСДРП.

Однако наряду с этим заключительная глава, написанная в годы, когда Покровский временно стоял в стороне от партии, содержит нечеткие и неверные положения, свидетельствуя о путаных взглядах автора в тот период. Так, например, совершенно не сказано о роли В. И. Ленина и его работ в идейном разгроме народничества. Покровский отмечает, что В. И. Ленину в борьбе с экономистами удалось «провести разграничительную черту между апологетическим отношением к русскому капитализму, освобождающему страну от крепостничества, и апологетизмом по отношению к буржуазии».⁸⁵ Однако совершенно неверно утверждение Покровского, считавшего, что Ленин не предвидел реакционности русской промышленной буржуазии. Покровский должен был знать, что еще в 1897 г. в работе «Задачи русских социал–демократов» В. И. Ленин подчеркивал, что буржуазия «всегда может вступить в союз с абсолютизмом против пролетариата».⁸⁶

Рассказывая о деятельности созданного В. И. Лениным петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», Покровский не отмечает, что эта организация положила начало соединению социализма с рабочим движением и была зародышем революционной марксистской партии.

В главе «Конец XIX века» ничего не сказано о начале нового, ленинского этапа в развитии марксизма. Покровский называет основоположниками марксизма в России членов группы «Освобождение труда», хотя, как известно, группа «Освобождение труда» лишь теоретически «основала социал–демократию и сделала первый шаг навстречу рабочему движению».

Понимая недостатки и ошибки главы «Конец XIX века»,⁸⁷ Покровский в последние годы своей жизни предлагал заменить ее как устаревшую соответствующими главами «Истории России в самом сжатом очерке».

Четвертый период в развитии исторических взглядов Покровского наиболее полно характеризует его работа «Очерк истории русской культуры». Любопытно мнение о ней самого Покровского: ««Очерк истории русской культуры» — вполне самостоятельная работа, написанная по совсем иному плану, чем «Русская история», затрагивающая серии фактов, в последней отсутствующие, и наоборот — не говорящая о многом, что там имеется. Две книги объединяет только одинаковое понимание русского исторического процесса».⁸⁸ Вместе с тем нельзя не заметить, что теоретические шатания Покровского в ряде случаев серьезно отразились на концепции именно этого труда.

«Очерк истории русской культуры» был задуман М. Н. Покровским как выступление против книги П. Н. Милюкова, вышедшей под таким же заглавием. В «Очерке истории русской культуры» Покровский выступает против основных концепций буржуазной историографии. Тождество исторического процесса в России и на Западе на основе конкретного исторического материала получает в этой работе дальнейшее развитие. Покровский делит процесс развития культуры на следующие этапы: эпоха первобытной культуры до X в., феодальный строй Киевской и Московской Руси X–XVI вв., развитие городского хозяйства позднего средневековья, кризис XVI в. и переход к торговому капитализму, развитие промышленного капитализма в XIX в.

Рассматривая состояние первобытного хозяйства, Покровский подвергает критике схему немецкого буржуазного экономиста К. Бюхера, отрицавшего существование первобытнообщинного строя. По мнению Покровского, Бюхер «занимает в истории хозяйства приблизительно такое же место, как Ключевский в русской истории…» ⁸⁹ Изложив последовательно схему Бюхера, Покровский приходит к выводу, что эта схема чрезвычайно искусственна, она противоречит историческим фактам. «Ее основная идея навеяна старой «классической» школой политической экономии, отправлявшейся в своих построениях от хозяйственного индивидуализма».⁹⁰

В противовес Бюхеру Покровский выдвигает свою схему хозяйственного развития. «Хозяйство начинается, — пишет Покровский, — не индивидуальными попытками, а коллективной работой и заканчивается на наших глазах такими же коллективными формами…»

Он подчеркивает, что хозяйство нашей страны было подвержено влиянию Византии, арабов, отчасти Западной Европы.

Славяне, пишет Покровский, в незапамятные времена, до образования отдельных славянских наречий, не только занимались земледелием, этого мало сказать, но главным образом при помощи земледелия добывали себе пищу; земледелие было унаследовано ими от своих предков.⁹¹ Покровский выступает против сильно распространенного в те годы мнения, что истинное занятие славян — лесной промысел (охота). Земледелие, пишет он, сначала было ручным, позднее оно велось с помощью рабочего скота: вола или лошади. Охота и рыболовство, а еще раньше пчеловодстве играли роль подсобных промыслов. Патриархальный строй древнеславянской семьи связан, таким образом, с определенным типом земледельческого хозяйства — хозяйством подсечным, лесным земледелием.

Блестящим периодом в истории славянства Покровский считает Киевский период. «…Археологические раскопки, — замечает он, — с каждым годом приносят все новые и новые доказательства, как высоко стояла в области материальной культуры Киевская Русь даже сравнительно с современной ей Западной Европой».⁹²

В Киевской Руси XI–XII вв. было передовое для того времени земледелие: обработка земли производилась плугом и бороной с помощью лошади и вола, очень рано началось выделение ремесленников. Известны упоминания о киевских кожевниках, гончарах, портных («девка–швея»), скатерщиках (хамовниках), полотенщицах («убрусская девка») и т. д. Дифференциация населения, появление ремесленников дали новый толчок развитию земледелия. С выделением ремесла потребность городов в хлебе стала постоянной.

Обстоятельной критике подвергает Покровский так называемую норманнскую теорию. Покровский считает, что зачатки государственности у славян были и до прихода норманнов.

«… Мы не придаем никакого исторического значения летописной легенде о призвании первых варягов править Русью, — пишет Покровский. — Легенда эта (или странствующее сказание, аналогичные легенды мы встречаем и у других народов) попала в летопись очень поздно, вероятнее всего уже в XII в., со специальной целью облагородить княжескую династию и возвысить моральное значение княжеской власти вообще».⁹³

Покровский отрицает какое–либо значение норманнов в образовании Киевского государства: они быстро утратили свои национальные особенности, усвоили местный язык и стали называться славянскими именами. Но он говорит об экономическом влиянии завоевания норманнов, считая, что норманны дали «внешний толчок»⁹⁴ в том смысле, что втянули Русь в мировую торговлю, которая способствовала укреплению славянского государства, созданию великой державы Владимира и Ярослава.

Социальный процесс и в Киевской Руси, и в Московском государстве, подчеркивает Покровский, шел в одном направлении — в направлении углубления феодальных отношений. Если во времена «Русской правды» господствовало подсечное земледелие, то для XVI в. характерна переложная система, при которой одну и ту же землю пашут несколько раз, пока она дает урожай. Во многих имениях уже существует трехпольная система. Раньше крестьянина к Сарину привязывал одолженный ему инвентарь, главным образом скот. Но вся земля оказалась распаханной, и обстановка изменилась. Под влиянием интенсификации хозяйства особенно быстро развивается среднее, помещичье землевладение.

Покровский не отрицает наличия феодальных отношений в Московском государстве в XVI–XVII вв. Вместе с тем он выступает против принижения роли посадских верхов. «Привыкнув считать Московскую Русь исключительно боярской и дворянской страной, историки долго не замечали нашей старинной буржуазии, как общественной силы. Выходило так, что правили исключительно землевладельцы, как и в древнейший период. «Посадские» (городское население) изображались, как забитый, задавленный элемент общества, который только и делал, что терпел всякие напасти и всяческое угнетение от своих дворянских правителей. Теперь больше рисовать такой картины нельзя».⁹⁵

Московская Русь XVI в. уже перешла от натурального хозяйства к денежному. Обмен теперь играл видную экономическую роль, и население в значительной степени работало на рынок.

Как ремесленники XVI–XVII вв. были зачатком мелкой буржуазии в России, пишет Покровский, так и «гости» были зачатком буржуазии крупной. Посадские верхи начинают играть все большую роль в политической жизни государства. Например, ни при одном перевороте в Москве XVI–XVII вв. дело не обходится без участия купечества. «Влиятельный внутри государства, торговый капитал был едва ли не еще более влиятельным во внешней политике».⁹⁶

Таким образом, Покровский правильно акцентировал внимание на возросшей роли торговой буржуазии. Но при этом он впал в другую крайность, превратив торговый капитализм в самостоятельную силу и даже выделив самостоятельный этап торгового капитализма в истории русской культуры (особенно это относится к эпохе Петра I).

Эпоха петровских реформ в работах дворянских и буржуазных историков изображалась как переворот и, больше того, как измена исконным русским началам, насаждение чуждых, заимствованных с Запада порядков, в этом смысле эпоха Петра встречала отрицательную оценку в работах Болтина и Карамзина. Правда, в процессе эволюции эта концепция претерпела изменения: и у Соловьева, и у Ключевского речь идет уже об исторической подготовленности и обусловленности петровских реформ, ставших в порядок дня еще в XVII в., при Алексее Михайловиче.

Покровский идет дальше, он показывает, что петровские реформы являлись результатом осознания и необходимости, вводит в историю категорию долженствования. Реформы проводились не «потому, что», а «для того, чтобы обеспечить историческое развитие России». Покровский, таким образом, изображает эпоху Петра как обусловленную предшествующим развитием, и весь исторический процесс предстает единым и целостным.

При Петре I Россия встала на путь меркантилизма, который наметился при его отце. Покровский приводит слова Посошкова о роли торговой буржуазии: «Без купечества никакое не только великое, но и малое царство стоять не может. Купечество и воинству товарищ: воинство воюет, а купечество помогает и всякие потребности ему уготовляет… Как душа без тела не может быть, так и воинство без купечества пробыть не может».

Считая этот вывод Посошкова в принципе правильным, Покровский вносит поправку в том смысле, что «в петровской политике роль души приходилась на долю купечества, а воинство было телом, той материальной силой, которая «уготовляла потребности» торговому капиталу».⁹⁷

Торговый капитал в России, пишет Покровский, овладел процессом обмена уже к XVIII в. «Но производство стало у нас капиталистическим лишь гораздо позже — не ранее второй половины девятнадцатого столетия».⁹⁸ Торговый капитализм, по мнению Покровского, нашел готовую систему в крепостном праве. Помещик охотно взялся выжимать из крестьянина прибавочный продукт на условии «участия в прибылях». Опорой крепостного хозяйства, его, так сказать, основной ячейкой была именно крестьянская семья, иначе говоря, мелкое самостоятельное крестьянское хозяйство. Основной повинностью крестьянства была барщина.

Говоря о генезисе капиталистического производства, Покровский пишет, что прообразы предприятий крупной промышленности, возникшие в России в XVII в. (железоделательные заводы), использовали вольнонаемный труд. В качестве «суррогата» свободного рабочего привлекались бродяги, нищие, проститутки и т. д.

Что касается земледелия, то замена крепостного труда вольнонаемным стала выгодна лишь к 50‑м годам XIX в., так как с 40‑х годов резко увеличились цены на хлеб в Европе. Русский хлебный вывоз растет очень быстро, но увеличить производительность труда в сельском хозяйстве можно было только при помощи использования свободных рабочих.

Современный промышленный капитализм, пишет Покровский, зародился не в барщинном имении, а на фабрике. И делает вывод: «Промышленный капитализм является везде не только самым ранним, но и самым полным и законченным типом капиталистического производства».⁹⁹ После реформы 1861 г. промышленные предприятия получили свободного рабочего. Однако многочисленные пережитки крепостничества задерживали развитие промышленного капитализма. Правительство Александра II пыталось избежать пролетаризации крестьянства, но оно было не в силах задержать процесс экономического развития страны. Говоря о возникновении крупных капиталистических предприятий, строительстве железных дорог после реформы 1861 г., Покровский делает необоснованный вывод: от реформы больше всего выиграл «давний и верный союзник крупного феодального землевладения, торговый капитал».¹⁰⁰

Россия как капиталистическая страна, отмечает Покровский, характеризуется не только гигантскими заводами и фабриками; к буржуазному типу хозяйства переходит также деревня. Исследователи конца XIX в. определяли, приблизительно количество пролетариев в России цифрой 10 миллионов; перепись 1897 г. насчитывала 9 156 080 человек, живущих наемным трудом, — блестяще подтвердив таким образом расчет исследователей–марксистов.¹⁰¹

В конце раздела Покровский в числе источников своей работы ссылается на книгу В. И. Ленина «Развитие капитализма в России»: «Книга трактует именно о «современном» капитализме…» ¹⁰²

Мы уже останавливались при анализе «Русской истории с древнейших времен» на отношении Покровского к татаро–монгольскому нашествию. Следует добавить, что в «Очерке истории русской культуры» Покровский без достаточных оснований преувеличивает значение татарской финансовой организации для упорядочения русской фискальной системы.

Новой стадией экономического развития России с XVII в. Покровский считает торговый капитализм.¹⁰³ В связи с этим он пишет, что в интересах торгового капитализма осуществлялись чуть не все финансовые мероприятия царизма: соляная пошлина 1646 г., выпуск медных денег и т. д. Военную реформу XVII–XVIII вв., закончившуюся созданием в России постоянной армии по европейскому образцу, он также считает проведенной под давлением торгового капитализма.

Таким образом, реальное существование феодального строя, по мнению Покровского, закончилось уже в XVI в.: в XVII в. после «смуты» он вообще держался на правах «переживания». В этот период Покровский видит многочисленные «признаки» надвигавшегося торгового капитализма. Судя по всему, и крупные помещичьи хозяйства того времени Покровский считал торгово–капиталистическими предприятиями.

Торговый капитализм, утверждает Покровский, был экономической основой бюрократической монархии в России. Он сравнивает монархию с торговой фирмой, проводя такую параллель: «Глава торговой фирмы представляет собою всю фирму; его подпись под векселем связывает весь «торговый дом»».¹⁰⁴

В целом концепция социально–экономического развития России, изложенная в «Очерке русской культуры», несомненно, надумана. Но как правильно замечает Л. В. Черепнин, «важна была самая попытка вскрыть экономические причины образования единого государства, интересны были и многие верные наблюдения автора (например, о связи развития крепостничества с распространением поместной системы), теоретически, однако, неправильно объясненные».¹⁰⁵

Таким образом, исторические взгляды Покровского в предреволюционный период его научной деятельности, рассмотренные на основе анализа капитальных трудов — «Русской истории с древнейших времен» и «Очерка истории русской культуры, — характеризуют автора как ученого–новатора, нащупывавшего новые пути разработки важнейших проблем отечественной истории. Покровский исходит из марксистского учения о смене общественно–экономических формаций, однако дать историю смены общественно–экономических формаций он еще не может. Подчеркивая решающую роль производства материальных благ, он в изложении материала нередко подменяет производство обменом, отсюда преувеличенная роль торговли в истории. Покровский лишь подходит к пониманию таких важнейших явлений в истории, как образование всероссийского рынка, первоначальное накопление, но оказывается не в состоянии понять этот процесс во всей сложности и многообразии и в конечном счете в «Очерке истории русской культуры» делает вывод о появлении особой эпохи — эпохи торгового капитализма.

Покровский уделяет большое внимание освещению классовой борьбы на фактическом материале русской истории, однако события нередко подаются изолированно от других аспектов русской истории. В целом верно понимая роль классовой борьбы в образовании государства, правильно характеризуя его основные признаки, Покровский в то же время для древней Руси считает решающей роль отцовского права.

Эскизность трудов Покровского этого периода несомненна. Эскизностью, поиском путей разработки конкретных проблем, сопровождавшимся идейными заблуждениями ученого, объясняется переплетение правильных решений, смелых и верных выводов с предположениями и заключениями, гипотезами и нередко взаимоисключающими положениями, которые, как мы можем судить теперь, не выдержали проверки временем, не подтвердились в конкретных исследованиях.

Многие проблемы автор еще не вполне уяснил для себя («они были как бы в тумане», напишет позднее об этом сам Покровский). В то же время другие проблемы были впервые разработаны в профессиональной исторической науке с марксистских позиций. Покровский впечатляюще осветил истинное положение трудящихся в царской России: рост нищеты и бесправия крестьянства, ничем не ограниченную эксплуатацию людей труда, показал массовые крестьянские движения. Впервые в обобщающем труде профессионального историка революционное движение было раскрыто с такой широтой, разработано на основе многочисленных источников, изложено с искренним сочувствием исследователя.

Положение рабочего класса, его вступление в революционную борьбу, неизбежность грядущей революции и падения антинародной власти — чудовищно реакционного, прогнившего самодержавия — освещение этих вопросов впервые стало достоянием общего курса русской истории, вошло в него как неотъемлемая, важнейшая составная часть, без которой теперь уже не мыслилась история нашей страны.

Многие положения, характеризующие экономическое развитие нашей страны, выдвинутые Покровским, не утратили своего значения и в наше время. Несмотря на то что Покровский отдал ощутимую дань экономическому материализму, сильно преувеличивал роль торгового капитала, его освещение экономической истории России представляет немалый научный интерес.

В целом создание общего курса русской истории, попытка Покровского разработать важнейшие проблемы историографии и культуры с позиций исторического материализма, несмотря на всю их эскизность и несовершенность, были неопровержимым свидетельством победы марксистского направления в русской историографии.