В статье рассматривается эволюция основных социальных сил русского общества в условиях развития торгового капитализма в интерпретации М. Н. Покровского, а также влияние, которое оказало их изучение на взгляды историка в отношении торгового капитализма.
В 1927 г. ведущий советский историк–марксист М. Н. Покровский написал несколько статей для Большой Советской Энциклопедии, посвящённых развитию крупнейших социальных сил русской истории. Речь в них шла о боярстве, буржуазии и бюрократии. Очевидная в исследованиях М. Н. Покровского связь наиболее крупных социальных групп с торговым капитализмом заставляет нас уделить этому аспекту особое внимание.
Боярство учёный характеризовал как командующий общественный слой, обладающий двумя основными признаками, одним из которых было обладание крупным земельным имуществом — вотчинами. Таким образом, мы видим, что на этом уровне оно с натуральным хозяйством не связывалось: здесь ничего не сказано о том, что вотчины не могут быть товарными. Однако учёный придерживался той мысли, что восходящая стадия развития вотчины, включая её становление и распространение, приходилась именно на период господства натурального хозяйства. Такая вотчина возобладала в эпоху монголотатарского ига. Князь получал всё, что ему нужно, натурой. Эти платежи взыскивали княжеские управляющие — бояре. Получение боярами широких иммунитетных прав, появление боярской думы, складывание системы кормлений означало возникновение законченного типа русского феодализма, даже внешне напоминающего западноевропейский. К XV веку, по М. Н. Покровскому, процесс становления феодализма на севере и востоке Руси завершился. Правда, здесь всё–таки неясно, произошло его утверждение в виде раннего феодализма, или уже имел место зрелый феодализм? Князей и бояр XIII–XV веков учёный строго и однозначно называет феодалами.
Мы бы ошиблись, если бы поспешили совершенно отделить боярство от торгового капитализма. При нём оно играло две роли: получателя выгод и пострадавшей стороны. Первая роль особенно удалась новгородскому боярству. Боярский совет («триста золотых поясов») был там верховной властью. Оно держало в кабале многочисленное купечество, под которым понимались торговцы ремесленного типа — своего рода антагонизм между крупным капиталом и посадскими. Материальной базой местного боярства были крупные промысловые вотчины, если и не производившие, то добывавшие, несомненно, товар. Следовательно, речь идёт уже о хозяйстве предпринимательского типа. Складывается впечатление, что в Новгородской земле мы сталкиваемся с настоящей системой торгового капитализма, причём, прямо во главе с боярами. И это до XVI века. А что же Москва? По словам историка, в экономике Московского государства одновременно с Новгородом шли сходные процессы развития в сторону рынка. Если во второй половине XV века в самой Москве неё округе простое товарное производство (иначе говоря, мелкотоварное производство) уже возобладало, то за их пределами по–прежнему довлело хозяйство натуральное. Образование единого Русского государства дало громадный толчок развитию денежного хозяйства и товарных отношений. Подобного рода тенденции усиливались и в дальнейшем, создав во второй половине XVI века зачатки торгового капитализма [1, стб. 271–274]. Примечательно, что эта эволюция связывалась М. Н. Покровским именно с ростом товарности феодального хозяйства. Впрочем, здесь учёный столкнулся с затруднением, не преодолённым и современной наукой. Понятно, что в XVI веке более или менее рыночное хозяйство перестало быть единичным явлением, охватив определённую, пусть и небольшую, группу владений. Однако мы не можем сказать, насколько значительной должна быть подобная группа для того, чтобы констатировать наличие торгового капитализма в деревне, и, соответственно, когда она появилась в России. По мнению историка, боярская вотчина Московского государства в XVI веке плохо приспосабливалась к рыночным условиям, по–прежнему держалась натурального хозяйства. В результате удельный вес вотчин в структуре феодального землевладения падал, что, естественно, подрывало и политические позиции бояр. Инициативу у них перехватили, с одной стороны, старые соперники — монастыри, а с другой — более молодое поднимающееся поместье. Дело тут, скорее, заключалось в том, что старым вотчинам необходимо было перестраиваться, для чего требовались значительные средства, а новые поместья могли изначально приноровиться к рынку и денежным отношениям, практикуя более высокую эксплуатацию крестьян, заводя крупную барщину и т. д. В этом подходе есть своя логика. К сожалению, М. Н. Покровский здесь был предельно категоричен. «В мелком поместьи и крупной феодальной вотчине мы имеем два типа хозяйства — новый и старый, экономически прогрессивный и экономически отсталый для своего времени». Кроме того, народившаяся буржуазия дала отпор произволу кормленщиков. В итоге политическое господство боярства пришло в противоречие с падением его экономического веса. Для приведения политической составляющей в соответствие с экономической и потребовалась дворянско–посадская революция в виде опричнины. Причина, как видим, однозначно торгово–капиталистическая. Торговый капитализм не столько уничтожал тип хозяйства, степень «рыночности» которого была ниже средней, сколько лишал его какого–либо экономического и политического влияния. Как бы то ни было, союзники изрядно живились за счёт боярских вотчин. М. Н. Покровский в связи с этим нашёл в опричной России черты абсолютизма: постоянное войско, чиновничество и денежной хозяйство [2, стб. 274]. Значит, на счёт боярства заявило себе и третий социальный сегмент торгового капитала — самодержавное государство. Заметим, что в разных своих работах на примере Новгорода, да и Руси XVI–XVII веков учёный адекватно представил предпринимательский тип русского боярина. Точнее было бы показать, что бояре и дворяне внутри своих сословий не были едины по отношению к рынку. Было бы поспешным трактовать события конца XVI века в России как однозначную победу боярства над дворянством, ибо в XVII веке, по словам самого М. Н. Покровского, борьба внутри господствующего класса продолжалась. Похоже, генезис торгового капитализма и формирование абсолютной монархии в России в его концепции совпадали не только логически, но и содержательно.
Накануне Смуты позиции боярства были относительно слабыми. Не случайно оно даже вынуждено было подчиниться буржуазном у царю Василию Шуйскому. В этом пункте историк изрядно «спрямил» довольно извилистый путь, пройденный боярами в конце XVI — начале XVII века и известный, в том числе, по его произведениям. Но дворянство свергло Шуйского, оказавшись на тот момент сильнее и боярства, и буржуазии. И здесь выяснилось, что возможности боярства ещё велики. Именно оно приводит к власти своего кандидата Владислава, создаёт свою политическую программу и даже стремится к восстановлению доопричных порядков. Хотя боярство вновь терпит поражение, но оно настолько сильно, что дворянство и буржуазия идут с ним на компромисс. Тут возможны два объяснения: самое простое — ситуативное со ссылкой на хаос Смутного времени и т. п.; более сложное — признание того, что вотчина также приспосабливалась к торговому капитализму, некоторые крупные вотчинники стали его субъектами. В более обстоятельных работах учёного были задействованы оба варианта. В XVII веке после Смуты позиции боярства в целом опять ослабевают. Отмена местничества положила ему конец как корпорации, сословию. Здесь М. Н. Покровский вновь отвлёкся от «частностей», также известных по его же работам, например, о возрождении боярства в условиях восстановительного периода.
Учёный одновременно трактовал феодализм и как систему общественного производства, и как «старый», ранний, «нерыночный» феодализм, по сути дела, этап развития этого строя. К концу XVI века от феодализма в последнем смысле «оставались только формы», к концу XVII века «от него уцелели только названия». С утверждением абсолютизма власть в стране перешла от боярства к чиновничеству. Всё это произошло благодаря торговому капитализму. Кто же был в это время в России господствующим (правящим) классом, сословием? Историка, видимо, не оставляли определённые колебания. М Н. Покровский, назвав боярство командующим слоем, констатировал, что оно являлось таковым до XVII века то ли включительно, то ли исключительно [3, стб. 271, 275]. Кстати, учёный так построил свою характеристику боярства, чтобы иметь возможность говорить и о боярах как о думных чинах, и о боярстве в целом как о более широкой социальной корпорации. Феодализм в узком смысле этого слова стал для историка периодом наиболее полного господства натурального хозяйства в его самых консервативных формах. Если так, то ему на смену неизбежно должна была прийти какая–то другая экономическая и политическая модель.
Под буржуазией М. Н. Покровский понимал профессиональных купцов и ростовщиков и, применительно к XIX веку, промышленных капиталистов, а шире — горожан, занимавшихся производством и обменом товаров. Буржуазия гораздо старше капитализма. До него она прошла длинный путь своего становления в качестве общественного класса. Купцы как крупные организаторы торговли известны на Руси с X века. В XII‑XIII веках в Киеве и Новгороде социально сплочённое купечество имело своеобразное военное устройство. В Новгороде мы видим следующую стадию его эволюции — купеческие гильдии. Правда, историки здесь оговорился, что землевладельческая знать Новгорода эксплуатировала купцов через ростовщичество. Следовательно, в основной своей массе буржуазия того времени была классом «не выше среднего». А что же в Москве? Уже в XIV веке там обосновалась корпорация генуэзских торговцев — «сурожан». В XV веке складывается и местная буржуазия, правда, её состав, структура пока оставались во многом неясными. М. Н. Покровский судит о ее наличии по «внешним» признакам: в московской политике просматриваются торговые интересы, борьба за Новгород окрашена в буржуазные тона, ведутся колониальные войны. В XVI веке всё это охватывает уже основные направления внешней политики. Но применительно к этому воку историк замечает, что влияние буржуазии на внутреннюю политику не менее сильно. Именно тогда буржуазия приобрела черты класса, имеющего сложную структуру: «гости», «гостиная и суконная сотни», «чёрные сотни» (мелкие лавочники и ремесленники). Очевидно, такая буржуазия состоит из субъектов и объектов торгового капитализма. Не обходится без фактического обоснования, не ограничивающегося косвенными данными: с воззванием к буржуазии обращается Иван IV Грозный, крупные купцы получают субсидии от казны, завязываются прочные торговые отношения с Англией. В конце XVI века «гости» самостоятельно входят в «большую политику». «Своего максимума для московской эпохи» влияние буржуазии достигает в начале XVII века при Василии Шуйском.
Однако затем в поступательном движении буржуазии, а точнее, её высших разрядов к вершинам власти происходит сбой. Почему? В годы Смуты в городах развернулась кассовая война между купечеством и ремесленно–чернорабочей массой. Всё–таки М. Н. Покровский отделял от низшего слоя буржуазии тех горожан, которые либо не работали на рынок, либо вообще не имели своего хозяйства. Это вынудило могущественную буржуазию перейти на сторону контрреволюции и найти компромисс с боярами и дворянами. Но данное отступление оказалось не последним. Смута нанесла тяжёлый удар по национальной экономике. Процесс первоначального накопления замедлился. Хозяйственный кризис оказал неоднозначное воздействие на буржуазию. Её низший слой серьёзно пострадал, а вот высший даже преуспел в деле концентрации капитала. В XVII веке укрепление позиций буржуазии возобновилось, но шло без особого динамизма, так как восстановительный период затянулся едва ли не на весь этот век. Здесь историк явно «придержал» далеко идущие выводы, сделав акцент на паузе XVII века и крупном экономическом переломе с его последней четверти [2, стб. 181–183]. Ведь согласно его «классической» схеме, крупная буржуазия во второй половине XVII века очевидно преуспевала. Тогда же утвердился торговый капитализм. Вместе с тем нельзя не признать, что запустение в некоторых районах страны действительно было преодолено только к концу XVII века. «Парадокс» в том, что подъём рыночной экономики, увеличение её рыночной составляющей сочетались с большими трудностями и задержками в процессе возрождения производственного потенциала в районах старого хозяйственного освоения, а это не могло остаться совершенно без последствий.
Новая волна подъёма буржуазии пришлась на петровскую эпоху. Во внешней политике ничего нового: в ней по–прежнему «царит» торговый капитал. А вот во внутренней впервые со времён Смуты буржуазия получает рычаги власти: высокие государственные должности, «ратуша» и т. п. Но здесь опять происходит срыв по двум причинам: тактической и стратегической. Первая состоит в том, что петровские реформы слишком дорого обошлись России, издержки от них сказывались до середины XVIII века. Понятно, что для буржуазии это вполне преодолимо: со временем хозяйство восстановится и т. д. Хуже обстояло дело с другой причиной. Во внутренней торговле, сильно развившейся в XVII веке и продолжавшей развиваться в XVIII, особенно в связи с быстрым ростом Москвы и Петербурга, купца обошёл его «счастливый конкурент» — помещик, который всё чаще самостоятельно действовал на рынке. Хуже того, за ним последовал его крепостной крестьянин. Ещё больший перевес помещик имел в сфере промышленного предпринимательства, так как он имел резервную армию крепостного труда. Он создавал не только мануфактуру, но и кустарное (крестьянское мелкотоварное) производство. Главным источником первоначального накопления оставалась феодальная рента. Всё это повлияло и на градацию самого купечества: его верхи оторвались от массы дальше, чем когда–либо ранее; они ближе к дворянству, чем к ней. Напротив, эта последняя пребывает в «оппозиции» к государству торгового капитала и во многом смыкается с трудящимися. Таким образом, произошла поляризация социальных групп внутри средневековой буржуазии. Обе эти группы смыкались с противостоящими друг другу классами феодального общества. В довершение к сказанному, по русской буржуазии был нанесён ещё один удар. За XVII–XVIII века английский, голландский и французский капитализм с делали такие громадные успехи, что старомодный отечественный торговый капитал проигрывал им в конкурентной борьбе: России не удалось создать своего торгового флота, её внешняя торговля в большой мере находилась в руках иностранцев. В результате национальная буржуазия слабо присутствовала на европейских рынках, да и внутри страны самые «лакомовые куски» проходили мимо неё. Многочисленные слабости русской буржуазии предопределили её крайнюю заинтересованность, сравнительно с западно–европейской, в государственной поддержке и её более подчинённое положение по отношению к государству. Строго говоря, торговый капитализм XVII века в XVIII веке вы работал свой ресурс и стал медленно превращаться в анахронизм.
Похоже, по мнению учёного, поправить положение буржуазии могло только появление промышленного капитализма. И напрасно. При всех изменениях соотношения сил внутри торгового капитализма городская буржуазия всё–таки количественно росла. Факты этого рода были историку известны. Могло сложиться ложное впечатление о закате торговой буржуазии в России. И сейчас М. Н. Покровский отметил выгодную для буржуазии экономическую политику самодержавия, привлечение гостей для осуществления казённых торговых монополий и сбора налогов, выдающуюся роль системы предоставлявшихся государством откупов. Напоминание о внешней политике было бы даже излишним. Первые текстильные фабрики, работавшие на свободный рынок, появились в начале XIX века, но пока без особых последствий для социальной роли буржуазии. Для учёного это было критерием начала развития промышленного капитализма. При Николае I мы имеем дело уже с молодым промышленным капитализмом: в его интересах осуществляется таможенная политика, ведётся борьба за рынки. Значит, дела буржуазии пошли «в гору». Однако историк не забывает напомнить, что торговый капитализм в общем и целом господствовал. Он использует понятие «феодальный строй», в смысле крепостное хозяйство, как его синоним [2, стб. 183–185]. Почему? Промышленный капитализм не сталкивался с торговым капиталом напрямую. Ведь собственно торговый капитал ему по большому счёту не мешал. К числу помех относились в основном крепостнические элементы: узость рынка наёмной рабочей силы, дороговизна наёмного труда, тормозившее рост внутреннего рынка разорение крестьянина, его откат к натуральному хозяйству.
Освобождение крестьян от крепостной зависимости самим феодалами привело к колоссальному росту торговой буржуазии, даже в большей степени, чем промышленной: невиданную ранее динамику приобрела внутренняя торговля, беспрецедентно растёт хлебный экспорт. Не забыл М. Н. Покровский и о прежних небуржуазных «передовиках» торгового капитализма. Он указал на группы землевладельцев XIX века, переходивших к предпринимательству, но предостерёг против того, чтобы на этом основании заключать об утрате ими феодальных черт. И после 1861 г. получившиеся из них «аграрные капиталисты» «прусского» образца не отказались от остатков крепостничества. Когда же опять промышленная буржуазия стала «играть на опережение»? Не ранее начала XX века, да и то с оговорками. На протяжении трёх четвертей XIX г. века промышленный капитализм существует, но не определяет «основную линию развития народного хозяйства». В заключение, историк заметил, что период господства промышленного капитализма г. России был особенно короток (менее двух десятков лет). Понятно, что речь идёт только о времени не ранее середины 1890‑х гг. Особенности явления таковы, что вряд ли имеет смысл передвигать эти границы в ту или иную сторону, тем более — искать какой–то конкретный год начала капиталистической формации. Парадокс промышленного капитализма состоял в том, что нельзя было уничтожить феодальную систему, не погубив самодержавие, а этого последнего буржуазия как раз и не хотела.
Отсутствие частых упоминаний о торговом капитализме в статье М. Н. Покровского о буржуазии вполне оправданно, ибо она была целиком торговокапиталистическим институтом, находилась внутри соответствующего процесса. К ней нельзя было относиться как к чему–то развивающемуся не под влиянием торгового капитала. Их трудно разделить. Эволюция буржуазии очевидно происходила в рамках эпохи торгового капитализма [2, стб. 186–187, 193].
Бюрократию историк понимал как замкнутую корпорацию, члены которой непосредственно занимаются государственным управлением. То есть она была для учёного своего рода и не менее чем сословием. Не было ли для М. Н. Покровского государство собственностью бюрократии? Он дал здесь более осторожный ответ. Во–первых, государство для бюрократии выступает в качестве самостоятельной сущности. Во–вторых, она присваивает государству свои цели, пытается навязать ему свои приоритеты. Это не ставит под сомнение классовую природу государства.
По мнению учёного, бюрократия появляется в торгово–капиталистическом государстве с закрепощённой массой, с денежным хозяйством, а также представляет собой аппарат абсолютизма. Следовательно, она складывается в определённую корпорацию где–то в едва просматривающемся промежутке между возникновением торгового капитализма и абсолютизма. Но дело не только в них. Так, зачаточную форму бюрократии даёт крепостное имение конца XVIII — начала XIX века. Здесь нечему удивляться. Как известно, оно присваивало некоторые установления наличествовавшего в ту эпоху «большого» государства, конечно, с задержкой во времени. Но и это ещё не всё. Для формирования бюрократии необходимы достаточно сложное общественное устройство, его разделение на классы, значительная оторванность власти от масс, что было, как минимум, торговым капитализмом, как максимум, при торговом капитализме. Не случайно данную последовательность историк ими завершает [3, стб. 468–469].
Что же происходило со становлением бюрократии в России в хронологической «привязке»? Роль бюрократии в XVI веке росла по мере роста денежного хозяйства и появления торгового капитала. Об этом свидетельствует огромное влияние дьяков в стране, начиная с эпохи Грозного. Кстати, сами они являлись субъектами торгового капитала, так как были причастны к крупной торговле. Их противником была знать. Её представители ранее управляли государством, не будучи бюрократами. Отношения с дворянством были более сложными. Во всяком случае, дворяне сами пытались примкнуть к бюрократии. Короче говоря, происходило сращивание торгового капитала и бюрократии, которая находилась пока ещё в зачаточной форме.
В XVII веке рост бюрократии сильно ускорился по причине расцвета молодого торгового капитализма. Это указание примечательно тем, что М. Н. Покровский выделил первую стадию торгового капитализма, предусмотрев возможность её разделения, в свою очередь, на несколько этапов. Видимо, середина этой стадии пришлась примерно на середину и последнюю треть XVII века. Именно тогда бюрократия получила полный контроль над центральными органами власти. Появились учреждения изначально являвшиеся бюрократическими.
Впрочем, «настоящая» бюрократия оформилась только в петровскую эпоху. В каком смысле? Историк отметил, что этот царь был первым абсолютным монархом европейского типа в России, то есть не считавшим себя связанным с традициями феодального общества (речь, видимо, опять о «старом» феодализме). Следовательно, имелось в виду не появление бюрократической корпорации, а о приведении её в соответствие с образцами, считавшимися тогда современными. Новые бюрократические учреждения, возникшие при Петре, носили прямо буржуазный характер, так как комплектовались они, в том числе, из лиц купеческо–посадского происхождения и занимались государственным и личным предпрниимательством. Примечательно, что бюрократ занимался торгово–капиталистической деятельностью не только по должности, но и в своих частных интересах. Бюрократия стала важнейшим орудием проведения экономической политики государства. Она служила также первоначальному накоплению, так как способствовала понижению благосостояния народа. Понятно, что бюрократический аппарат собирает налоги жёстче и в большем объёме (выколачивание недоимок и т. п.). Под его воздействием податные сословия в некоторой своей части разорялись, во всяком случае, материальные ценности перемещались снизу вверх.
М. Н. Покровский, похоже, попытался предостеречь от возможного преувеличения уровня торгово–капиталистического развития петровской России. Так, реформы Петра призваны были создать систему более рациональной эксплуатации народного труда «на пользу зарождающемуся капитализму» [3, стб. 474–477]. Такую постановку вопроса нельзя понять иначе как через призму генезиса капитализма. Ведь торговый капитализм в это время уже имел место, а до возникновения промышленного было ещё далеко. «Практически, русский режим XVIII в. был более вотчинным, чем прусский или австрийский». Впрочем, регулярное государство Петра I, по мнению учёного, не состоялось потому, что размах отечественного капитализма (видимо, торгового) был более широким, чем результаты государственного строительства. То есть экономическое развитие России опережало ее политическое развитие.
Бюрократия середины XVIII века «остановилась», даже отступила к реалиям XVII века, что явилось полным отражением стагнации русского капитализма. Очередной её подъём был вызван следующим ускорением экономического развития на рубеже XVIII–XIX веков, отмеченным новым размахом торгового капитализма, но теперь уже и возникновением машинной индустрии. Расцвет бюрократии эпохи абсолютизма пришёлся на царствование Николая I по причине появления в отечественной промышленности своего рода капиталистического уклада. Однако за реформами 1860‑х гг. бюрократию ждал ещё более блестящий успех. Она была обязана этим новому подъёму капитализма (на этот раз, видимо, взаимосвязанно промышленного и торгового), вызванному расширением внутреннего рынка под влиянием частичного раскрепощения крестьян, постройки железных дорог и т. п. Да и сами они проводились бюрократией, что не могло не повысить её значение [3, стб. 477–478].
Российская бюрократия в своём развитии строго шла по пути торгового капитализма, повторяя все его подъёмы и спуски, изгибы и ухабы. М. Н. Покровский в гораздо большей степени подчеркнул связь бюрократии с торговым капиталом, нежели буржуазии.
Почему? Во–первых, принадлежность того или иного бюрократического подразделения к данной системе не столь очевидна, тем более для поверхностного наблюдателя. На практике бюрократия могла бестрепетно функционировать в соответствии с нормами торгового капитализма даже без оглядки на государство. Вместе с тем между бюрократией и торговым капитализмом была некоторая дистанция, хотя бы потому, что функции любого государства объективно выходят за рамки нужд торгового капитализма.
Как видим, в проанализированных выше словарных статьях М. Н. Покровского их автор по состоянию на 1927 г. подтвердил свою приверженность концепции торгового капитализма. Правда, нельзя не отметить и определённого смещения акцентов. Теперь у историка некоторый процесс идёт, а некоторое событие совершается не столько под непосредственным управлением торгового капитала или торгового капитализма (разумеется, в их широкой трактовке, не сводящей их к какому–то отдельному явлению в истории), сколько в период и в условиях торгового капитализма. Проще говоря, торговый капитализм не столько совершает нечто конкретное, сколько направляет деятельность того или иного исторического субъекта, придаёт ой определённость. Торговый капитализм в большей степени выступает в качестве сравнительно эффективного инструмента преобразований, нежели способа их осуществления. До господства промышленного капитализма феодальной стране становятся всё более необходимы капиталистические орудия хозяйствования, социализации, объяснения окружающего мира. Применяются же они зачастую характерными для традиционного общества методами, для своего времени самыми доступными и практичными.
Приведённые в статье положения и выводы могут использоваться для подготовки лекций, спецкурсов по отечественной истории и историографии, обобщающих работ по дореволюционной истории России.
Библиографический список
- Покровский, М. Н. Боярство и боярская дума / М. Н. Покровский // БСЭ. — Т. 7, — М., 1927. — Стб. 271–275.
- Покровский, М. Н. Буржуазия в России /М. Н. Покровский // БСЭ. — Т. 8. — М, 1927. — Стб. 181–194.
- Покровский, М. Н. Бюрократия/М. Н. Покровский//БСЭ. — Т. 8. — М., 1927. — Стб. 468–480.
