О Ленине как просветителе будут написаны целые книги. На. это нужны если не годы, то многие месяцы.
Никто, как Ленин, не понимал так глубоко и не умел выразить так просто революционное значение просвещения. Не просвещения как орудия пропаганды, а просвещения вообще, формального образовании прежде всего. Чтобы быть революционером, сознательным бойцом за свои и чужие права, нужно быть грамотным, — это минимум.
«Пока у нас есть в стране такое явление, как безграмотность, о политическом просвещении слишком трудно говорить»… «Это не есть политическая задача, это есть условие, без которого о политике говорить нельзя. Безграмотный человек стоит вне политики, его сначала надо научить азбуке. Без этого не может быть политики, без этого есть только слухи, сплетни, сказки, предрассудки, но не политика».
Это очень просто. Так просто, что, кажется, и говорить не стоит. Но эта связь революции и грамотности не такая само собою разумеющаяся вещь, как кажется. Для контраста не могу не привести рассуждения на эту тему наших революционеров начала 70‑х годов — эпохи, к которой и Ильич относился с полным уважением за моральные качества действовавших тогда людей. Вот что пишет П. Б. Аксельрод о тех днях в своем «Пережитом и передуманном»:
«Иные из бакунистов шли так далеко, что сомневались даже в пользе грамоты для народа. А некоторые считали ее прямо вредной».
«Помню, у меня был однажды спор по этому поводу с Судзиловским. Я доказывал необходимость издания пропагандистской литературы «для народа». Судзиловский же возражал: «Не нужно народу и грамоты. Хуже станет, если народ грамоте научится. Будет газеты читать, заразится тлетворным влиянием старого мира, и придется еще бороться с заразившими его буржуазными предрассудками».
Судзиловский (тогдашний «левый» бакунист) был уверен, что настоящий, свободный от буржуазных примесей коммунизм можно построить только среди людей, свободных даже от такой «буржуазной» черты, как грамотность. А Ленин думал, что в «стране безграмотной построить коммунистическое общество нельзя».
«Коммунизм, — говорил он, — состоит в том, чтобы та молодежь, те юноши и девушки, которые состоят в союзе молодежи, сказали: это наше дело, мы объединимся и пойдем в деревни, чтобы ликвидировать безграмотность, чтобы наше подрастающее поколение не имело безграмотных».
И не нужно, разумеется, дожидаться реализации коммунизма в полном объеме, чтобы приняться за культурную работу. Предыдущие слова Ленина нужно понимать в том смысле, что в самом процессе коммунистической революции есть определенная просветительная сторона. Уже первый шаг к коммунизму — захват власти пролетариатом — налагает на последний определенные просвещенческие обязанности. Самую пролетарскую диктатуру Ленин брал под этим углом зрения. Он говорил:
«Пролетарская диктатура должна состоять больше всего в том, чтобы передовая, самая сознательная и самая дисциплинированная часть рабочих, городских и промышленных, которые больше всего голодают, которые взяли на себя за эти два года неслыханные тяжести, чтобы они воспитали, обучили и дисциплинировали весь остальной пролетариат, часто несознательный, и всю трудящуюся массу и крестьянство».
Вот отчего обязанность ликвидировать безграмотность рисовалась Ленину в форме такой же повинности, как повинность итти на фронт драться с Колчаком и Деникиным.
«Всякий грамотный человек «должен» смотреть, как на свою обязанность, на необходимость обучения нескольких неграмотных». «Мы должны взяться за простое насущное дело мобилизации грамотных и борьбы с неграмотностью».
Но на грамотности, конечно, дело остановиться не могло. Само приведенное сейчас рассуждение о наших ближайших задачах тесно связывается у Ленина с немедленным использованием явившейся формальной возможности стать сознательным. «Мы должны использовать те книги, которые у нас есть, и приняться за создание организованной сети библиотек, которые помогли бы народу использовать каждую имеющуюся у нас книжку», — говорит он тотчас вслед за выписанными выше словами о «простом насущном деле мобилизации грамотных». Никому, как пишущему эти строки, не памятны так эти заботы о немедленном, в самом революционном темпе использовании доставшихся в наши руки после Октября 1917 г. книжных богатств. Когда–нибудь нужно будет опубликовать в связном виде его распоряжения по библиотечной части, в том числе и два выговора, полученные Нарком–просом от председателя Совета народных комиссаров за нестерпимо, как казалось Ильичу, медленное проведение в жизнь самых насущных мероприятий в этом направлении. Его идея состояла в том, чтобы продвинуть книгу к рабочему. Для этого все наши книгохранилища, от публичных библиотек почти до изб–читален, должны были бы быть связаны в одну грандиозную сеть, по ячейкам которой передвигались бы все без исключения книги, которые могли бы понадобиться местному читателю. Это была, разумеется, чрезвычайно заманчивая мысль — где–нибудь в Кургане за Уралом иметь любое сочинение по сравнительному языковедению, если бы там нашелся партийный работник или просто местный рабочий, которого бы интересовала эта наука. Нет нужды говорить, что идея далеко выходила за пределы наших технических, средств и возможностей, особенно на фоне колоссальной разрухи 1918–1919 гг. и гражданской войны. Ильич скоро это понял и на практическом осуществлении своей идеи больше не настаивал. Но насколько он был прав политически, показывает тот факт, что первый–то образчик грезившейся Ленину сети дан ни более, ни менее, как «Северным союзом русских рабочих» 1879 г. Именно по такой, миниатюрной, конечно, и зачаточной, сети передвигал Халтурин нелегальную литературу по рабочим кружкам теперешнего Ленинграда.
Очень много нужно было бы написать об отношении Ленина специально к школьному образованию, но писать об этом нужно именно много и с полным знанием дела. Лучше всего это может сделать Надежда Константиновна. Я ограничусь тут парой совсем анекдотических примеров. Во–первых, существуют поистине замечательные заметки Владимира Ильича на тезисы Надежды Константиновны о политехническом образовании, заметки, сообщенные нам в свое время конфиденциально с пометками автора: «Приватно. Черняк. Не оглашать. Я еще раз и два обдумаю это». Для расшифровки этих заметок нужно, повторяю, написать целую самостоятельную статью. Чрезвычайно характерно здесь стремление Ленина непременно к политехническому характеру образования, «дабы не было превращения в ремесленничество», причем он в то же время великолепно сознавал, как нам именно ремесленники дозарезу нужны. «Нам нужны столяры, слесаря тотчас. Безусловно все должны стать столярами, слесарями и пр., ко с таким–то добавлением общеобразовательного и политминимума». Любопытна программа одной из этих общеобразовательных дисциплин, наиболее близкая пишущему эти строки, бегло набросанная Лениным: «Коммунизм, история вообще, история революций, история революции 1917 г.». Предполагалось, впрочем, как само собою разумеющееся, что такие программы уже имеются, — об этом свидетельствует написанная на полях заметка о необходимости применения энергичных мер к некоторым деятелям Наркомпроса, если таких программ не окажется. Заметку эту лучше опубликовать вместе со всем подлинным текстом.
Может явиться мысль, что эта идея безусловно политехнического образования навеяна беседами именно с Надеждой Константиновной, и что в системе идей самого Владимира Ильича она является случайностью. Очень полезно напомнить поэтому, что идея трудовой школы с политехническим образованием представляет собой одну из старейших идей Ленина и высказывалась им еще в конце 90‑х годов. По поводу наивно–мещанской утопии ныне позабытого, а тогда гремевшего С. И. Южакова, проектировавшего устройство гимназии, которая окупала бы себя трудом своих же учеников, Ленин, подвергнув беспощадному анализу мещанскую утопию и вскрыв ее классовые корни, прибавляет, что в южаковщине есть действительно правильная мысль, которая заключается в том, что нельзя себе представить идеала будущего общества без соединения обучения с производительным трудом молодого поколения: ни обучение и образование без производительного труда, ни производительный труд без параллельного обучения и образования не могли бы быть поставлены на ту высоту, которая требуется современным уровнем техники и состоянием научного знания. Эту мысль высказали еще старые великие утописты; ее вполне разделяют и «ученики».
Под учениками эзоповский язык конца XIX столетия разумел, как известно, марксистов. Как марксист Ленин всегда был противником книжной школы учебы и всегда же был сторонником трудовой политехнической школы. Заметки на тезисы Надежды Константиновны вовсе не случайны, а один из аспектов ленинского марксизма вообще. Как марксист он подходил и к общей проблеме образования и культуры, и то, что нам от него осталось в этом отношении, не менее поучительно, чем приведенное выше.
Прежде всего, как для Ленина была ясна связь грамотности и революции, связь простая, простейшая, — что не мешало, как мы видели, некоторым революционерам прошлого времени ее не замечать, — так ясна была ему и другая связь, упорно не замечаемая некоторыми революционерами, в кавычках или без оных, времен новейших. Абсолютно не диалектическая, не марксистская формула «пролетарской культуры», как чего–то совершенно оторванного, независимого от всего предшествующего исторического процесса, ничем не связанного с буржуазной культурой прошлого, — эта формула была не только чужда, она была глубоко противна Ильичу. Позволю себе не поскупиться тут на выписки:
«Мы можем строить коммунизм только из той суммы знаний, организаций и учреждений, при том запасе человеческих сил и средств, которые остались нам от старого общества…
Всю эту (премудрость прежних поколений, не в ее подробностях, разумеется, (которые давно устарели и именно поэтому свято сохраняются в буржуазных учебниках, а в ее итогах и окончательных достижениях, марксист должен усвоить. Как безграмотный не может быть революционером, так необразованный человек не может быть хорошим марксистом».
И Ленин говорил комсомольцам:
«Коммунизм превратится в пустоту, превратится в пустую вывеску, коммунист будет простым хвастуном, если не будут переработаны в его сознании все полученные знания. Вы должны не только усвоить их, но усвоить так, чтобы отнестись к ним критически, чтобы не загромождать своего ума тем хламом, который не нужен, а обогатить его знанием всех фактов, без которых не может быть современного образованного человека».
И это признание старой науки как этапа, который пройден, но который нужно было пройти, который хоть конспективно нужно пройти каждому начинающему марксисту, это отношение к буржуазной науке окрашивало и отношение Ленина к буржуазным ученым. Величайший марксист нашего времени понимал, конечно, всю безмерную политическую ограниченность буржуазного «ученого сословия». Но в то время как от многих рядовых марксистов эта политическая ограниченность закрывает общественное значение этой группы, Ленин великолепно понимал, до чего ученые специалисты нам необходимы и долго будут нам необходимы даже и после пролетарской революции. Он великолепно понимал также и другое: что в свято охраняемой академическими жрецами науке есть изрядное количество, как он попросту выражался, «хлама». И чтобы этот хлам не засаривал наши образовательные работы, он и считал необходимой такую комбинацию сил, при которой немногочисленному кадру марксистов предоставлялась бы роль руководящая, а весьма многочисленной армии специалистов — роль разрабатывающая. И он мыслил себе этих работников по специальным областям отнюдь не как мертвые орудия. Они должны были иметь, во всяком случае, совещательный голос даже на партийных собраниях, посвященных делу образования.
«На совещании партработников, — писал он в феврале 1921 г., — должны были быть выслушаны спецы, педагоги, лет 10 работавшие практически и могущие сказать нам всем, что сделано и делается в такой–то области, например в области профессионального образования, и каким образом советское строительство с этим справляется, что достигнуто хорошего, каковы образчики этого хорошего (такие образчики, наверное, есть, хотя бы и в самом небольшом числе), каковы конкретные указания на главные недочеты и способы устранения этих недочетов».
Совершенно естественно, что и коммуниста–просвещенца Владимир Ильич мыслил себе прежде всего как главу отряда «спецов».
«Руководитель–коммунист тем и только тем должен доказать свое право на руководство, что он находит себе многих, все больше и больше, помощников–практиков, что он умеет им помочь работать, их выдвинуть, их опыт показать и учесть».
Нет нужды напоминать поистине трогательные отношения Ленина к самому нижнему в буржуазном обществе и самому близкому нам слою этих «педагогов–практиков» — сельскому учителю. Знаменитая фраза, гласящая, что «народный учитель должен у нас быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял, не стоит и не может стоять в буржуазном обществе», эта фраза обошла все митинги, посвященные памяти Ильича, и ее слишком хорошо все помнят. Эта фраза взята из последней статьи Ленина, посвященной вопросам народного образования. И мы не забудем его завещания поддерживать всеми мерами и всеми силами те «сотни тысяч учителей в деревне, которые забиты, запуганы кулаками или заколочены до полусмерти старым царским чиновничеством». И не забудем мы, что всякий партийный человек, на каком бы посту он ни стоял, должен быть просвещенцем, потому что он — партийный, потому что он — революционер, потому что он — коммунист.
«Всякий партийный агитатор, который появляется в деревне, вместе с тем должен быть и инспектором народных училищ, инспектором не в прежнем смысле слова, инспектором не в том смысле, чтобы он вмешался в дело просвещения, — этого допустить нельзя, — но он должен быть инспектором в том смысле, чтобы согласовать всю работу с работой Наркомпроса, с работой Всеобуча, с работой Военкома, чтобы он смотрел на себя, как на представителя государственной власти, представителя партии, которая управляет Россией. Чтобы он, являясь в деревню, выступал не только как пропагандист, учитель; вместе с этим он должен смотреть, чтобы учителя, которые не слышали живого слова, или эти десятки, сотни военкомов, чтобы все они принимали участие в работе этого партийного агитатора. Каждый учитель обязан иметь брошюрки агитационного содержания; он обязан их не только иметь, а читать крестьянам; если он этого не будет делать, он должен знать, что он лишится места. То же самое с военкомами. они должны иметь эти брошюрки, должны давать их крестьянам».
Этими словами пролетарского вождя, в просветительной роли пролетариата видевшего органическую, неразрывно связанную с целым, часть пролетарской диктатуры, я и заканчиваю мои беглые заметки.
«Правда», № 93, 23 апреля 1924 г.
