Критика антиленинских взглядов М. Н. Покровского на буржуазно–демократическую революцию в России

I

Ни одному этапу русской истории Покровский не уделил в своих работах так много места и внимания, как буржуазно–демократической революции в России, в особенности — революции 1905–1907 гг., которой он посвятил больше половины книги «Русская история в самом сжатом очерке» и лекций: «Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв». Кроме этого, Покровский написал о революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 года не менее двух десятков отдельных статей.¹

Во всех этих работах Покровского отчетливо видна его особая концепция буржуазно–демократической революции в России — концепция антинаучная, весьма далекая от марксизма–ленинизма.

Сам Покровский, несомненно, чувствовал, что его «теории» весьма далеки от марксистско–ленинских положений, стремился порвать со своим антиленинским багажом и приблизиться к Ленину, неоднократно пытался пересмотреть свои взгляды, вносил отдельные поправки в свои, как он выражался, «схемы». Однако из этого ничего не выходило, и фактически до последних дней он оставался на антиленинских позициях.

Давая своим прежним работам весьма нелестные отзывы, Покровский все же откладывал их коренную переработку, внося в них лишь отдельные исправления и утешаясь мыслью о том, будто бы в основном его схема все–таки не является антиленинской.

«Совершенно ясно писал Покровский в 1931 г. о своей «Русской истории в самом сжатом очерке», — что «в ряде отдельных формулировок (?), иногда очень важных, старые изложения этой концепции (т. е. общей концепции русской истории Покровского. — А. П.) звучали весьма не по–ленински, а иногда были попросту теоретически малограмотны».²

В предисловии к 4‑му изданию третьей части «Русской истории в самом сжатом очерке», посвященной революции 1905–1907 гг., Покровский прямо заявляет: «Текст третьего издания третьей части «Сжатого очерка», казавшийся автору в 1927 г. более или менее прочно отстоявшимся, теперь самого автора уже не совсем удовлетворяет. С его теперешними взглядами на первую нашу революцию скорее можно познакомиться из его брошюры о 1905 г.».³ И несмотря на заявление, что его самого более не удовлетворяют изложенные в книге взгляды на революцию 1905–1907 гг., Покровский все же находит возможным снова переиздавать «Сжатый очерк» без коренной его переработки.

Покровский неоднократно перекраивал свою схему, исправлял отдельные части, переделывал отдельные места и все–таки даже сам никогда не был уверен в том, что его схема свободна от ошибок. «Свободна ли эта «окончательная» схема от ошибок? — писал Покровский в 1931 г. — Никак не могу этого обещать. Она свободна от тех ошибок, которые я успел заметить и исправить, но могут быть ошибки, которых я еще не заметил».⁴

Впрочем, было бы неправильно сделать общий вывод о том, что Покровский полностью осознал ошибочность своих взглядов и стал целиком на ленинско–сталинские позиции. Этого как раз и не было. Беда Покровского заключалась в том, что он до последних дней считал свою схему в основном все–таки ленинской,⁵ яростно отстаивал ее и признавал наличие лишь отдельных ошибок, антиленинских положений, неверных формулировок и т. д., тогда как в действительности его концепция именно в основном ничего общего с ленинизмом не имела и не имеет.

Покровский не понимал того, что марксизм–ленинизм можно принять лишь целиком, а не по частям.

Вот почему все попытки Покровского подновить, частично подправить свои аитиленинские взгляды на буржуазно–демократическую революцию в России без коренной их переработки создавали лишь бесчисленные противоречия в его работах и нагромождали новые ошибки.

Особенно много путаницы, оппортунистических извращений, намеренных искажений и клеветы имеется в литературе по истории революции 1905–1907 гг. Здесь в свое время подвизались меньшевистские литераторы (напр., авторы меньшевистского пятитомника), эсеры, предатель Троцкий и его приспешники. Тем более необходимо дать критический анализ антиленинских взглядов Покровского на нашу первую революцию,⁶ опирающихся в основном на эти антинаучные писания.

Клеветой является утверждение Покровского, будто наша партия не имела и не имеет никакого своего руководства по истории революции 1905–1907 гг., в то время как меньшевики такое свое руководство будто бы имели. Этим заявлением Покровский отбрасывает гениальные труды Ленина и Сталина по истории революции 1905–1907 гг. Впрочем, в 1929 г. Покровский «признал» за Лениным, разработку одного из–-вопросов революции 1905–1907 гг., вопроса о массовом движении. Он писал: «…у него (у Ленина. — А. П.) великолепно разработано только массовое движение эпохи первой революции, с 1901, примерно, по 1907 г.».⁷

То же самое Покровский утверждал и в отношении февральской–революции 1917 года. «С пролетарским периодом русской революции,⁸ — писал он, — грозит повториться то, что уже случилось с демократическим периодом. Историю движения 1905–1907 гг. описали не те, кто делал тогда революцию, а те, кто мешал ее делать. У нас есть меньшевистская история первого восстания, русской народной массы против романовского режима, есть попытки кадетской истории, — а со стороны большевиков не было даже попыток, сколько–нибудь выдержанных и последовательных».⁹

Таким бесцеремонным образом разделался М. Н. Покровский с величайшими историками современности — В. И. Лениным и И. В. Сталиным.

Отбросив работы величайших классиков марксизма–ленинизма.

Ленина и Сталина, как «не историков», Покровский, излагает историю революции 1905–1907 гг. под сильным влиянием меньшевистско–троцкистских «пособий». Под влиянием этих «пособий» у. него и выработалась «особая» концепция революции 1905–1907 гг.

Не случайно поэтому, что так называемая «историческая школа Покровского» стала прибежищем врагов народа, диверсантов и шпионов. Антиленинские концепции Покровского служили прикрытием для контрабандного протаскивания в нашу историческую науку троцкистской и иной завали. Хотя сам Покровский и полемизировал с Троцким и бухаринскими приспешниками, выступая против их отдельных положений, однако эта полемика являлась только ширмой для его «учеников», нагло протаскивавших в историческую науку. всевозможные вредительские «теории» и «теорийки».

II

Как оценивали буржуазно–демократическую революцию в России — Ленин и Сталин?

В своем «Докладе о революции 1905 года», прочитанном в Цюрихе в январе 1917 г., незадолго до своего возвращения в Россию, Ленин говорил: «…самое важное в революции: ее классовый характер, ее движущие силы, ее средства борьбы…»¹⁰ Без рассмотрения этих вопросов нельзя правильно подойти к оценке любой революции — на) это неоднократно указывали Ленин и Сталин. «Чтобы оценить революцию действительно по–марксистски, с точки зрения диалектического материализма, — писал Ленин в статье «К оценке русской революции», — надо оценить ее, как борьбу живых общественных сил, поставленных в. такие–то объективные условия, действующих так–то и применяющих с большим или меньшим успехом такие–то формы борьбы».¹¹

Итак, для правильной, марксистско–ленинской оценки революции необходимо рассмотрение, по крайней мере, следующих важнейших данных: 1) когда и где происходила революция и, следовательно, при каких объективных условиях она протекала; 2) каково социально–экономическое содержание данной революции, ее классовый характер; 3) каково соотношение классовых сил в революции и какие классы являются ее движущими силами, какой класс — руководитель (гегемон) революции; 4) какие методы борьбы применялись в революции.

Посмотрим, как Ленин и Сталин отвечали на эти вопросы в отношении русской революции 1905–1907 гг.

Ленин и Сталин неустанно подчеркивали своеобразие и весьма существенные особенности русской буржуазной революции 1905–1907 гг., вытекавшие из совершенно иных условий, в которых протекала эта революция по сравнению с буржуазными революциями на Западе (XVIII–XIX вв.). Именно этого никогда не понимали и не могли понять меньшевики. Они механически переносили на русскую революцию 1905–1907 гг. все те положения, которые были правильны в свое время для буржуазных революций на Западе, протекавших в совершенно других условиях.

«Русская буржуазно–демократическая революция (1905 г.), — писал товарищ Сталин, — протекала при условиях, отличных от условий на Западе во время революционных переворотов, например, во Франции и в Германии».¹²

Каковы же были эти условия в царской России накануне революции 1905–1907 гг.?

Во–первых, русская революция 1905–1907 гг. была одной из последних буржуазных революций в Европе. Это была запоздалая буржуазная революция. И вместе с тем она была первой буржуазной революцией эпохи империализма. Другими словами, русская буржуазная революция 1905–1907 гг. произошла не в период подъема развития капиталистической системы, когда капитализм в целом шел еще по восходящей линии своего развития, как это имело место во время революций на Западе, а в период умирания, загнивания этой системы, когда капитализм в целом шел уже по нисходящей линии своего развития, когда старый «свободный» капитализм превратился уже в империализм; она произошла на закате дней капитализма, когда в двери истории властно стучался уже новый класс — могильщик капитализма — пролетариат.

Во–вторых, Россия в начале XX в. была уже страной сравнительно высоко развитого капитализма. Ее промышленная продукция накануне революции 1905–1907 гг. значительно превосходила промышленную продукцию таких стран, как Германия или Франция в середине XIX В., т. е. в эпоху буржуазных революций в этих странах. Например, выплавка чугуна в-1848 г. составляла в Германии 205 тыс. тонн, во Франции в 1850 г. — 406 тыс. тонн, а в России накануне революции 1905 г. (в 1901 г.) — 2870 тыс. тонн, т. е. ровно в 14 раз больше, чем в Германии и в 7 раз больше, чем во Франции. Добыча угля в те же годы составляла в Германии 5800 тыс. тонн, во Франции — 4434 тыс. тонн, а в России — 16 541 тыс. тонн, т. е. почти в 3 раза больше, чем в Германии и почти в 4 раза больше, чем во Франции,¹³ и т. д. «В то время как революция на Западе разыгралась, — писал тов. Сталин, — в условиях мануфактурного периода… в России, наоборот, революция началась (1905 г.) в условиях машинного периода»…¹⁴ О сравнительно высоком развитии капитализма в России говорит «небывалая концентрация русской промышленности накануне революции». К 1905 году в России имел уже место монополистический капитализм (империализм). Об этом свидетельствует, например, тот факт, что уже в 1902–1904 гг. был организован в русской промышленности целый ряд капиталистических объединений (в металлургической, каменноугольной, текстильной, сахарной, цементной и других отраслях). Росту этих объединений дал толчок экономический кризис 1900–1903 гг., после которого был организован ряд синдикатов — «Продуголъ», «Продамет», «Общество по продаже чугунолитейных труб» и т. д.

В–третьих, накануне революции 1905 г. в России имела место весьма высокая концентрация русского пролетариата, связанная с высокой концентрацией производства. По степени концентрации пролетариата русская промышленность превосходила в то время промышленность даже крупнейших капиталистических стран, например США. Для иллюстрации этого положения товарищ Сталин приводил следующий пример: в то время, как в России в 1902 г. на предприятиях, имеющих свыше 500 рабочих, было занято всего 54% от общего числа рабочих, в это самое время в США на аналогичных предприятиях работало только 33% всех рабочих. Эта высокая концентрация русской промышленности и русского пролетариата уже накануне революции 1905 г. имела огромное значение в том смысле, что создавала благоприятные условия для организации сил пролетариата на борьбу против царизма и капитализма.

Сравнивая условия, в которых началась русская буржуазная революция, с условиями, в которых происходили буржуазные революции на Западе, товарищ Сталин указывал на тот факт, что в России накануне революции 1905 г. был уже «сравнительно многочисленный и сплоченный капитализмом русский пролетариат», в то время как на Западе во время буржуазных революций «пролетариат был слаб и малочислен».¹⁵

В–четвертых, накануне революции 1905 г. в России пролетариат уже «имел свою партию, более сплоченную, чем буржуазная, имел свои классовые требования»; во время же буржуазных революций на Западе пролетариат «не имел своей собственной партии, могущей формулировать его требования». Это обстоятельство сыграло, конечно, огромную роль с точки зрения особенностей и своеобразия русской буржуазной революции.

В–пятых, буржуазные революции на Западе разыгрались «в условиях… неразвитой классовой борьбы». Наоборот, буржуазная революция 1905 г. в России началась «в условиях… развитой классовой борьбы, когда сравнительно многочисленный и сплоченный капитализмом русский пролетариат имел уже ряд боев с буржуазией».¹⁶ Классовую борьбу в России обостряли к тому же безобразнейшая эксплоатация и полицейский гнет. По этому поводу товарищ Сталин писал: «Безобразные формы эксплоатации на предприятиях плюс нестерпимый полицейский режим царских опричников, — обстоятельство, превращавшее каждую серьезную стачку рабочих в громадный политический акт и закалявшее рабочий класс как силу, до конца революционную».¹⁷

В–шестых, совершенно иной была буржуазия накануне и в ходе революции 1905–1907 гг. по сравнению с буржуазией во время буржуазных революций на Западе. Товарищ Сталин писал о ней: «политическая дряблость русской буржуазии, превратившаяся после революции 1905 г. в прислужничество к царизму и прямую контрреволюционность, объясняемую не только революционностью русского пролетариата, отбросившего русскую буржуазию в объятия царизма, но и прямой зависимостью этой буржуазии от казенных заказов».¹⁸ Наоборот, во время буржуазных революций на Западе, «буржуазия была достаточно революционна для того, чтобы внушить рабочим и крестьянам доверие к себе и вывести их., на борьбу с аристократией». ¹⁹

В–седьмых, в русской деревне до самой революции 1905 года сохранились пережитки крепостнических порядков, причем главной экономической основой этих пережитков было помещичье землевладение. Реформа 1861 года не только не подорвала крупного помещичьего землевладения, но, наоборот, «освободила», как известно, крестьянство от части их лучших земель в пользу помещика. В результате, к 1905 году земельный фонд в царской России распределялся следующим образом: 30 тыс. помещиков владели в общей сложности 70 млн. десятин земли, в то время как 10½ млн. мелких крестьянских хозяйств имели примерно столько же земли (75 млн. десятин). Это составляло в среднем на одно помещичье владение 2333 десятины, на крестьянское же хозяйство — 7 десятин. В числе помещичьих владений имелось около 700 (699) крупнейших латифундий, которым в общей сложности принадлежало около 20 млн. десятин, что составляло в среднем почти 30 тыс. десятин на одно владение. Отдельные помещичьи латифундии достигали колоссальнейших размеров (до 200 тыс. десятин на одно владение). На ряду с этими грандиознейшими владениями в деревне существовало около 3 млн. мелких и мельчайших крестьянских хозяйств, которым принадлежало от 1 до 5 десятин на отдельное хозяйство.²⁰

Мелкие крестьянские хозяйства по–прежнему оставались связанными тысячами нитей с помещичьим хозяйством, крестьянство по–прежнему оставалось в огромной экономической и политической зависимости от помещика. Пережитки крепостнических отношений довлели над деревней. Ленин это прекрасно показал в своей замечательной работе «Развитие капитализма в России».

Сам царизм также являлся не чем иным, как основным пережитком крепостничества в политическом строе дореволюционной России. Это противоречие между отсталым землевладением и передовым капитализмом Ленин неоднократно подчеркивал. Он говорил: «…без ломки старых земельных порядков не может быть выхода из того противоречия, которое глубже всего объясняет русскую революцию: самое отсталое землевладение, самая дикая деревня — самый передовой промышленный и финансовый капитализм!».²¹

Эти противоречия в социально–экономическом и политическом строе дореволюционной России резко бросаются в глаза.

В–восьмых, результаты реформы.1861 года, поставившей крестьянство в России на грань между жизнью и смертью, многочисленные и весьма тягостные для крестьянина пережитки крепостнических отношений в деревне превратили русского крестьянина в могучую революционную силу. Это положение неоднократно и настойчиво подчеркивали классики марксизма.

Энгельс еще в 1878 г. определенно указывал на это. Он писал: «…Крестьянство было доведено до такого положения (реформой 1861 года — А. П.), при котором невозможно ни жить, ни умереть, Великий освободительный акт, столь единодушно превознесённый и прославленный либеральной прессой Европы, создал не что иное, как лишь твердое основание и абсолютную необходимость будущей революции».²² Еще раньше (в 1875 г.) Энгельс писал также определенно, «что положение русских крестьян со времени освобождения! от крепостной зависимости стало невыносимым, что долго это удержаться не может, что уже по этой причине революция в России приближается, — это ясно».²³

Так же определенно ставили этот вопрос Ленин и Сталин. Ленин писал: «…Громадные остатки барщинного хозяйства и всевозможные пережитки крепостного права при невиданном обнищании и разорении крестьянской бедноты вполне объясняют глубокие источники революционного крестьянского движения, глубокие корни революционности крестьянства, как массы».²⁴

Так же ставит вопрос и товарищ Сталин: «Наличие самых безобразных и самых нестерпимых пережитков крепостнических порядков в деревне, — говорил он, — дополняемых всевластием помещика, — обстоятельство, бросившее крестьянство в объятия революции».²⁵

Итак, революционность русского крестьянства как массы обусловлена наличием «самых безобразных и самых нестерпимых пережитков крепостнических порядков в деревне», а также фактом принадлежности огромного количества земель и притом лучшего качества помещичьим средневековом латифундиям.

Это дало Ленину основание писать: «Аграрный вопрос составляет основу буржуазной революции в России и обусловливает собой национальную особенность этой революции.

Сущность этого вопроса составляет борьба крестьянства за уничтожение помещичьего землевладения и остатков крепостничества в земледельческом строе России, а, следовательно, и во всех социальных и политических учреждениях ее».²⁶

Наличие в России неограниченной власти царизма усиливало во много раз гнет и произвол капиталиста и помещика, которые спокойно орудовали под защитой царя–самодержца и его полицейско–чиновничьего аппарата. К произволу и гнету капиталиста и помещика присоединялись безудержный произвол и дикое угнетение рабочих и крестьян со стороны самого царизма. Товарищ Сталин совершенно отчетливо указал на этот факт как на одну из особенностей той обстановки, в условиях которой, в отличие от буржуазных, революций на Западе, началась буржуазная революция в России. Товарищ Сталин говорил: «Царизм, давивший все живое и усугублявший своим произволом гнет капиталиста и помещика, — обстоятельство, соединившее борьбу рабочих и крестьян в единый революционный поток».²⁷

Таковы отличные «от условий на Западе во время революционных переворотов (например, во Франции и в Германий)» условия, в которых началась и протекала первая буржуазно–демократическая революция в России 1905–1907 гг. и которые определили особенность и своеобразие этой революции.

Основной экономической причиной революции 1905–1907 гг. в России было противоречие между существовавшими пережитками крепостнических порядков и наличием средневековых форм землевладения, с одной стороны, и передовым промышленным и финансовым капитализмом, который был уже налицо в России, — с другой. Неправильно выводить причину революции 1905 г. в России только из наличия отсталых крепостнических отношений. Если бы к началу XX в. в России не было уже достаточно развитого капитализма, революция не могла бы совершиться.

Ленин неоднократно подчеркивал это. «Капиталистическое развитие России, — писал он, — сделало уже такой шаг вперед за последние полвека, что сохранение крепостничества в земледелии стало абсолютно невозможным, устранение его приняло формы насильственного кризиса, общенациональной революции».²⁸ «Буржуазное развитие России к 1905 году, — писал он Скворцову–Степанову, — было уже вполне зрело для того, чтобы требовать немедленной ломки устаревшей надстройки — устаревшего, средневекового землевладения» ²⁹ и т. д.

Эти противоречия значительно обострились к 1905 году в связи с тяжелым экономическим кризисом, который разразился в 1900–1903 гг. и глубоко потряс всю экономику царской России. Новая грабительская авантюра, предпринятая в это время царизмом на Дальнем Востоке и закончившаяся империалистической русско–японской войной 1904–1905 гг., еще более обострила положение. Военный разгром царской России в результате этой войны вызвал всеобщее недовольство и ускорил революцию.

Таким образом, экономический кризис и русско–японская война, увеличив во много раз страдания и гнет рабочих масс и крестьянства (голод, безработица и пр.), приблизили революцию, ускорили ее начало.

«Тот фант, — писал Товарищ Сталин, — что русская революция вспыхнула в результате военных неудач на полях Манчжурии, — этот факт лишь форсировал события, ничего, однако, не меняя в существе дела».³⁰

Точно так же и мировая война 1914–1918 гг., в результате которой в России вспыхнула февральская буржуазная революция 1917 г., явилась лишь ускорителем этой революции и придала этой революции «невероятную силу натиска» (Сталин). Товарищ Сталин указывает на этот момент, как на одно из обстоятельств, определивших своеобразие русской буржуазной революции. Он писал: «Империалистская война, слившая все эти противоречия политической жизни России в глубокий революционный кризис и придавшая революции невероятную силу натиска»,³¹ явилась одним из. обстоятельств, определивших своеобразие этой революции.

III

Русская революция 1905–1907 гг. по своему характеру, по своему социальному содержанию была, как на это указывали Ленин и Сталин, буржуазной революцией. «Это была буржуазная революция, — писал Ленин о русской революции 1905 г., — ибо ее непосредственной задачей было свержение царского самодержавия, царской монархии и разрушение помещичьего землевладения, а не свержение господства буржуазии».,³²

Однако делать вывод из этого положения (как это делали меньшевики), будто руководящая роль в этой революции должна принадлежать буржуазии, абсолютно неправильно. Положение марксистско–ленинской теории о буржуазном характере русской революции «надо уметь применять. Конкретный анализ положения и интересов различных классов должен служить для определения точного значения этой истины в ее применении к тому или иному вопросу. Обратный же способ рассуждения, нередко встречающийся у социал–демократов правого крыла с Плехановым во главе их, — т. е. стремление искать ответов на конкретные вопросы в простом логическом развитии общей истины об основном характере нашей революции, есть опошление марксизма и сплошная насмешка над диалектическим материализмом». ³³

Корнем всех зол, тормозивших дальнейшее развитие производительных сил России, являлись прежде всего пережитки крепостничества в деревне. Они были питательной средой для всего отсталого, средневекового и опорой для самого крупного пережитка средневековья — русского самодержавия.

Надо было, следовательно, разбить в первую очередь русский царизм и уничтожить крепостнические пережитки в деревне, на которые царизм опирался. Это и было основной задачей буржуазной революции в России в 1905 году.

«Гвоздь русской революции, — писал Ленин, — аграрный (земельный) вопрос».³⁴ На это же указывал неоднократно и товарищ Сталин. «Ленин признавал в кашей революции два этапа, — говорил товарищ Сталин на заседании объединенного пленума ЦК и ЦКК 1 августа 1927 г., — первый этап — буржуазно–демократическая революция с аграрным движением как ее главной осью; второй этап — Октябрьская революция с захватом власти пролетариатом как ее главной осью».³⁵

Итак, уже перед революцией 1905 года стало совершенно очевидным, что дальнейшее капиталистическое развитие царской России упиралось в пережитки крепостнических порядков. «Необходимо «очистить» всю землю от всего средневекового хлама».³⁶ Это ясно видели и на своей собственной спине ощущали прежде всего и ярче всего рабочие и крестьяне. Это ясно видели и ощущали неудобство такого положения вещей либеральная буржуазия и обуржуазившиеся помещики, это, наконец, поняли в ходе революции 1905 года даже крепостники–помещики и черносотенное самодержавие. Они поняли, что без ломки средневековых форм землевладения они дольше удержаться не смогут, они вынуждены были поэтому, по выражению Ленина, «спасать, что можно».³⁷ Таким образом, в ходе революции 1905 года перед всеми классами царской. России встал вопрос о насильственной ломке крепостнических пережитков в деревне. Однако различные классы пытались разрешить этот вопрос по–разному.

Ленин в своей «Аграрной программе с. — д. в первой русской революции» указывал на возможность либо «помещичьей чистки земель для капитализма», либо «крестьянской» чистки земли» для капитализма». ³⁸ Отсюда вытекали два возможных вида «буржуазного аграрного переворота в России» — «помещичье–буржуазный», либо «крестьянски–буржуазный».³⁹

Ленин называет эти два пути — «прусским» («помещичье–буржуазный») и «американским» («крестьянско–буржуазный») путями развития капитализма в сельском хозяйстве. «В первом случае крепостническое помещичье хозяйство медленно перерастает в буржуазное, юнкерское, осуждая крестьян на десятилетия самой мучительной экспроприации и кабалы, при выделении небольшого меньшинства «гроссбауэров» («крупных крестьян»). Во втором случае помещичьего хозяйства нет или оно разбивается революцией, которая конфискует и раздробляет феодальные поместья. Крестьянин преобладает в таком случае, становясь исключительным агентом земледелия и эволюционизируя в капиталистического фермера. В первом случае основным содержанием эволюции является перерастание крепостничества в кабалу и капиталистическую эксплоатацию на землях феодалов — помещиков–юнкеров. Во втором случае основной фон — перерастание патриархального крестьянина в буржуазного фермера».⁴⁰

Таковы были два объективно возможных, как говорил Ленин, пути устранения крепостничества и развития капитализма в сельском хозяйстве.

Оба эти пути (американский и прусский) наметились в России уже задолго до революции 1905 года. Они совершенно явственно обнаруживаются в экономической истории России, как это показал Ленин в своих работах,⁴¹ на всем протяжении с 1861 до 1905 и дальше — до 1917 года. Революция 1905–1907 гг. лишь ускорила это развитие.

«Это развитие (развитие капитализма в сельском хозяйстве — А. П.) идет в России давно, — писал Ленин. — Революция ускорила его. Весь вопрос в том, пойдет ли оно по типу, так сказать, прусскому… или по типу американскому… Это основной вопрос всей нашей буржуазно–демократической революции, допрос ее поражения или победы».⁴²

Если бы в результате победы революции удалось очистить землю от средневекового «хлама», разбить латифундии и осуществить национализацию земли — тогда буржуазная революция в России была бы доведена до конца. Если бы это не удалось, если очистка обветшалого аграрного строя России и развитие капитализма в сельском хозяйстве пошли бы путем реформ, при сохранении помещичьего землевладения, путем медленного перерастания крепостнических латифундий в буржуазные помещичьи хозяйства, то развитие пошло бы по прусскому пути, и тогда буржуазная революция в России осталась бы неоконченной.

Конкретный анализ интересов различных классов и их отношения к этим двум путям развития (революционный и контрреволюционный) дал возможность партии Ленина — Сталина заранее безошибочно определить, по какую сторону баррикад окажутся в конце концов те или иные классы. Анализ коренных интересов и положения этих классов приводил к выводу, что крестьянство в целом окажется в ходе буржуазной революции на стороне пролетариата и его партии большевиков, буржуазия же рано или поздно изменит революции и очутится на стороне самодержавия и черносотенных помещиков. В действительности так оно и получилось. Либеральная буржуазия после октября 1905 г. резко повернула вправо, пошла на соглашение, на сделку с царизмом, открыто перейдя в лагерь контрреволюции. Крестьянство же, после известных колебаний между пролетариатом и либеральной буржуазией, пощло в конце концов в 1917 (т. е. к концу буржуазно–демократического этапа) за пролетариатом, заключив с ним крепкий союз. Этого прочного союза рабочих и крестьян против царизма не удалось создать в революции 1905–1907 гг., что явилось одной из главных причин поражения этой революции. Опыт четырех Дум, контрреволюционная политика кадетов и проч. толкнули крестьянство в сторону пролетариата, и в конце концов (к 1917 г.) был создан прочный союз рабочего класса и крестьянства.

Так создавались два враждебных лагеря в ходе буржуазной революции в России: с одной стороны, соглашение между самодержавием, помещиками и буржуазией, которые тянули на путь реформ, на путь ликвидации революции посредством тех или иных уступок крестьянству, на прусский путь развития, с другой стороны, — союз рабочего класса и крестьянства, который стоял за национализацию земли, за революцию, доведенную до конца.

Наиболее последовательными классами, имевшими совершенно четкую и ясную самостоятельную линию поведения в русской буржуазной революции, были два класса: пролетариат, руководимый партией большевиков, и черносотенные помещики с царизмом во главе. Эти два класса знали прекрасно, чего они хотят, чего они могут добиться, на какие силы могут рассчитывать в борьбе. И эти два класса и явились в действительности руководящими силами в соответствующих блоках.

Товарищ Сталин писал по этому вопросу в своей брошюре «Текущий момент и объединительный съезд рабочей партии» (1906 г.). «И чем дальше, тем резче страна делится на два враждебных лагеря: лагерь революции и лагерь контрреволюции; тем более грозно противопоставляются друг другу два главаря двух лагерей — пролетариат и царское правительство, и тем более становится ясным, что между ними сожжены все мосты».⁴³

Черносотенные помещики и царизм для того, чтобы удержать свою власть, раздавить революцию и подновить фундамент пошатнувшегося самодержавия, пошли на уступки либеральной буржуазии, благодаря чему быстро перетянули ее на свою сторону. Они рассчитывали затем при помощи либеральной буржуазии перетянуть на свою сторону и крестьянство посредством создания в деревне слоя кулаков, которым отдать на «поток и разграбление» полуфеодальную общину. Такова была программа черносотенного самодержавия и помещиков–крепостников в русской буржуазной революции.

Пролетариат, в лице большевистской партии, занимал ясную и определенную классовую позицию: «вместе со всем крестьянством, против царя и помещиков при нейтрализации буржуазии, за победу буржуазно–демократической революции»…⁴⁴

Эти задачи революционного пролетариата и большевистской партии в русской буржуазной революции с предельной ясностью и четкостью сформулированы то ®. Сталиным в его работе «Об основах ленинизма»: «Цель — свалить царизм, ликвидировать полностью пережитки средневековья. Основная сила революции — пролетариат. Ближайший резерв — крестьянство. Направление основного удара: изоляция либерально–монархической буржуазии, старающейся овладеть крестьянством и ликвидировать революцию путем соглашения с царизмом. План расположения сил: союз рабочего класса с крестьянством». ⁴⁵

Таковы были совершенно четкие и ясные программы действия в буржуазной революции двух противоположных сил, двух лагерей. И только борьба могла решить исторический вопрос о том, какой же из этих лагерей в конце концов победит.

Обе противоположные силы — пролетариат и черносотенцы — для обеспечения своей победы ставили основную ставку на крестьянство, которое проявляло известную неустойчивость и колебалось между, буржуазией и пролетариатом. В самом деле, только крестьянство, которсе составляло подавляющую массу населения в царской России, могло решить исход революции. Один пролетариат был не в силах победить, так как составлял меньшинство населения. Черносотенные помещики одни также ничего не могли сделать. «Исход нашей революции, — писал Ленин в статье «Кризис меньшевизма» (1906 г.), — действительно зависит больше всего от устойчивости в борьбе многомиллионной массы крестьянства. Буржуазия крупная у нас боится больше революции, чем реакции. Пролетариат один победить не в силах. Городская беднота не представляет ни самостоятельных интересов, ни самостоятельного фактора силы по сравнению с пролетариатом и крестьянством. Решающая роль за деревней, не в смысле руководства борьбой (об этом не может быть и речи), а в смысле обеспечения победы».,⁴⁶

Таким образом, на чьей стороне в ходе буржуазной революции окажется крестьянство — тот и победит. Поэтому борьба за крестьянство между либеральной буржуазией и пролетариатом являлась важнейшим вопросом всей буржуазной революции в России и заполняла собой весь период с 1905 года по февраль 1917 года. «История этого периода (т. е. с 1905 г. по февраль 1917 г. — А. П.), — говорит товарищ Сталин, — есть история борьбы кадетов (либеральная буржуазия) и большевиков (пролетариат) за крестьянство».⁴⁷ Эта борьба за крестьянство была борьбой за гегемонию в буржуазной революции.

В этой борьбе за крестьянство буржуазия и пролетариат, однако, имели далеко не равные шансы. Коренные интересы крестьянства в целом толкали его на союз с пролетариатом в буржуазной революции.

Единственной ставкой у буржуазии в борьбе за крестьянство был обман, который мог быть основан лишь на отсталости, распыленности, неустойчивости крестьянства и непонимании им зачастую своих же собственных задач.

Естественно, что этот обман долго продолжаться не мог. Годы революции быстро просвещали крестьянские массы, и в течение первого этапа русской революции (буржуазно–демократическая революция) с 1905 года по февраль 1917 года крестьянство окончательно переходит на сторону пролетариата, заключив с ним крепкий союз. «Характерной чертой этого периода (1905 — февраль 1917 г. — А. П.), — говорит товарищ Сталин, — является высвобождение крестьянства из–под влияния либеральной буржуазии, отход крестьянства от кадетов, поворот крестьянства в сторону пролетариата, в сторону партии большевиков. История этого периода есть история; борьбы кадетов (либеральная буржуазия) и большевиков (пролетариата) за крестьянство. Судьбу этой борьбы (т. е. борьбы за крестьянство между либеральной буржуазией и пролетариатом — А. П.) решил думский период, ибо период четырех Дум послужил предметным уроком для крестьянства, а этот урок воочию показал крестьянам, что им не получить из рук кадетов ни земли, ни воли, что царь всецело за помещиков, а кадеты поддерживают царя, что единственная сила, на помощь которой можно рассчитывать, — это городские рабочие, пролетариат. Империалистская война лишь подтвердила урок думского периода, завершив отход крестьянства от буржуазии, завершив изоляцию либеральной буржуазии, ибо годы войны показали всю тщетность, всю обманчивость надежд получить мир от царя и его буржуазных союзников».⁴⁸

Вот почему пролетариат (большевики), борясь за крестьянство в буржуазной революции, должен был в первую голову изолировать, нейтрализовать именно либеральную буржуазию, обезвредить ее влияние на массы, направить свои стрелы в первую очередь против кадетов.

IV

Мы уже говорили о том, что Ленин и Сталин определяли русскую революцию по ее характеру и социальному содержанию как революцию буржуазную. Это определение, несомненно, правильное, но его надо применять умеючи, ибо в противном случае можно сбиться на меньшевистскую трактовку вопроса. «Понятие буржуазной революции, — писал Ленин в статье «К оценке русской революции» (1908), — недостаточно еще определяет те силы, которые могут одержать победу в такой революции… Победа буржуазной революций у нас невозможна, как победа буржуазии.. Это кажется парадоксальным, но это факт. Преобладание крестьянского населения, страшная придавленность его крепостническим (на половину) крупным землевладением, сила и сознательность организованного уже в социалистическую партию пролетариата, — все эти обстоятельства придают нашей буржуазной революции особый характер. Эта особенность не устраняет буржуазного характера революции»…⁴⁹

Что же это за особый характер русской буржуазной революции?

Мы видели выше, что русский буржуа вовсе не был заинтересован! в полной победе буржуазной революции — его вполне устраивали незначительные реформы. Наоборот, он даже боялся революции больше, чем реакции.

Русский пролетариат был кровно заинтересован в победе буржуазно–демократической революции, потому что доведение ее до конца, решительная победа в этой революции давала ему возможность начать свою собственную, социалистическую революцию, которая только и могла дать ему действительное освобождение от всякой эксплоатации.

В статье «Сила и слабость русской революции» Ленин указывал на то, что только при доведении буржуазно–демократической революции до конца пролетариат скорее всего «избавится от неизбежно падающих на него теперь буржуазно–демократических задач и всецело отдастся своим собственным, действительно классовым, т. е. социалистическим задачам».⁵⁰ В победе революции, кроме пролетариата, было заинтересовано крестьянство. Русская буржуазная революция была, по существу, крестьянской революцией. «Крестьянин, — писал Ленин в «Аграрной программе», — делает сейчас, немедленно свою, буржуазную революцию…» И дальше: «…Рабочий, не сливая себя ни с каким другим классом, должен со всей энергией помочь крестьянину довести до конца эту буржуазную революцию».⁵¹

Ленин неоднократно и настойчиво подчеркивал в своих работах, например в статье, посвященной Л. Н. Толстому (1910 г.), этот особый характер русской буржуазной революции, называя ее крестьянско–буржуазной революцией. «И это была крестьянская буржуазная революция, ибо объективные условия выдвинули на первую очередь вопрос об изменении коренных условий жизни крестьянства, о ломке старого средневекового землевладения, о «расчистке земли» для капитализма, объективные условия выдвинули на арену более или менее самостоятельного исторического действия крестьянские массы».⁵²

Ленин неоднократно подчеркивал, что большевики выделили «понятие крестьянской революции как одного из видов буржуазной революции». ⁵³ Ленин ясно указывал на это соотношение между буржуазной и буржуазно–крестьянской революциями.

В непонимании соотношения между буржуазной революцией вообще и крестьянской буржуазной революцией Ленин видит «основной источник неверности всей тактической линии Плеханова и шедших за ним меньшевиков в первый период русской революции».⁵⁴ Можно было бы привести чрезвычайно много высказываний Ленина, подтверждающих эту постановку вопроса о крестьянской буржуазной революции.

Однако тот факт, что русская революция 1905–1907 гг. была революцией крестьянской, не устранял буржуазного характера революции, придавая ей лишь демократические черты. До тех пор, пока пролетариат шел в революции вместе со всем крестьянством, революция оставалась по своему характеру буржуазной.

Итак, русская революция 1905–1907 гг. по своему социальному содержанию, по своему характеру была одним из видов буржуазной революции, совершившейся в иную эпоху и при иных условиях, отличных от условий, которые существовали в эпоху буржуазных революций на Западе. Это была крестьянско–буржуазная или буржуазно–демократическая революция.

Однако и эта характеристика революции 1905–1907 гг. не является еще исчерпывающей характеристикой, потому что в ней не отражена роль пролетариата.

Пролетариат начал революцию 1905 года своим выступлением: 9 января («Кровавое воскресенье»). «Он поставил себе задачей завоевание 8-часового рабочего дня революционным путем» (Ленин). Он поднял своим движением на борьбу крестьянские массы. Он был в действительности руководителем революции. Он с большим успехом организовал в октябре 1905 года всеобщую стачку, которая перерастала в некоторых местах в вооруженное восстание. Он организовал «своеобразные массовые организации» (Ленин) — Советы Рабочих Депутатов, собрания делегатов от всех фабрик, которые «начинали играть роль органов и руководителей восстаний» (Ленин). Он первым пошел на вооруженное восстание (напр., в Москве) и т. д.

Весьма характерным явлением в революции 1905–1907 гг. была массовая политическая стачка, которая в соединении с экономической стачкой придавала движению огромную силу.

Таким образом, важнейшей особенностью русской революции 1905–1907 гг. был тот факт, что пролетариат выступил в этой революции в качестве ее инициатора и руководителя, впервые в истории применяя в революции чисто пролетарские методы борьбы.

Вот почему Ленин называл революцию 1905–1907 гг. по средствам борьбы пролетарской революцией, хотя по своему социальному содержанию она, конечно, пролетарской, социалистической революцией не была.

Ленин неоднократно предостерегал от «смешения «общего характера» революции, в смысле ее общественно–экономического содержания, с вопросом о движущих силах революции»… «Марксисты, — писал он, — не могут смешивать этих вопросов, не могут непосредственно выводить ответ на второй вопрос из ответа на первый без особого конкретного анализа»,⁵⁵ как это делали, например, меньшевики, эсеры и др.

Наша партия, Ленин и Сталин считали движущими силами революции те классы, которые не только принимали участие в революции, но были кровно заинтересованы в коренной ломке старого, в решительной победе революции, в доведении ее до конца. Такими движущими силами в русской буржуазно–демократической революции могли быть и в действительности были только пролетариат и крестьянство. Буржуазия же, хотя и принимала вначале некоторое участие в революции, не могла быть и не была в действительности движущей силой революции (она была силой, тормозящей революцию, силой контрреволюционной).

Главной движущей силой революции, ее руководителем, гегемоном был пролетариат, так как только под его руководством революция могла победить в (новых условиях. Ни буржуазия, которая претендовала на эту роль для того, чтобы сорвать революцию, ни крестьянство вследствие своего классового положения — не были способны стать гегемоном революции.

Однако руководство в революции само собой, самотеком притти не могло. Если бы пролетариат устранился от руководства в революции, как это предлагали меньшевики, если бы он добровольно передал это руководство либеральной буржуазии, последняя, несомненно, воспользовалась бы этим для того, чтобы как можно скорей ликвидировать революцию. Ленин и Сталин указывали пролетариату другой путь: «Марксизм, — писал Ленин в «Двух тактиках» летом 1905 года, — учит пролетария не отстранению от буржуазной революции, не безучастию к ней, не предоставлению руководства в ней буржуазии, а, напротив, самому энергичному участию, самой решительной борьбе за последовательный пролетарский демократизм, за доведение революции до конца».⁵⁶

И пролетариат в России под руководством партии большевиков, вопреки меньшевистским нашептываниям о передаче руководства буржуазии, в огне революционной борьбы завоевал себе это руководство.

Таким образом, уже первая буржуазно–демократическая революция 1905–1907 гг. в России обнаружила руководящую роль пролетариата и поставила его на верный путь.

Однако во время революции 1905–1907 гг.. еще не было прочного, окончательно сложившегося союза рабочих и крестьян против царизма. Этот союз окончательно сложился, как мы видели, лишь к концу буржуазно–демократического этапа в России, т. е. к 1917 г. В революции же 1905–1907 гг. союз рабочих и крестьян начал только складываться. «Этот союз был, — по словам Ленина, — стихиен, неоформлен, часто не осознан».⁵⁷

«Не было еще в революции (1905–1907 гг. — А. П.) прочного союза рабочих и крестьян против царизма, — читаем мы в «Кратком курсе истории ВКП(б)». — Крестьяне поднялись на борьбу против помещиков и они шли на союз с рабочим против помещиков. Но они еще не понимали, что без свержения царя невозможно свергнуть помещиков, они не понимали, что царь действует заодно с помещиками, и значительная часть крестьян еще верила царю и возлагала надежду на царскую Государственную думу. Поэтому многие крестьяне не хотели итти на союз с рабочими для свержения царизма».⁵⁸ И это послужило, между прочим, одной из основных причин поражения революции 1905–1907 гг.

Итак, русская революция 1905–1907 гг. по своему характеру, по своему социальному содержанию была крестьянско–буржуазной, буржуазно–демократической, а по методам борьбы — пролетарской революцией. Движущими силами этой революции были пролетариат, и крестьянство. Б этом смысле Ленин и Сталин называли русскую революцию 1905–1907 гг. народной революцией. Главной движущей силой, гегемоном революции был пролетариат.

V

Ленин и Сталин неоднократно указывали, что рабочий класс должен принять в буржуазной революции самое энергичное участие, должен возглавить революцию, руководить ею, отстранив от этого руководства контрреволюционную либеральную буржуазию; рабочий класс должен всемерно помочь крестьянству в его борьбе с царизмом. Он должен приложить все усилия для того, чтобы довести буржуазную революцию до конца, т. е. полностью смести с лица земли пережитки крепостничества и в том числе самодержавие. Так учили и вели по этому пути русский пролетариат партия большевиков, Ленин и Сталин.

Совершенно понятно, что партия большевиков звала рабочий класс на активную борьбу в буржуазной революции не для того, чтобы, одержав совместно с крестьянством победу, передать затем завоеванную власть буржуазии, как это предлагали меньшевики, и что им удалось сделать обманным путем после февральской революции 1917 года.

Только господа типа замаскировавшегося меньшевика и предателя Каменева могли в свое время утверждать, будто «Ленин понимал размах русской революции, как левый буржуазный революционер или как реформист типа социал–демократов, по мнению которых революция буржуазная не должна перерасти в революцию социалистическую, по мнению которых между революцией буржуазной и революцией социалистической должен существовать длительный исторический интервал, длительный перерыв, промежуток, по крайней мере в несколько десятков лет, в продолжение которого капитализм будет процветать, а пролетариат будет прозябать».⁵⁹

Провокационный смысл этого заявления Каменева тов. Сталин прекрасно разобрал в своем заключительном слове на XV Всесоюзной конференции ВКП(б), показав всю лживость и наглость этого клеветнического утверждения.

Партия большевиков, Ленин и Сталин звали пролетариат России на борьбу за доведение буржуазной революции до конца для того, чтобы рабочий класс тем легче, тем скорее мог «избавиться от неизбежно падающих на него теперь буржуазно–демократических задач и всецело отдаться своим собственным, действительно массовым, т. е. социалистическим задачам»,⁶⁰ для создания наиболее благоприятных условий для дальнейшего осуществления рабочим классом его настоящей и коренной задачи социалистического переустройства общества. Ибо непосредственными, настоящими задачами пролетариата как угнетенного класса капиталистического общества были задачи социалистические, задачи победы в социалистической революции, т. е. в революции, направленной против капитализма.

Эта установка партии большевиков, ленинская установка, данная еще в 1905 г., на немедленный переход пролетариата в России после победы буржуазной революции к борьбе за социалистическую революцию, установка на перерастание буржуазно–демократической революции в социалистическую — целиком вытекала из особенностей запоздалой буржуазной революции в России, происходившей в эпоху империализма.

«… Едва ли нужно доказывать, — говорил тов. Сталин, — что буржуазно–демократическая революция, в более или менее развитой стране, должна сближаться при таких условиях (т. е. новых условиях периода империализма (Подчеркнуто мною. — *А. П.*) с революцией пролетарской, что первая должна перерастать во вторую. История революции в России) с очевидностью доказала правильность и неоспоримость этого положения».⁶¹

Итак, к началу XX в. в России сблизились две революции — буржуазно–демократическая и социалистическая.

Это и дало основание Ленину развить свою идею перерастания буржуазно–демократической революции в социалистическую, которую он вывел из марксовой теории перманентной революции.⁶²

Таким образом в обстановке империализма между революцией буржуазно–демократической и революцией социалистической вовсе не существует никакой резкой грани, пропасти, китайской стены, которая разделяла бы эти две революции, как это утверждали меньшевики. «Едва ли нужно доказывать, — говорил тов. Сталин, — что эта «теория» китайской стены лишена всякого научного смысла в обстановке империализма, что она является, и не может не являться, лишь прикрытием, окрашиванием контрреволюционных вожделений буржуазии».⁶³

Ленин и Сталин рассматривали в обстановке империализма, — в тех особых условиях, о которых мы говорили выше, — революцию буржуазно–демократическую и революцию социалистическую не как две изолированные, самостоятельные революции, а как два звена одной цепи, как два этапа единого революционного процесса. «Ленин еще в 1905 году, — говорил тов. Сталин, — накануне первой русской революции, в своей брошюре «Две тактики» рисовал буржуазно–демократическую революцию и социалистический переворот как два звена одной цепи, как единую и цельную картину размаха русской революции».⁶⁴

Почему же пролетариат в России, — если его непосредственной действительно классовой задачей было совершение социалистической революции, — не перешел сразу ко второму этапу революции, т. е. к революции социалистической, почему, он должен был сначала принять активнейшее участие в буржуазно–демократической революции?.

Несомненно, что, если бы пролетариат попытался совершить такую революцию, как это предлагал Троцкий («без царя, а правительство рабочее»), то эта авантюра, это «перепрыгивание через крестьянское движение», эта «игра в захват власти», как говорили Ленин и Сталин, кончилась бы неминуемым крахом. «Такая революция, — говорил тов. Сталин на пленуме фракции ВЦСПС (1924 г.), — если бы ее попытались осуществить, кончилась бы неминуемым крахом, ибо она оторвала бы от русского пролетариата его союзника, т. е. маломощное крестьянство».⁶⁵

В самом деле, пролетариат в России составляет значительное меньшинство населения. Поэтому один, без помощи других классов, победить в революции он был не в состоянии. «Пролетариат один победить не в силах», — писал Ленин.⁶⁶

Победить в предстоявшей тогда (в начале XX в.) революции в России пролетариат мог только в союзе с крестьянством. Поэтому пролетариату надо было использовать сначала в интересах развития революции революционное настроение крестьянства, направленное против помещика и самодержавия, а потом уже звать бедноту на дальнейшую борьбу с капиталистическим угнетателем {кулак, спекулянт и пр.).

Полная и решительная победа пролетариата и. руководимого им крестьянства в буржуазно–демократической революции, решительная победа над царизмом была сформулирована Лениным как революционно–демократическая диктатура пролетариата и крестьянства.

Идея революционно–демократической диктатуры пролетариата и крестьянства указывала на то соотношение классов в русской буржуазно–демократической революции, которое только и могло обеспечить полную победу этой революции и отстоять в дальнейшем ее завоевания. Лозунг революционно–демократической диктатуры пролетариата и крестьянства указывал именно лишь на это соотношение классов в буржуазной революции, а не на конкретное политическое учреждение, не на состав нового правительства, как это думал Троцкий и другие меньшевики.

Эта победа революционно–демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, осуществление «самодержавия народа» (Ленин), которое должно было сменить самодержавие крепостников, как раз и давало возможность дальнейшей борьбы за перерастание революции. Ленин это прекрасно показал в «Двух тактиках» (1905 г.). Он писал: «Лозунг «демократической» диктатуры и выражает исторически–ограниченный характер теперешней революции и необходимость новой борьбы на почве новых порядков за полное освобождение рабочего класса от всякою гнета и всякой эксплуатации. Другими словами: когда демократическая буржуазия или мелкая буржуазия (т. е. крестьянство. — А. П.) поднимется еще на ступеньку, когда фактом будет не только революция, а полная победа революции, — тогда мы «подменим»… лозунг демократической диктатуры лозунгом социалистической диктатуры пролетариата, т. е. полного социалистического переворота».⁶⁷

Таким образом, идея революционно–демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, помимо указания на соотношение классов в борьбе за победоносную буржуазно–демократическую революцию, четко выражала вместе с тем необходимость новой борьбы за перерастание этой революции в социалистическую.

«Осуществление демократической республики в России, — писал Ленин в резолюции III Съезда РСДРП, — возможно лишь в результате победоносного народного восстания, органом которого явится временное революционное правительство, единственно способное обеспечить полную свободу предвыборной агитации и созвать… Учредительное собрание, действительно выражающее волю народа».⁶⁸

Временное революционное правительство, по мысли Ленина, должно было возникнуть в процессе победоносного народного восстания и, являясь органом этого восстания, довести его до полной победы над царизмом, отстоять затем эту победу и провести необходимые демократические преобразования (т. е. довести буржуазнодемократическую революцию до конца) для того, чтобы тем легче перейти к новой борьбе за социалистический переворот.

Во время революции 1905–1907 гг. были попытки создания такого временного революционного правительства. «В огне борьбы, — говорил Ленин в своем «Докладе о революции 1905 года», — образовалась своеобразная массовая организация: «знаменитые Советы Рабочих Депутатов, собрания делегатов от всех фабрик. Эти Советы Рабочих Депутатов в нескольких городах России вое более и более начинали играть роль временного революционного правительства, роль органов и руководителей восстаний. Были сделаны попытки организовать Советы Солдатских и Матросских Депутатов и соединить их с Советами Рабочих Депутатов».⁶⁹

Таким образом, советы, которые возникали стихийно или создавались партией большевиков в ходе революционной борьбы, в ходе отдельных восстаний, и являлись конкретными попытками и формами создания временного революционного правительства. Известно, что это временное революционное правительство так и не было создано в революцию 1905–1907 гг., потому что эта революция потерпела поражение. Товарищ Сталин указывал на это совершенно четко: «В 1905 году, — говорил он, — русские коммунисты… пытались превратить существовавшие тогда советы в ядро будущей революционно–демократической диктатуры пролетариата и крестьянства. Однако эта попытка также не удалась тогда, в виду неблагоприятного соотношения классовых сил, в виду того, что царизм и феодалы оказались сильнее, чем революция».⁷⁰

Взгляды Ленина и Сталина на буржуазно–демократическую революцию следующим образом подытожены в «Кратком курсе Истории ВКП(б)»: «Это была новая установка по вопросу о соотношении между буржуазной и социалистической революциями, новая теория перегруппировки сил вокруг пролетариата к концу буржуазной революции для прямого перехода к социалистической революции, — теория перерастания буржуазно–демократической революции в социалистическую».⁷¹ Таков был ленинский стратегический план в революции 1905–1907 гг., план участия пролетариата в буржуазно–демократической революции в России для того, чтобы приблизить и облегчить социалистическую революцию. «План этот, — писал тов. Сталин, — замечателен не только в том отношении, что он правильно учитывал движущие силы революции, но и в том отношении, что он содержал в себе в зародыше идею диктатуры пролетариата (гегемония пролетариата), он гениально предвидел следующую высшую фазу революции! в России и облегчал переход к ней».⁷²

Весь ход революции в России (революция 1905–1907 гг., февральская революция 1917 г. и Октябрьская Социалистическая революция) самым блестящим образом подтвердил большевистские лозунги, большевистскую стратегию и тактику.

Уже в ноябре 1918 г., подводя итоги, Ленин писал: «Вышло именно так, как мы говорили».⁷³

VI

Несомненно, что русский пролетариат не смог бы выполнить роль гегемона в буржуазно–демократической революции, не смог бы победить в союзе с беднейшим крестьянством в социалистической революции без боевой партии совершенно нового типа, которая сменила «старые социал–демократические партии, воспитанные в мирных условиях парламентаризма» (Сталин), без большевистской партии Ленина — Сталина.

Анализируя роль партии в победоносной революции, тов. Сталин указывал на «необходимость новой партии, партии боевой, партии революционной, достаточно смелой для того, чтобы повести пролетариат на борьбу за власть, достаточно опытной для того, чтобы разобраться в сложных условиях революционной обстановки, и достаточно гибкой для того, чтобы обойти все и всякие подводные камни на пути к цели».⁷⁴

Вот почему Ленин и Сталин много внимания уделяли созданию именно такой партии, которая была бы вождем рабочего класса, которая «должна вести за собой пролетариат, а не тащиться в хвосте за стихийностью»,⁷⁵ как проповедовали оппортунисты из II Интернационала, — такой организованной партии, которая была бы спаяна железной дисциплиной, единством программы и тактики, была бы тесно связана с массами и являлась бы передовым организованным отрядом рабочего класса, боевым штабом пролетариата.

И такая партия, партия Ленина — Сталина была действительно создана к началу революции 1905–1907 гг. «Весной 1905 г., — писал Ленин, — наша партия была союзом подпольных кружков; осенью она стала партией миллионов пролетариата». Еще до революции,1905 года (так же, как и позже) партия вела самую непримиримую борьбу с оппортунистами всех оттенков, — экономистами, меньшевиками, троцкистами и т. д. Известно, что уже в 1903 г. на II Съезде РСДРП от партии откололось правое оппортунистическое крыло. В учебнике «Истории ВКП(б)» так охарактеризовано положение дел в партии во время революции: «РСДРП оказалась на деле расколотой на две партии, партию большевиков и партию меньшевиков».⁷⁶ В революции 1905–1907 гг. партия большевиков выступила как единственная последовательно революционная пролетарская партия, руководящая массовыми революционными действиями пролетариата как гегемона революции и его союзника–крестьянства.

Одной из важнейших задач партии в течение всего периода подготовки социалистической революции (1903 г. — октябрь 1917 г.), т. е. во время буржуазно–демократического этапа, была борьба партии с развращающим влиянием на рабочий класс со стороны всевозможных мелкобуржуазных партий (меньшевики, эсеры и др.), борьба за полное и окончательное завоевание рабочего класса на сторону большевистской партии.

В течение революции 1905–1907 гг. шла ожесточенная борьба внутри РСДРП между большевиками и меньшевиками за влияние на рабочий класс.

«Две линии боролись в РСДРП во время революции, линия большевиков и линия меньшевиков, — читаем мы в «Кратком курсе Истории ВКП(б)». — Большевики держали курс на развертывание революции, на свержение царизма путем вооруженного восстания, на гегемонию рабочего класса, на изоляцию кадетской буржуазии, на союз с крестьянством, на создание временного революционного правительства из представителей рабочих и крестьян, на доведение революции до победного конца. Меньшевики, наоборот, держали курс на свертывание революции. Вместо свержения царизма путем восстания, они предлагали его реформирование и «улучшение», вместо гегемонии пролетариата — гегемонию либеральной буржуазии, вместо союза с крестьянством — союз с кадетской буржуазией, вместо временного революционного правительства — Государственную думу как центр «революционных сил» страны».⁷⁷

Известно, что революция 1905–1907 гг. потерпела поражение. «Меньшевики говорили тогда, что в поражении революции 1905 г. повинна крайняя революционная тактика большевиков».⁷⁸ Неоднократно нашу партию, Ленина и Сталина всевозможные контрреволюционные элементы и мелкобуржуазные партии обвиняли в том, что революция 1905–1907 гг. потерпела поражение вследствие якобы неправильной политики партии большевиков. Товарищ Сталин прекрасно ответил на все эти обвинения. «Только люди, — писал он в «Заметках на современные темы» в 1927 г., — порвавшие с марксизмом, могут требовать, чтобы правильная политика вела всегда и обязательно к непосредственной победе над противником. Была ли политика большевиков правильной в революции 1905 года? Да, была. Почему же революция 1905 г. потерпела поражение, несмотря на существование советов, несмотря на правильную политику большевиков? Потому, что феодальные пережитки и самодержавие оказались тогда сильнее, чем революционное движение рабочих».⁷⁹

Несмотря на то, что революция 1905–1907 гг. потерпела поражение, что она, следовательно, не разрешила задач буржуазно–демократической революции — ее значение для последующей революционной борьбы было настолько серьезным, что дало Ленину возможность заявить: «Без «генеральной репетиции» 1905 года победа Октябрьской революции 1917 года была бы невозможна».⁸⁰

Итак, царскому самодержавию и черносотенным помещикам удалось подавить народную революцию, удалось перетянуть на свою сторону колеблющуюся буржуазию. Точно так же и кулак в 1906 г. колебнулся в сторону самодержавия под влиянием столыпинских реформ, отдавших общину на «поток и разграбление» кулаку.

Столыпинское законодательство, по словам Ленина, представляло собой второй крупный шаг по прусскому пути развития капитализма. Первым шагом в этом направлении была крестьянская реформа 1861 года. Столыпинское законодательство таким образом вовсе не означало полной победы прусского пути. «Пока Столыпин только запутал и обострил старое положение, не создав нового, — писал Ленин в декабре 1909 г. — Столыпин «ставит ставку на сильных» и просит «20 лет мира и покоя» для «реформирования» (читай ограбления) России помещиками».⁸¹

Итак, в результате революции 1905–1907 гг. не победил ни один из двух возможных путей капиталистической «очистки» обветшалого аграрного строя России — ни американский, ни прусский. «Еще не победил, — писал Ленин Скворцову–Степанову в декабре 1909 г., — ни один из двух аграрных путей».⁸²

Если бы новая аграрная политика самодержавия была доведена до конца (и, следовательно, победил бы «прусский» путь развития), тогда вопрос о буржуазно–демократической революции в России (и, следовательно, об «американском» пути развития) был бы снят, и Россия стояла бы непосредственно перед революцией социалистической. «Судьбы буржуазной революции в России — не только настоящей революции (т. е. революции 1905–1907 гг. — А. П.), но и возможных в дальнейшем демократических революций, — зависят больше всего от успеха или неуспеха этой политики»,⁸³ — писал Ленин. Он предсказывал крах столыпинской политики, он вел партию и рабочий класс на борьбу против этой политики и против самодержавия. Ленин и Сталин прекрасно видели, что революционная роль крестьянства в целом еще не была исчерпана.

Анализируя положение вещей в России в начале 1911 г., Ленин писал Скворцову–Степанову: «У нас при всяком кризисе нашей эпохи (1905–1909–19?? гг.) выступит, обязательно выступит «обще–демократическое» движение «мужичка», и игнорирование этот было бы коренной ошибкой, на деле приводящей к меньшевизму»…⁸⁴

Это предсказание Ленина, основанное на точном анализе обстановки в России после революции 1905–1907 гг., полностью оправдалось: после ряда приливов и отливов — буржуазно–демократическая революция в России в конце концов победила, свергнув самодержавие в феврале 1917 года.

Товарищ Сталин прекрасно охарактеризовал весь период после поражения революции 1905–1907 гг. в своем докладе «К итогам работы XIV конференции РКП(б)» в 1925 г.: «Мы имели потом отлив, — говорил он, — длившийся целый ряд лет (19(57–1912 гг.). Мы имели дальше новый прилив, открывшийся ленскими событиями (1912), сменившийся потом новым отливом во время войны. 1917 год (февраль) открыл новый прилив, увенчавшийся победой народа над царизмом, победой буржуазно–демократической революции. После каждого отлива ликвидаторы уверяли, что с революцией кончено. Однако революция, пройдя ряд отливов и приливов, привела к победе в феврале 1917 года».⁸⁵

Итак, февральская революция 1917 года, коротким ударом (всего лишь 8 дней) сбросившая самодержавие, была лишь последним звеном, заключительным аккордом всего первого этапа (буржуазно–демократического этапа) русской революции.

Характеристика революции 1905–1907 гг., ее движущих сил и пр. в основном относится и к февральской революции 1917 года. Здесь налицо тот же характер революции, те же движущие силы, гегемония пролетариата и т. д. Однако обстановка накануне революции 1917 г. значительно отличалась уже от обстановки накануне революции 1905–1907 гг. И это, конечно, не могло не отразиться на постановке по–иному ряда кардинальных вопросов.

Если ускорителем революции 1905 года была русско–японская война, носившая более или менее местный характер, то ускорителем революции 1917 года была мировая империалистическая война. Это придало революции 1917 года чрезвычайно мощный размах. На это указывали Ленин и Сталин.

В 1905 году, — говорил товарищ Сталин, — «размах русской революции не был и не мог быть таким мощным, каким он стал впоследствии, в результате империалистической войны, к февралю 1917 г.». ⁸⁶

Свергнув самодержавие, февральская революция 1917 года в силу ряда причин не разрешила задач буржуазно–демократической революции. «Разве неизвестно, — говорил товарищ Сталин, — что первый этап нашей революции не разрешил полностью своей задачи завершения аграрной революции, а передал эту задачу следующему этапу революции, Октябрьской революции, которая и разрешила целиком и полностью задачу искоренения феодальных пережитков».⁸⁷ Основной причиной этого был тот факт, что осуществившаяся после февральской революции «революционно–демократическая диктатура пролетариата и крестьянства» — «Совет Рабочих и Солдатских Депутатов», состоявший преимущественно из меньшевиков и эсеров, — в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, в силу того, что мелкобуржуазная волна захлестнула после февраля 1917 года даже часть пролетариата, — добровольно передал власть в. руки буржуазии, которая, конечно, постаралась не осуществить ни одной задачи буржуазно–демократической революции. Однако рассмотрение всех этих вопросов выходит уже за рамки настоящей статьи.

VII

В своей оценке революции 1905–1907 гг. Покровский исходит вовсе не из изложенного выше учения классиков марксизма–ленинизма, а из антинаучной богдановской «теории» о том, что русское самодержавие «не было вовсе остатком седой феодальной старины, а было созданием торгового капитализма, т. е. предыдущей стадии капиталистического же развития».⁸⁸ Он отвергает марксистско–ленинское положение о том, что «царская монархия есть средоточие… банды черносотенных помещиков (от них же первый — Романов),⁸⁹ что «старая царская власть» представляла собой «только кучку крепостных помещиков, командующую всей государственной машиной (армией, полицией, чиновничеством)»,⁹⁰ что государственный строй России до революции был «крепостническим государственным строем»,⁹¹ что он «был насквозь пропитан крепостничеством»⁹² и т. д.

Покровский отвергает эти единственно правильные марксистско–ленинские положения. Он рассматривает «самодержавие как политически организованный торговый капитализм»,⁹³ а в помещике видит только «агента торгового капитала».⁹⁴ Другими словами, Покровский отождествляет русское самодержавие с господством торговой буржуазии, против чего как раз предостерегал Ленин.⁹⁵

В России, по словам Покровского, огромную расчистку крепостнических остатков произвел торговый капитал в лице самодержавия. «Прежде всего, — писал он, — стояли ли у нас на пути развития капитализма те же препятствия, что в старой дореволюционной Франции? Стояли, но гораздо меньшие… Русский торговый капитал тут широко расчистил дорогу своему младшему брату — капиталу промышленному». ⁹⁶

Основным пережитком крепостничества в дореволюционной России Покровский считал «поземельную общину с ее круговой порукой». Торговый капитал (т. е. самодержавие) еще в 1861 году путем реформ уничтожил крепостное право. Осталась после этого лишь поземельная община с ее круговой порукой, которая только и мешала дальнейшему развитию промышленного капитала. Покровский так и заявляет: «Как там, во Франции, на дороге к развитию промышленного капитализма стояли привилегии, и их нужно было смести, так и у нас на дороге к этому стояла поземельная община».⁹⁷ Но и этот последний, по заявлению Покровского, остаток крепостничества в России торговый капитал также уничтожает путем реформ. «Сметает ее (т. е. общину — А. П.), — писал Покровский, — реакционное правительство Столыпина, царское правительство».⁹⁸

Итак, выходит, что все пережитки крепостничества в России уничтожает путем реформ само царское самодержавие, являвшееся властью буржуазной (торговый капитал). Но ведь буржуазная революция является такой революцией, которая направлена к уничтожению именно крепостнических порядков, мешающих капиталистическому развитию. Нужна ли буржуазная революция в России, если остатки крепостнических порядков сметаются самим царизмом путем реформ? И Покровский вынужден, став на богдановскую точку зрения в основном вопросе, неизбежно притти к нелепому реакционному выводу о том, что буржуазно–демократическая революция в России не нужна, что она не имеет под собой почвы. «Таким образом, — писал Покровский, — для развития промышленного капитализма как такового у нас не было надобности в насильственном взрыве, хотя я не стану отрицать того, что массовое движение 1905–1907 гг., поскольку оно явилось грозным напоминанием, в значительной степени ускоряло этот процесс. В 1903 г. пришли к отмене круговой поруки, а в 1906 г. приступили уже к реальной фактической ликвидации поземельной общины, и поскольку эта ликвидация производилась царским правительством, для этого не нужна была революция, а достаточно было реформы».⁹⁹

Таков вывод Покровского. В действительности, основным пережитком крепостничества в социальном и экономическом строе царской России была вовсе не поземельная община, а само царское самодержавие, опиравшееся на огромные крепостнические латифундии. Покровский же, как мы знаем, объявлял царское самодержавие буржуазным учреждением и не понимал значения крепостнических латифундий как опоры самодержавия.

Однако Покровскому надо было как–то объяснить развитие революционного движения в России, которое в действительности имело место и было направлено против самодержавия (восстание декабристов, революция 1905–1907 гг.). Как же это объяснить, если самодержавие было не остатком крепостничества, а буржуазным учреждением и буржуазная революция не могла быть, очевидно, направлена против буржуазного учреждения?

Предоставим слово самому Покровскому: «Нужно некоторое усилие фантазии, — писал он, — чтобы представить себе, что в образе этой борьбы за свободу против самодержавия, в сущности, шла ожесточенная борьба двух форм капитализма, борьба торгового капитала с промышленным капиталом, борьба, происходившая всюду».¹⁰⁰

Вот эту антимарксистскую, механистическую концепцию борьбы двух форм капитала ¹⁰¹ Покровский и объявляет «стержнем русской истории» и «доказывает», что в основном его концепция русской истории… «никогда не расходилась с ленинской». Заметим, кстати, что Покровский совершенно механически отделяет китайской стеной торговый и промышленный капиталы и наделяет их совершенно противоположными интересами.

Правда, торговый капитал, по Покровскому, был некоторым образом заинтересован в развитии промышленности, а следовательно, и в развитии промышленного капитала — отсюда отеческое отношение торгового капитала (т. е. самодержавия, по терминологии Покровского) к промышленному, некоторая лойяльность, уступки (правда, иногда под большим давлением) промышленному капиталу, выражавшиеся в постепенной ликвидации крепостнических остатков и т. д. Зато отношение промышленного капитала к торговому было, по концепции Покровского, куда более агрессивным. Это вытекало из того обстоятельства, что промышленный капитал будто бы совершенно не был заинтересован во внеэкономическом принуждении,¹⁰² осуществляемом самодержавием. Это «делало его (т. е. промышленный капитал. — А. П.), — заявляет Покровский, — великим смертельным врагом самодержавия не только в России, но и во всех странах».¹⁰³

Эту борьбу между торговым и промышленным капиталом Покровский ставил во главу угла не только русской, но и всемирной истории. «Это явление мировое, а вовсе не специальное русское», — > заявлял он. Оказывается, и французская буржуазная революция 1789 г., и германская революция 1848 года и т. д. — все это не более, как эпизоды метафизической борьбы двух капиталов. Только Англии. удалось избегнуть этой участи, потому что там торговый капитал, оказывается, перебрался в колонии, а промышленный остался в метрополии.

Именно этой борьбой двух форм капитала Покровский объясняет своеобразие русской революции.1905–1907 гг., ее остроту и т. д. «Наиболее острыми, — утверждает Покровский, — они, (т. е. столкновения между промышленным и торговым капиталами. — А. П.) были в России, потому что оба капитализма, и торговый и промышленный, явились в Россию очень поздно и спешили догнать своих западноевропейских родоначальников и прототипов, и в этой спешке они топтали друг друга, мяли друг друга, сталкивались друг с другом более бесцеремонно, чем; в Западной Европе».¹⁰⁴ Вот и все объяснение своеобразия русской революции 1905 г.

Эта борьба между промышленным капитализмом и торговым шла, но заявлению Покровского, на протяжении десятков лет с переменным успехом: то брал верх промышленный капитал, то торговый, то они кончали дело компромиссом. Однако по «теории» Покровского побеждал преимущественно торговый капитал, потому что «торговый капитал у нас был главным, если можно так выразиться, содержателем романовского государства».¹⁰⁵

Например, в 90‑х годах XIX века, по концепции Покровского, «у нас утвердилась временно в лице Витте гегемония промышленного капитала», которая, однако, скоро сменилась снова гегемонией торгового капитала (в 1903 г.). В 1861 году («освобождение» крестьян) драка между двумя капиталами кончилась компромиссом, «причем львиная доля добычи досталась именно торговому капиталу» и т. д.

Покровский выводит эти колебания в успехах между торговым и промышленным капиталами из непосредственных колебаний… в ценах на хлеб. Понижаются хлебные цены — берет верх и «ходит гоголем», по выражению Покровского, промышленный капитал; повышаются цены — верх берет торговый капитал. Таким образом, исход борьбы между двумя капиталами, которая происходила непрерывно, то усиливаясь, то затихая, решался в каждый данный момент непосредственными изменениями в экономической конъюнктуре.

Революцию 1905–1907 гг. и февральскую революцию 1917 года Покровский также рассматривает, как эпизоды все той же метафизической борьбы за власть между промышленным и торговым капиталом. «Взрыв в 1905 году, — писал Покровский, — был очень облегчен той трещиной, которая образовалась в русском правящем классе, благодаря антагонизму интересов промышленного и торгового капитала.;. Однако этот антагонизм был не очень глубоким, и… не глубок он. был, благодаря тому, что оба капитала слишком хорошо чувствовали опасность, которая им грозила со стороны массы. Поэтому они не разодрались между собой до конца, а покончили компромиссом».¹⁰⁶

В 1917 году «мы… имеем, — писал Покровский, — последнюю дуэль тех двух противников, борьба которых составляет фон всей русской истории XIX и начала XX века, все тех же самых двух видов капитализма, интересы которых не могли вполне примириться на русской почве».¹⁰⁷ «В начале войны (1914 г. — А. П.) доминировал торговый капитал».¹⁰⁸ К концу войны их роли переменились: «промышленный капитал чем дальше, тем больше втягивался в войну, торговый капитал чем дальше, тем больше начал скучать и горько осуждать войну». ¹⁰⁹ Поэтому торговый капитал (т. е. самодержавие, по терминологии Покровского) хотел заключить сепаратный мир, а промышленному капиталу это было не выгодно. Поэтому — делает общий вывод Покровский — «торговый капитал должен был снова, как это было в 1905 г., столкнуться с промышленным капиталом. Повторяю, тогда они не додрались до конца, потому что учитывали массовое движение. Сейчас они (т. е. к 1917 году. — А. П.) о нем случайным образом позабыли и потому решили до конца додраться».¹¹⁰

Таков в концепции Покровского «основной фон», таково социально–экономическое содержание буржуазно–демократической революции (революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 г.) в России. И вот эти антимарксистские измышления Покровский и выдает за якобы действительно марксистско–ленинские положения. Совершенно очевидно, что в этих антинаучных взглядах Покровского нет ни грана марксизма–ленинизма. Своими идейными истоками концепция Покровского уходит в дебри богдановщины и «экономического материализма».

Покровский во всех своих работах совершенно обходит вопрос о двух путях капиталистического развития в сельском хозяйстве. Впрочем, это и не удивительно: ею механистическая концепция борьбы двух капиталов, которую он противопоставляет марксистско–ленинскому положению о необходимости уничтожения феодальных пережитков; его голословное утверждение о том, что помещик и помещичье хозяйство в России суть категории капиталистического (торговый капитализм), а не феодального порядка; его утверждение, что к 1905 г. в деревне в качестве пережитка феодализма осталась только община и т. д. — все эти его установки, естественно, противоречат ленинскому учению о двух путях развития капитализма в сельском хозяйстве. Это учение осталось для Покровского истиной за семью печатями. В своих работах Покровский рассматривает лишь столыпинское аграрное законодательство. Впрочем, и это законодательство он вовсе не оценивает как попытку помещиков и буржуазии произвести капиталистическую очистку обветшалого аграрного строя России на путях прусского развития капитализма в сельском хозяйстве.

Что же представляла собой столыпинщина по понятиям Покровского? Исходя все из той же пресловутой концепции борьбы двух капиталов, Покровский приходит к выводу, что. столыпинщина явилась крупной уступкой промышленному капиталу со стороны торгового, «была весьма удачной попыткой раскрыть перед промышленным капитализмом в России последнюю дверь, которая еще оставалась закрытой, причем дверь была распахнута настежь».¹¹¹ По мнению Покровского, это произошло благодаря тому, что промышленный капитализм в 1905 г. сильно нажал на торговый капитал. Однако в 1905–1907 гг. дело не дошло все–таки до полной победы промышленного капитала («капиталы не разодрались до конца» — по выражению Покровского), так как «для торжества промышленного капитала у нас, как бы это сказать, было недостаточно пороха, чтобы дело дошло до революции».¹¹² А что же это за порох, который был необходим для торжества промышленного капитала (т. е. для революции — по концепции Покровского)? Оказывается — это все те же злополучные хлебные цены. Торговый капитал, пишет Покровский, «в то время (т. е. в начале XX века. — А. П.) все продолжал господствовать благодаря тому, что хлебные цены все продолжали ползти кверху… Соответственно с этим держался и примат торгового капитала, его перевес и по отношению к капиталу промышленному. Речь могла итти только об уступках, о компромиссе».¹¹³ Другими словами, в 1905–1907 гг., по Покровскому, объективно должен был выйти победителем торговый капитал (самодержавие), ибо уровень хлебных цен в то время благоприятствовал господству именно торгового капитала.

Революция 1905–1907 гг. потерпела поражение. Столыпинское аграрное законодательство было лишь шагом по прусскому пути развития капитализма в земледелии, оно означало грабеж крестьянской общины кулаками, неисчислимые бедствия и разорение основных масс крестьянства. Поэтому Ленин призывал массы бороться за американский путь развития, бороться против столыпинщины, призывал массы «помещать столыпинскому методу «обновления» России». А Покровский, исходя из своей неверной концепции, приходил к прямо противоположным выводам.

«Это (т. е. столыпинское законодательство. — А. П.)— писал он — не было победой массового движения как такового, это было, по существу, победой промышленного капитала»; в революции 1905–1907 гг. «формально победил торговый капитал»; а революция все же «пошла на пользу промышленного капитала, так что в конечном итоге этого переплета одержал верх промышленный капитал».¹¹⁴

Он упрекает партию большевиков в том, что большевики будто бы не заметили прогрессивной роли столыпинского аграрного законодательства и зря, мол, ругали Столыпина.

Ленин неоднократно повторял, что столыпинское аграрное законодательство было прогрессивным в экономическом смысле,¹¹⁵ поскольку оно шло по линии капиталистического развития России. Однако этот путь обеспечивал сохранение власти и доходов черносотенных помещиков. Он был рассчитан на эволюцию помещичьего хозяйства в капиталистическое, на разорение большинства крестьянства, на создание слоя кулаков, которые должны были стать опорой буржуазной монархии. Ленин призывал бороться с самодержавием за другой путь развития, за американский путь, за революционное разрешение аграрного вопроса — за путь, менее тягостный для масс. А Покровский, игнорируя высказывания Ленина, заявляет: «кадеты в значительной степени исказили облик истории, а от них заразились этим искажением и мы» (здесь Покровский имеет в виду партию большевиков. — А. П.).¹¹⁶ «Мы им вторили», — продолжает он. И дальше: «При свете той условной лжи, в которую облекала столыпинщину кадетская пресса, мы, грешным делом, прозевали в значительной степени самый крупный момент этой столыпинской социальной политики, именно его аграрное законодательство»¹¹⁷ и т. д.

Это является клеветой на Ленина и нашу партию.

Покровский выводит рабочее и крестьянское движение, так же, как и борьбу между промышленным и торговым капиталами, непосредственно из колебаний хлебных цен.

Падение хлебных цен, имевшее место в 1880 г. и продолжавшееся, до второй половины 90‑х годов, положило будто бы начало пролетарскому движению в России. Последующее затем повышение хлебных цен (со второй половины 90‑х годов и до 1914 г.) явилось причиной «обострения противоречий между крестьянином и помещиком». А отсюда, по мнению Покровского, — крестьянские восстания 1905–1906 гг. Что здесь нет ни грана марксизма–ленинизма — совершенно ясно.

Итак, параллельно с борьбой между промышленным и торговым капиталами возникают массовое рабочее и крестьянское движения. Эти движения, по утверждению Покровского, преследуют цели борьбы лишь за «пятачковые интересы» массы, т. е. цели чисто экономической борьбы (рабочего с хозяином и крестьянина с помещиком). Рабочие (не говоря уже о крестьянах) во время революции 1905–1907 гг., заявляет Покровский, «не сознавали еще конечных результатов своего революционного движения и воображали, что это движение может остановиться на победе над хозяином, тогда как надо было итти дальше и сбить царя. Этого они еще не сознавали».¹¹⁸

Покровский совершенно неверно рисует облик русского рабочего во время революции 1905–1907 гг. Мы знаем, что русский рабочий накануне революции 1905 года в своей массе был действительно еще недостаточно сознателен, однако революция в несколько месяцев просветила его, и уже в декабре 1905 г. он пошел на штурм твердынь самодержавия. Покровский же рисует русских рабочих вплоть до 1912 г. как совершенно несознательную массу, «готовую пойти за кем попало.¹¹⁹ Вопреки фактам он даже объявляет русского рабочего не только не сознательным, но и… малореволюционным. Он заявляет, что русский рабочий «был чрезвычайно мало революционен сознательно… а в 1905 г. он не был еще готов к революции».¹²⁰ А отсюда Покровский делает вывод: «Революция 1905 года не была доведена до конца, потому что восставшая масса не была до конца революционной».¹²¹ Рабочему классу нужно было потерпеть поражение в первой революции для того, чтобы стать сознательно революционным».¹²² Итак, по концепции Покровского, массы просвещает не революция, а только поражение в революции. Из этой «пораженческой теории» Покровского вытекает его голословное утверждение о том, что революционную сознательность русский рабочий приобрел только после окончания революции 1905–1907 гг. «Именно благодаря разгрому рабочего движения 1905–1907 гг., — писал Покровский, — среди рабочих слоев, сначала среди меньшинства, появляется определенно сознательный слой, — слой, который на своих плечах выносит большевистскую партию; начиная с 1912 г., он в 1914 г. в лице питерского пролетариата доводит дело почти что до революции… и совершает, наконец, революцию 1917 г., причем в 1917 г. роль масс, сознательно революционных масс чрезвычайно ярка».¹²³

Известно, что Ленин и Сталин, как раз наоборот, учили, что массы быстро просвещают именно годы революции, а вовсе не поражение в революции. «Всякая революция, — писал Ленин, — означает крутой перелом в жизни громадных масс народа… И как всякий перелом в жизни любого человека многому его учит, заставляет его многое пережить и перечувствовать, так и революция дает всему, народу в короткое время самые содержательные и ценные уроки.

За время революции миллионы и десятки миллионов людей учатся в каждую неделю большему, чем в год обычной, сонной жизни».¹²⁴

Неправильную оценку дает Покровский и крестьянству. В представлении Покровского крестьянство это какая–то инертная, совершенно не революционная масса. Впрочем, Покровский все же находит кое–какие революционные элементы и среди крестьянства. Оказывается, это были кулаки. Кулаки это «слой наиболее демократический, в деревне», который «мог бы быть опорой политической революции».¹²⁵ «Кулак, — писал Покровский, — был первым либералом в деревне… он был наиболее политически сознательным (не в смысле пролетарском, конечно, а в смысле крестьянской классовой сознательности)».¹²⁶

Что же собой представляла остальная основная масса деревни? Оказывается, эта крестьянская масса «было пауперизована», «эту массу составляли не пролетарии, а именно пауперы». А «паупер, — писал Покровский, — был совершенно не восприимчив к социалистической пропаганде, потому что он был ниже всякой политики». Поэтому в деревне, по Покровскому, помимо кулака, «не было революционных элементов вовсе».¹²⁷ Так характеризовал Покровский основные массы русского крестьянства, т. е. бедноту и середняков, в 70‑х годах XIX века. Однако эта характеристика по существу остается у Покровского в силе и для периода революции 1905–1907 гг. Покровский, во–первых, объявляет крестьянскую массу даже в 1905 г. совершенно не революционной; во–вторых, он говорит о еще большем разорении крестьянства в 80‑х и 90‑х гг. в связи с низкими ценами на хлеб; в–третьих, Покровский и для 1905–1907 гг. повторял свой тезис о том, что «кулак был первым либералом в деревне» и «определенным союзником пролетариата в борьбе с самодержавием»; в–четвертых, это вытекает из всей его концепции крестьянской революции, которая являлась будто бы результатом конкуренции на хлебном рынке между кулаком и помещиком.

Итак, по концепции Покровского, в конце XIX и начале XX веков, наряду с борьбой промышленного капитала против торгового, которая составляет «основной фон» революции, возникают параллельно рабочее и крестьянское движения. Однако эти движения были стихийны, преследовали, по крайней мере в революции 1905–1907 гг., чисто экономические цели, и их можно было «повернуть во всех направлениях».

И вот промышленный капитал, т. е. буржуазия, решает использовать эти движения в своей борьбе против торгового капитала. Посредством рабочей революции промышленный капитал в своих целях пытается нажать на торговый капитал. «Уже в 1903–1904 гг., — заявляет Покровский, — русская буржуазия начинает играть на повышение революции, начинает ту игру, которая заканчивается только после декабрьского восстания 1905 года».¹²⁸ Русская буржуазия «поддерживала в известной степени революцию, даже в октябре месяце (1905 — А. П.), в период октябрьской забастовки, питерские предприниматели аккуратно платили рабочим за забастовочные дни. Администрации заводов давали казенные пароходы депутатам для поездок в Совет».¹²⁹ И все это делалось будто бы не под нажимом революции, а по собственному желанию буржуазии. Так, промышленный капитал якобы пытался установить смычку с рабочим для того, чтобы использовать его в своей борьбе с торговым капиталом.

Однако в 1905 г. промышленному капиталу не удалось установить эту смычку с рабочим движением. Этому помешала новая сила, которая вклинивается между рабочим и буржуазией. Этой силой был «открытый» Покровским новый самостоятельный «класс» русского общества — интеллигенция.

Покровский в своих работах рассматривает интеллигенцию скорее даже не как особый самостоятельный класс со своими особыми классовыми интересами, а как какую–то надклассовую величину, специализировавшуюся на выработке идеологий. Он говорит об «интеллигенции как аппарате, который вырабатывал идеологию».¹³⁰ Вся история интеллигенции — это поиски массы. Покровский делит эту историю на периоды. «Первый период, — говорит он, — с 20‑х до 80‑х годов XIX века — можно охарактеризовать так: интеллигенция в поисках массы. Она ищет эту массу сначала среди крестьянства, потом среди рабочих, даже среди буржуазии, офицерства и т. д. Она ищет массу и не находит ее. Второй период будет с 80‑х годов и приблизительно до начала второго десятилетия XX века, когда интеллигенция нашла массу».¹³¹ И вот часть этой интеллигенции в лице профессоров, врачей с хорошей практикой, инженеров и т. д. находит себе массу в виде промышленной буржуазии и для нее вырабатывает идеологию (кадеты), другая часть интеллигенции находит себе массу сначала в лице студенчества и так называемого «третьего элемента» (статистики, агрономы, учителя), а потом? в лице крестьянства, преимущественно в его зажиточной части. Эта часть интеллигенции — эсеры. Наконец, третья часть интеллигенции находит себе массу в лице рабочего класса. Но здесь есть, с одной стороны, не–революционная интеллигенция (меньшевики), а с другой, — революционная (большевики).

И вот эта революционная интеллигенция (т. е. большевики) прилагает все силы к тому, чтобы помешать промышленному капиталу установить смычку с рабочим, ибо эта «смычка» между рабочим классом и буржуазией означала бы потерю для интеллигенции той массы, которую она, наконец, нашла.

Таким образом, по концепции Покровского, у партии большевиков, т. е. у революционной интеллигенции, в 1905–1907 гг. была чуть ли не единственная задача — сорвать революцию буржуазии. И это ей удается. Он так и пишет: «Эта классовая рабочая партия (т. е. партия большевиков. — А. П.), не давая массам пролетариата, тем массам, которые уже были охвачены революционным движением, стать орудием в руках буржуазии, тем самым, несомненно, расколола и подорвала это самое буржуазное оппозиционное движение, движение промышленного капитала и слоев, с ним связанных, так что в смысле, так сказать, буквального соответствия фактам эти люди были правы, когда ругали большевиков, говорили о них с пеной у рта, говорили, что это они сорвали революцию. Да, их революцию мы действие тельно сорвали, создав классовую рабочую партию… Мы, конечно, сорвали игру буржуазии, поскольку буржуазия играла на массовое движение».¹³² И дальше: «В 1905 году… благодаря сознательной политике большевистской партии, буржуазная игра не удалась, и буржуазия действительно проиграла свою революцию, не добилась того, к чему она стремилась, не добилась «приличной» буржуазной монархии прусского или австрийского типа. Не добилась благодаря тому, что у нас существовала классовая рабочая партия, что у нас была сознательная верхушка рабочего класса, которая не позволила буржуазии сделать из этого рабочего класса свое орудие, как это было в 1848 г. в Германии и во Франции».¹³³

Таким образом, попытка промышленного капитала нажать на торговый капитал, использовать для этого массовое рабочее движение, которое именно в это время развернулось (1905–1907 гг.), оказалась сорванной усилиями большевиков. Что же делать дальше? И промышленный капитал быстро находится — он идет на компромисс с торговым капиталом, сиречь самодержавием. «Что их (т. е. кадетов — идеологов промышленного капитала. — А. Я.) толкнуло к этому»? — спрашивает Покровский. И отвечает: «Декабрьские баррикады и их неудача». «Таким образом, — пишет Покровский, — политика промышленного капитала вовсе не была такой глупой и вздорной, как могло бы показаться с первого взгляда. Ставка была сделана (т. е. ставка на рабочее движение. — А. Я.). Правда, первая ставка была бита. Что делать? Буржуазия нашлась, — она пошла быстро направо, а друзья слева.(т. е. рабочие. — А. П.) превратились в ослов слева».¹³⁴

Итак, «рабочая революция» 1905 г., по терминологии Покровского, потерпела поражение. Промышленный капитал успел извлечь некоторую пользу для себя и из массового рабочего и из крестьянского движений в 1905–1907 гг. Эти движения, по концепции Покровского, сыграли роль «ускорителя» в деле ликвидации поземельной общины, которая мешала развитию промышленного капитала. Торговый капитал был все же напуган этими движениями и тем легче пошел на компромисс с промышленным капиталом, после того, как этот последний повернул в сторону самодержавия. Покровский так и пишет: «крестьянское и рабочее движение 1905 года в этом случае сыграло роль ускорителя».¹³⁵

Однако, несмотря на эти успехи промышленного капитала в борьбе с торговым, все же в 1905–1907 гг. «формально победил торговый капитал», была только заключена сделка (компромисс) между торговым и промышленным капиталами, а у власти остался торговый капитал (т. е. самодержавие). Это не могло удовлетворить полностью промышленный капитал, и, таким образом, борьба промышленного капитала против торгового {т. е. борьба за власть, за буржуазную монархию) не была, по концепции Покровского, окончательно снята, а должна была в будущем снова разгореться. Новым предлогом для борьбы послужила мировая война. Снова разгорелась, таким образом, ожесточенная борьба, «последняя дуэль», как говорил Покровский, между промышленным капиталом и торговым, начавшаяся с 1915 г.

И вот снова повторяется та же история, что и в 1905–1907 гг., однако с другими результатами. Промышленный капитал снова «пытается опереться на массы», «старается привлечь на свою сторону рабочую массу», чтобы покончить с самодержавием. И на этот раз промышленному капиталу, по уверениям Покровского, удается его «игра на массовое движение». Промышленный капитал устанавливает, вопреки партии большевиков, смычку с рабочими, празднует реванш после 1905 г. и садится, наконец, в феврале 1917 года в министерские кресла.

Покровский видит осуществление смычки между промышленным капиталом и рабочими во вхождении меньшевиков–рабочих во время войны в военно–промышленные комитеты, созданные буржуазией. Правда, ему невдомек, что в эти комитеты входила лишь весьма незначительная группа меньшевистски настроенных рабочих.

Почему же промышленному капиталу удается на этот раз установить «смычку» с рабочими и в результате сесть в министерские кресла? Покровский объясняет это тем, что на этот раз на сцене отсутствовала революционная интеллигенция в лице партии большевиков. «В 1917 году, — пишет Покровский, — случилось иначе, главным образом потому, что в решительный момент, в феврале 1917 года, большевики на сцене отсутствовали, их не было. Т. е. они были, но в таком незначительном числе, что они не могли играть большой политической роли. Когда Ленин приехал в начале апреля старого стиля 1917 года, дело было уже сделано, правительство Львова — Милюкова уже сидело в седле, нужно было его выкорчевывать, что нам в конце концов и удалось, как вы знаете. Но это была операция обратного характера, а помешать им в марте сесть в седло мы не могли».¹³⁶

И еще: «Буржуазия, таким образом, вопреки настроениям рабочей партии, можно сказать, через ее труп — потому что рабочая партия в это время в лице своей думской фракции была арестована и должна была готовиться к расстрелу, — осуществила ту смычку с рабочими, о которой она мечтала в 1905 г. По отношению к самодержавию и рабочему классу буржуазия торжествовала реванш после 1905 г.»¹³⁷

Такова антиленинская концепция буржуазной революции Покровского, — концепция, глубоко враждебная основам марксизма–ленинизма. Для Покровского революция — это лишь сумма отдельных случайно совпавших, самостоятельных революций, которые проводятся теми или иными классами: буржуазия проводит свою буржуазную революцию, пролетариат — свою пролетарскую или рабочую революцию, крестьянин — крестьянскую или деревенскую революцию.

Итак, по концепции Покровского, — «основным фоном», социальным содержанием революционной борьбы на всем протяжении XIX и начала XX вв. была борьба между промышленным и торговым капиталами. Эта борьба долгое время протекала с переменным успехом, что находилось в прямой зависимости от уровня хлебных цен. Однако в начале XX в. (как раз в это время политическая организация торгового капитала, или самодержавие, стала особенно стеснительным для промышленного капитала) начитается параллельно другое движение;, которое имеет свои собственные задачи — именно революционное рабочее движение. И ют промышленный капитал решает воспользоваться начавшейся рабочей революцией для того, чтобы покончить с самодержавием. Несмотря на первую неудачу в 1905–1907 гг. (которая, явилась результатом поражения массового рабочего движения), промышленному капиталу в конце концов удается это осуществить в 1917 г. Промышленный капитал ликвидирует при помощи рабочей революции самодержавие и садится в министерские кресла. Такова, в самых общих чертах антиленинская схема буржуазно–демократической революции в изображении Покровского. Эту свою схему Покровский выразил следующим образом: «В начале XX века, — писал он, — оказалась ненужной промышленному капитализму и политическая организация торгового капитала. Она стала для него крайне стеснительной; он восстал против нее и, опираясь на начавшуюся рабочую революцию, он ликвидирует самодержавие с 1905 по 1917 г., но что, ликвидируя самодержавие при помощи рабочей революции, он в то же время предпринимает ликвидацию самого себя, — этого русскому промышленному капиталу в голову не пришло».¹³⁸

VIII

Перейдем теперь к рассмотрению так называемой «рабочей революции», которая, по Покровскому, происходит параллельно и одновременно с «буржуазной революцией».

Оказывается, рабочая революция — это борьба рабочего класса за захват власти. Всякое участие рабочего класса в любой революции и в любое время — это и есть рабочая (пролетарская, социалистическая) революция. Следовательно, единственным признаком рабочей революции у Покровского является лишь участие рабочего класса в революции, а единственной задачей рабочего класса в любой революции (и в любое время) есть лишь задача завоевания власти рабочим. классом. Значит, если рабочий класс борется в революции, то он борется непосредственно за социалистическую революцию.

Покровский смешивает здесь вопрос об «общем характере революции в смысле ее общественно–экономического содержания с вопросом о движущих силах революции» (Ленин), против чего неоднократно и решительно предостерегали классики марксизма–ленинизма.

В буржуазно–демократических революциях XX в. рабочий класс России был не только движущей силой революции, но и руководителем (гегемоном) революции; в революции против самодержавия юн принес и применял пролетарские методы борьбы и т. д. Несмотря на это, революция оставалась по своему общему характеру вовсе не пролетарской, а буржуазно–демократической революцией, ибо ее непосредственной задачей было не свержение буржуазии, а ликвидация феодальных пережитков, и в первую очередь — самодержавия.

Именно этого не понимал Покровский. Он вообще целиком — отрицал буржуазно–демократический этап революции в том виде, как его понимают большевики. Не случайно поэтому Покровский никогда даже не употреблял выражения: «буржуазно–демократическая революция», а всегда — «буржуазная революция», причем употреблял его в своем специфическом понимании.

Самодержавие у Покровского это не феодальный пережиток, а политическая организация торгового капитала, т. е. организация одной из прослоек той же буржуазии. Следовательно, борьба рабочего класса. и против самодержавия (торгового капитала) — это борьба против буржуазии, т. е. борьба за социалистическую революцию.

Рабочая революция по Покровскому — это самостоятельная революционная борьба рабочего класса за власть, которая происходит параллельно и одновременно с буржуазной революцией. Промышленный капитал борется с торговым (с самодержавием) за власть для себя, а рабочий класс — за власть для себя.

По понятиям Покровского–, в стране не существует единого революционного процесса, имеющего тот или иной общий характер в смысле общественно–экономического содержания. Есть лишь ряд параллельных революционных движений, совершаемых отдельными классами в интересах собственной борьбы за власть. Эти отдельные революционные движения и революции находятся между собой лишь во внешнем взаимодействии: те или иные классы пытаются, если это им выгодна в интересах собственной борьбы, использовать эти революционные движения и революции для себя, могут заключать блоки и т. д.¹³⁹

Вот почему у Покровского нет общего определения революции 1905 года и февральской революции 1917 года. Он называет, например, революцию 1905 года то буржуазной, то рабочей, то рабоче–крестьянской, причем эти понятия у Покровского отражают, как мы видели, не характер революции, а движущие силы.

Как же излагает Покровский историю рабочей революции в России?

Рабочее движение началось в России, по словам Покровского, в 80‑х гг. XIX века. Это было тогда исключительно экономическим движением рабочего класса за свои «пятачковые интересы». Таковым движением оно оставалось по существу и позднее, вплоть до 1912 г. Русский рабочий до 1912 г. будто был способен только на экономическую борьбу с хозяином, боролся только «за права, а не за власть» и т. д.1 Правда, все эти утверждения явно противоречат фактам, таким, например, фактам, как массовые политические забастовки, вооруженные восстания, которые, как известно, имели место в 1905–1907 гг., но это, видимо, мало смущает Покровского, которому, нужно было протащить свою надуманную схему.

Мы уже видели выше, что по Покровскому, в качестве няньки рабочего класса — благодетельницы, взявшей на себя миссию уберечь «беспомощный» рабочий класс России, готовый «итти за кем попало», от посягательств промышленного капитала, — выступила интеллигенция. От этой опеки рабочий класс, по уверению Покровского, избавляется только после 1912 г. «Переломным моментом, — пишет он, — с моей точки зрения является Лена, ленские события апреля 192 г. С этого момента можно датировать у нас сознательность революционного рабочего движения, уже не внушенного интеллигенцией».¹⁴⁰

Перелом этот у Покровского получается весьма просто: «Когда им (т. е. рабочим. — А. П.), — говорит он, — показали на некоторых наглядных фактах, что невозможно бороться с хозяевами, не повалив сначала царя, тогда они все пошли по революционной дороге, и в результате получился февраль 1917 года».¹⁴¹

В 1905–1907 гг., по концепции Покровского, в России не было объективных предпосылок для перерастания буржуазно–демократической революции в социалистическую. Покровский думал, что Россия «созрела» к 1905 году только для «торжества промышленного капитала», для буржуазной монархии (или республики), для создания условий, облегчающих дальнейшее капиталистическое развитие. В статье «Два октября» (1925 г.) Покровский приписывал Ленину эти меньшевистские взгляды, прямо заявляя, будто Ленин ожидал, что «после революции… Россия станет Европой», т. е. буржуазной Европой. «А по всем этим странам (т. е. европейским странам. — А. П.), — писал Покровский, — прошла революция. Что же она оставила? А вот — не осталось царей, или, если остались, когти у них сильно обрезаны. Есть всякие свободы — печати, собраний, совести». И дальше: «Словом, ясно было, что от революции не получится ничего больше «упорядочения буржуазного общежития», при котором можно будет, осторожно выбирая выражения, проповедовать «открыто» социализм. Вот и все. Конечно, ходить в православную церковь, да и вообще в какую бы то ни было церковь будет необязательно. Конечно, можно будет вдосталь ругать начальство, но что начальство будет чужое, буржуазное, «синее», на этот счет не было никаких сомнений. И когда Ленин стал писать о национализации земли как ближайшей задаче русской революции, это, не будем греха таить, смутило многих и очень многих большевиков».¹⁴²

Итак, Покровский в вопросе о революции 1905–1907 гг. оставался фактически на антиленинских позициях. Применяя в России совсем в иную эпоху — в период империализма, шаблон «буржуазной революции», ожидая механистически от революции в России тех же результатов, которые получились в странах Запада за полстолетия или за столетие ранее, не замечая особенностей обстановки царской России в период империализма, Покровский естественно не видел объективных предпосылок в России в 1905–1907 гг. для перерастания буржуазно–демократической революции в социалистическую. Он видел лишь то, что было на Западе «в результате буржуазной революции — именно использование буржуазией рабочих и крестьянских движений в интересах капитала. Он и для России XX века строил такую же концепцию: промышленный капитал использовал «рабочую революцию» (т. е. рабочий класс) в борьбе с торговым капиталом, т. е. самодержавием за свое политическое господство.

Поэтому у него и получилось, что «рабочая революция» в 1905–1907 гг. (т. е. участие рабочего класса в буржуазно–демократической революции) — выдуманная интеллигенцией революция, на которую приходилось тащить рабочих чуть ли не силой. «В масштабе всей страны, — писал Покровский, — рабочее движение развертывалось все же довольно медленно… Гораздо быстрее, хотя зато и поверхностнее, был отклик на начавшуюся революцию в среде интеллигенции и отчасти буржуазии».¹⁴³

В этом свете чрезвычайно характерна оценка Покровским московского вооруженного восстания в декабре 1905 г. В самом деле, как же объяснить, например, московское вооруженное восстание, если рабочий класс не был готов к революции в 1905–1907 гг., если до 1912 г. он был совершенно несознательным и вообще недостаточно революционным? Известно, что и буржуазия и меньшевики обвиняли большевиков в том, что они будто бы искусственно вызвали декабрьское восстание, чуть ли не инсценировали его. На этой же точке зрения фактически стоит и Покровский. Известно, что Ленин и Сталин рассматривали декабрьское вооруженное восстание в Москве в 1905 г. как величайшее движение пролетариата после Парижской коммуны. «Мы должны заявить открыто и во всеуслышание, — писал Ленин в 1908 г., — в поучение колеблющихся и падающих духом, в посрамление ренегатствующих и отходящих от социализма, что рабочая партия видит в непосредственно революционной борьбе масс, в октябрьской и декабрьской борьбе 1905 года, величайшие движения пролетариата после Коммуны, что только в развитии таких форм борьбы лежит залог грядущих успехов революции, что эти образцы борьбы должны служить нам маяком в деле воспитания новых поколений бордов».¹⁴⁴

А Покровский фактически повторяет меньшевистско–либеральные зады. «Что и мы (т. е. большевики. — А. П.) в сущности не отказались от партизанских действий, — говорил Покровский, — показывает опыт того же 1905 года. Что такое было декабрьское восстание 1905 года? Ряд партизанских действий несколько иного стиля, чем народовольческие выступления, потому что тут бы то в руках большее количество вооруженных сил, но это все–таки была чистейшая партизанщина».¹⁴⁵ Так «оценивает» Покровский это величайшее движение пролетариата. Покровский вслед за меньшевиками видит в этом восстании лишь «затею» большевиков, не имеющую будто бы корней в массах. «Нет никакого сомнения, — писал он, — что сознания безусловной неизбежности вооруженной борьбы у широких масс Москвы в декабре 1905 г. еще не было, иначе эти массы сумели бы достать оружие и увлечь за собой солдат — словом, вели бы себя, как вели они себя в Петербурге в феврале 1917 г. и в Москве в октябре 1917 г., а не так, как они вели себя в 1905 г.»¹⁴⁶

Для чего же тогда нужно было большевикам поднимать восстание, если для него налицо не было соответствующих условий, как это «доказывает» Покровский? Объяснение Покровского просто смехотворно. Оказывается, «если бы московские и ряда других центров рабочие не выступили в декабре с оружием в руках, говорить о революции 1905 г. было бы очень трудно». И дальше: «Не призывать к оружию в декабре — значило бы повторить и удвоить ошибку… После этого меньшевистские контрреволюционные настроения весьма легко овладели бы массами… Массы хотели дать отпор царизму, но не знали, как это сделать. Большевики показали им, как это делается… Но если бы и большевики не сумели этого показать, это значило бы, что революционного руководства у русского пролетариата нет».¹⁴⁷

Так объясняет Покровский декабрьское вооруженное восстание в Москве.

Эта «схема» Покровского находится в явном противоречии с фактической историей — декабрьского восстания пролетариата и с марксистско–ленинской теорией революции.

Но почему же тогда декабрьское вооруженное восстание потерпело поражение? Вот как отвечает на этот вопрос тов. Сталин: «Почему же революция 1905 г., — писал он в «Заметках на современные темы», — потерпела поражение, несмотря на существование советов, несмотря на правильную политику большевиков? Потому, что феодальные пережитки и самодержавие оказались тогда сильнее, чем революционное движение рабочих».¹⁴⁸

А у Покровского революция («рабочая революция» в 1905–1907 гг.) была по существу преждевременной революцией, так как социально–экономических корней для этой революции будто бы не было. Поэтому она и потерпела поражение. «Революция 1905 года, — заявляет Покровский, — не была доведена до конца потому, что восставшая масса не была до конца революционной».¹⁴⁹

Только после ленских событий, по мнению Покровского, произошел перелом в рабочем классе России, который выходит на самостоятельную революционную дорогу. Уже в феврале 1917 года он приходит к «настоящей» пролетарской революции. А интеллигенция, указав правильный путь рабочему классу, в 1917 году «от них (т. е. от рабочих — А. П.) отстает значительно».¹⁵⁰ Интеллигенты петущком, петушком бегут за рабочим движением, но не могут его догнать.¹⁵¹ «Большевики в то время (т. е. к 1917 г. — А. П.) не были насестах, были в ссылке или за границей, в эмиграции, а интеллигенция, которая оказалась налицо — меньшевики и эсеры, — несомненно, шла ниже уровня рабочего движения. Рабочие требовали республики, а интеллигенция требовала, лишь, чтобы только не провозглашали монархии»,¹⁵² т. е. как будто тоже стояла за республику.

В результате всего этого промышленному капиталу удалось то, что не удалось ему в 1905 г.: опутать рабочий класс, установить с ним смычку и при его помощи «сесть в министерские кресла».

Здесь весьма наглядно видно, как у Покровского не увязываются концы с концами в его концепциях. В самом деле, с одной стороны, рабочий класс после 1912 г. становится сознательно революционным классом, прекрасно видит свои конечные цели и в своей революционной сознательности далеко обгоняет даже интеллигенцию. А с другой стороны, у того же Покровского получается, что промышленный капитал, воспользовавшись в 1917 году «отсутствием» на сцене революционной интеллигенции, т. е. большевиков, — которые, следовательно не могли помешать промышленному капиталу, — устанавливает смычку с рабочим классом и ведет его за собой. Но где же здесь тогда революционная сознательность рабочего класса?

Но были ли глубокие социально–экономические условия внутри царской России накануне 1917 г. для того, чтобы могла произойти в 1917 г. социалистическая революция? Оказывается, по концепции Покровского, во внутренней обстановке царской России не было таких условий. На очереди еще стояла объективно, по Покровскому, борьба с торговым капиталом за торжество промышленного капитала, следовательно, предстояли еще долгие годы развития и процветания в России промышленного капитализма. Поэтому Покровский заявлял, повторяя слова меньшевиков, что «к социализму в 1917 г. русский рабочий класс в целом готов не был». И дальше: «И в этом смысле (т. е. в смысле умения сознательно осуществить социализм. — А. П.), в смысле средств организованности, необходимой и т. д русский рабочий класс в 1917 г. не был готов для перехода на социалистическое хозяйство. Это не подлежит никакому сомнению».¹⁵³

Итак, накануне 1917 г., по мнению Покровского, никаких оснований, никаких внутренних социально–экономических предпосылок для социалистической революции в России не было. Но почему же тогда в феврале 1917 г. в России произошла все–таки революция. Покровский видит корни этой революции исключительно во внешних причинах, именно в мировой войне, причем даже называет февральскую революцию 1917 года антивоенной революцией.¹⁵⁴

Конечно, мировая война (так же, как и русско–японская война по отношению к революции 1905 г.) ускорила революцию 1917 г., потому что принесла новые бедствия массам, обострила уже имевшиеся налицо внутренние противоречия, создала ряд новых трудностей самодержавию, облегчила пролетариату и крестьянству (благодаря, например, наличию оружия на руках у масс) борьбу с царизмом и т. д. Однако в самом существе дела она ничего не меняла, потому; что социально–экономические основания революции коренились глубоко в недрах самой царской России.

Ленин и Сталин называли войну лишь «ускорителем», «всесильным режиссером» революции. А Покровский в противовес этим ленинско–сталинским положениям видел фактически в войне основную причину революции, которая разразилась в России, несмотря на мнимое отсутствие соответствующих оснований и условий внутри страны. Правда, Покровский прямо не отрицает наличия между определенными классами внутри общества противоречий, которые могут в конце концов привести к революции, но по существу он их дезавуирует, заявляя, что момент революции всегда может быть отодвинут «в мирное» время на неопределенное количество лет и что подобная революция неизбежна лишь «в общей перспективе». «Этот взрыв (т. е. революция. — А. П.), — писал Покровский, — той или другой политикой правящих классов мог быть отодвинут на неопределенное почти количество лет».¹⁵⁵

Для того, чтобы вспыхнула революция, по «теории» Покровского, мало еще наличия «классов–взрывателей», — как он выражается. Нужен еще «толчок, искра… непосредственно вызвавшая взрыв».¹⁵⁶ И этим толчком может быть, по Покровскому, только война. Следовательно, без войны не могла бы быть и революция.

Он заявляет, что «взрывателем» революции 1905–1907 гг. послужила японская война,¹⁵⁷ «взрывателем» (а не «ускорителем») революции 1917 года явилась мировая война.

Итак, Покровский видит причины, вызвавшие революцию 1917 года, не во внутренних, а во внешних условиях, причем в февральской революции 1917 года, так же, как и в Октябрьской революции, он видит настоящую рабочую, т. е. социалистическую революцию, в противовес революции 1905–1907 гг., которая, как мы уже знаем, была, по Покровскому, не «настоящей» революцией. «В марте 1917 г., — писал Покровский, — победила революция, несомненно, настоящая рабочая революция»,¹⁵⁸ революция, не внушенная интеллигенцией.

Но как же получилось, что уже в феврале 1917 года произошла в России социалистическая революция, если, по Покровскому, Россия еще «не созрела» для социалистической революции?

Покровский рассуждает примерно так: война, которая была результатом внешней политики царизма, привела, с одной стороны, к новой вспышке борьбы между промышленным и торговым капиталами и к стремлению промышленного капитализма произвести дворцовый переворот, а с другой стороны, она вызвала колоссальную хозяйственную разруху промышленности, транспорта, продовольственный кризис (кстати, этот последний Покровский считает «той апельсиновой коркой, на которой поскользнулась династия Романовых в феврале 1917 г.»,¹⁵⁹ и т. д.). Словом, «русское народное хозяйство», по словам Покровского, к 1917 г. в (результате войны оказалось на краю гибели, на краю полного краха. Надо было во что бы то ни стало спасать это хозяйство, а для этого в первую очередь надо было прекратить войну как источник разрухи. «Нужно было спасти русское народное хозяйство, — писал Покровский, — и на это спасение вступил русский пролетариат. В этом, употребляя старомодное выражение, — его великая историческая миссия в русской революции. И он его действительно спас. Только диктатура пролетариата это и могла осуществить».¹⁶⁰

Итак, по концепции Покровского, русский пролетариат совершил в феврале 1917 г. революцию потому, что необходимо было заключить мир и спасти от гибели русское народное хозяйство. Таковы были предпосылки революции 1917 года, вытекавшие в конечном итоге из внешнего фактора, — войны.

Но почему же эта «антивоенная» революция оказалась революцией социалистической? Ответ на этот вопрос мы находим в статье Покровского «Семь лет пролетарской диктатуры». Оказывается, «у нас (у большевиков. — А. П.) была незамечавшаяся нами, но чрезвычайно ценная монополия — монополия на заключение мира потому, что только мы, поднявшие еще в Циммервальде и Кинтале знамя восстания против мирового империализма, только мы могли разорвать империалистическую цепь и заключить мир. Никто другой этого сделать не мог — вот почему никакое другое правительство, кроме большевистского, было немыслимо осенью 1917 г. Никакое другое правительство в 1917 г. было просто немыслимо». И большевикам пришлось поэтому взять власть в свои руки. А раз власть оказалась в руках большевиков, то им ничего не оставалось делать, как итти к социализму: «Ничего другого мы не могли сделать» — заявляет Покровский. Это оригинальное объяснение происхождения социалистической революции в России наглядно характеризует всю антиленинскую концепцию Покровского, пытающуюся «объяснить» и сочетать происхождение социалистической революции в России в 1917 г. с меньшевистским тезисом о том, что по своему внутреннему развитию Россия к 1917 г. еще «не созрела» для социалистической революции. То, что произошло, было, по Покровскому, только лишь «совпадением нашей социалистической программы с тем, чего объективно требовал момент»,¹⁶¹ т. е. спасения русского народного хозяйства и заключения мира.

Поэтому Февральская революция 1917 года, проделанная рабочими и солдатскими массами, должна была носить социалистический характер. И Покровский категорически утверждает это. «Таким образом, — пишет он, — февральская революция была не только рабочей революцией, не только пролетарской революцией, по социальному составу той массы, которая низвергла самодержавие и фактически стала у власти, но неизбежно была и социалистической революцией совершенно объективно».¹⁶²

В другом месте Покровский утверждает, что «Диктатура пролетариата «де–факто» была уже налицо в Петербурге 12 марта 1917 года. Ей восемь месяцев понадобилось, чтобы завоевать себе «де–юре» и подчинить себе всю страну».¹⁶³ Это он подчеркивает неоднократно и совершенно категорически. Даже одну из своих статей, посвященную февральской и октябрьской революциям 1917 года, он назвал «Два октября». Итак, Покровский не видит никакой принципиальной разницы между февральской буржуазно–демократической и Октябрьской Социалистической революциями. Для него обе эти революции — социалистические, и если бы не случайность — отсутствие в Петрограде в феврале 1917 года Ленина и партии большевиков, — то уже в феврале, по Покровскому, было бы то, что произошло в октябре 1917 года. «Благодаря тому, — пишет он, — что в первый момент этой партии (партии большевиков. — А. П.) на сцене не оказалось, получилась длинная восьмимесячная агония старго режима…, сделавшая необходимой вторую операцию, …операцию, которая могла бы быть, конечно, сбережена». «Можно было бы, — говорится дальше, — сберечь русскому народу вторую революцию, Октябрьскую революцию, которая все же стоила довольно много пролетарской крови, и сразу установить тот режим, который установился у нас после Октября 1917 года».¹⁶⁴

Такова общая концепция «рабочей революции» Покровского, которая, по его словам, развивалась с 1905 по 1917 год параллельно с «буржуазной революцией».

На ряду с этими двумя революциями и в это же самое время происходила, по Покровскому, крестьянская революция в деревне.

IX

Концепция «крестьянской революции» у Покровского в общем такова: в течение более 300 лет (с XVI по начало XX века) мелкое крестьянское хозяйство боролось с крупным помещичьим хозяйством «за право своего существования». На этом фоне «развертывается… длинный ряд крестьянских революций. Смутное время, революция Хмельницкого на Украине, восстание Степана Разина и, наконец, Пугачевский бунт к концу XVIII века». «В начале XX века, — заявляет Покровский, — опять в крестьянине вспыхнула та же жадность земли, опять он полез на помещика и на этот раз, пользуясь тем, что в стране начало происходить рабочее движение, полез с большим успехом, чем раньше. В 1917 году он добился своего: помещик–паразит был разбит, помещичья земля перешла в руки крестьян».¹⁶⁵

Но почему же в 1905–1907 гг. крестьянин снова «полез на помещика»? Причиной этого, по уверениям Покровского, явилось повышение хлебных цен на рыже и борьба на этом рынке между крестьянином и помещиком. «Обострение отношений этих двух сил на хлебном рынке — крестьян и помещиков, — писал Покровский, — должно бы до столкнуть их лбами совершенно неизбежно».¹⁶⁶ Отсюда у Покровского естественно вытекало, что эта борьба с помещиком относилась прежде всего к кулаку, который из среды крестьян в первую очередь выступал на рынке в качестве продавца хлеба. Вот почему в концепции Покровского именно кулак являлся основной революционной силой в борьбе против помещика, раз основой этой борьбы являлось столкновение на хлебном рынке конкурентов — крестьянина и помещика. «Вы поймете, — писал Покровский, — что в этой растущей крестьянской буржуазии возникал чрезвычайно случайный, правда, и не на далекое расстояние, но несомненный союзник пролетариата против самодержавия. Нужно было только, чтобы отношения этого союзника и той силы, на которую опиралось самодержавие, т. е. помещики, особенно обострились. Этого обострения было достаточно для того, чтобы перетянуть эти силы (кулака. — А. П.) окончательно на сторону революции, сделать эти силы антипомещичьими в настоящем смысле этого слова и, значит, сделать его определенным союзником пролетариата в борьбе с самодержавием. Этого и достигло изменение в конъюнктуре хлебного рынка во второй половине 90‑х годов».¹⁶⁷

Такова концепция Покровского: крестьянская революция в деревне в 1905–1907 гг. началась под влиянием изменения в конъюнктуре хлебного рынка, причем это изменение в конъюнктуре в качестве революционной силы выдвинуло на первый план кулака — этого «присяжного», по выражению Покровского, «первого либерала в деревне». Кулак явился руководителем крестьянской революции в деревне, вел за собою все, политически инертное крестьянство. Вот почему, по Покровскому, кулак являлся основным союзником пролетариата в борьбе с самодержавием. Впрочем, уже в «Русской истории в самом сжатом очерке» Покровский несколько видоизменяет свою точку зрения на «крестьянскую революцию». Ему пришлось отступить в этом вопросе, потому что слишком уж резко выпирали факты, свидетельствовавшие о том, что крестьянским движением руководил фактически вовсе не кулак, а рабочий, который опирался не на зажиточные слои, а на пролетарские и полупролетарские элементы деревни. Вот почему Покровский вынужден был, ломая свою схему, признать это в «Русской истории в самом сжатом очерке». «Выключая случаи — довольно редкие, — писал он, — когда организаторами деревенского движения являлись деревенские демократы. в лице зажиточного крестьянства, это движение толкалось вперед именно рабочим движением». И дальше: «Распропагандированный в городе рабочий, став безработным, нес пропаганду к себе, в родную деревню… «Итак, первой общественной группой, руководившей деревенским движением, были рабочие, опиравшиеся на пролетарские и полупролетарские элементы деревни».¹⁶⁸

Впрочем, в ряде случаев, в этом же «Сжатом очерке» он фактически смазывает эти свои признания о руководящей роли рабочего и о бедноте как наиболее активной части движения.

Под видом «доказательств», что «крестьянская революция» начала XX века была «движением всего крестьянства в целом», Покровский фактически силится отрицать участие в революции бедноты в качестве наиболее активной части крестьянского движения. Он приводит в качестве примера крестьянское восстание в Полтавской и Харьковской губерниях в 1902 г., в котором особенно ярко выразилось участие беднейшего крестьянства. Как же он трактует это восстание? «Главную массу восставших составляло беднейшее крестьянство… Это наводит на искушение изобразить и все крестьянское восстание в Полтавской и Харьковской губ. в марте — апреле 1902 г. как восстание деревенской бедноты. Но это было бы верно лишь немногим более, нежели изображение всего движения как голодного бунта».¹⁶⁹ Приводя затем целый ворох рассуждений на тему о бедноте, Покровский в конце концов приходит к выводу, что «это были, таким образом, начавшие разоряться типичные средняки, а вовсе не беднота».¹⁷⁰

Затем он находит, что «целый ряд сельских старост и сотских (мелкая полицейская должность. — А. П.) даже руководили местами движением»,¹⁷¹ т. е. полтавско–харьковским восстанием 1902 года, и тут же доказывает, что этих «руководителей» движением едва ли можно отнести к бедноте. Но так было, по словам Покровского, не только на Полтавщине и Харьковщине. «И еще больше этот факт, — пишет он, — станет перед нами во всей ясности, когда мы перейдем к крестьянскому движению в других местностях».¹⁷² Он «доказывает», что и в этих местностях наиболее активная роль в движениях принадлежала вовсе не бедноте, а руководителями и агитаторами выступали мелкие лавочники, кулаки, старосты, даже судьи и т. д. Так Покровский по существу смазывает свои же правильные заявления о рабочем как об основном руководителе движения.

Во всех работах Покровского явно сквозит недооценка роли крестьянства в революции. Крестьянским движениям он придает исключительно местное внутридеревенское значение: они носили, по его словам, лишь чисто «экономический» характер борьбы крестьянина с помещиком. Основные массы крестьянства (эту «инертную», по его «теории», массу), и даже пролетарские и полупролетарские слои деревни, приходилось специально раскачивать, тащить чуть ли не на аркане на революцию. Поэтому Покровский категорически отрицает стихийность крестьянского движения — этот несомненный признак глубины движения в массах.¹⁷³ По его словам, крестьянское движение в 1905–1907 гг. было поверхностным движением, поэтому он объявляет тщетными надежды некоторых (т. е. большевиков, конечно) на глубокое массовое стихийное восстание в деревне, которое поддержало бы рабочее движение в городе. «Деревня, — пишет он, — даже в лице ее пролетариата, была настроена еще более «экономистски», чем город, тогда как и город, мы видели, был еще в лице своих широких слоев в достаточной степени «экономистом». И дальше: «Но в 1905 г. у нас многие переоценивали значение стихийности в революции. С этим и связаны были надежды, которые многими возлагались на крестьянство». «Представление о стихийности деревенского движения было ошибкой не только некоторой части большевиков, но и еще больше — легендой»…¹⁷⁴

Так писал Покровский. А Ленин, как раз наоборот, неоднократно говорил о стихийности крестьянского движения в 1905–1907 гг. как о показателе глубины этого движения, которому, однако, партия должна была придать сознательный, организованный характер. Например, в феврале 1907 г. в статье «Вторая Дума и вторая волна революции» Ленин писал: «Мы с восторгом приветствуем приближающуюся волну стихийного народного гнева. Но сделаем все, от нас зависящее, чтобы новая борьба была как можно менее стихийной, как можно более сознательной, выдержанной, стойкой».¹⁷⁵

Недооценка роли крестьянства в революции сказывается у Покровского достаточно ярко на протяжении всех его работ, посвященных русской революции. В своих работах он в общем чрезвычайно мало уделяет места крестьянскому движению, середняк у него совершенно выпадает (он говорит только о кулаке и бедноте).

X

Перейдем теперь к некоторым общим выводам и оценкам Покровского, которые он дает революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 года, т. е. буржуазно–демократическому этапу революции.

Концепция русского исторического процесса, ошибочные методологические взгляды Покровского, ничего общего не имеющие с марксистско–ленинскими, мешают Покровскому правильно оценить характер и движущие силы буржуазно–демократической революции в России. Покровский не понимает и не может понять нашей революции и ее особенностей. Он механистически разрывает единый революционный процесс в России на ряд параллельных самостоятельных революций, совершаемых различными классами для себя, причем эти отдельные параллельные революции («буржуазная», «рабочая», «крестьянская» и др.) находятся лишь в некотором внешнем взаимодействии между собой.

Концепция Покровского фактически приводит к отрицанию буржуазно–демократического этапа русской революции. Известно, что социальным содержанием буржуазно–демократической революции является борьба против крепостнических остатков, мешающих дальнейшему свободному развитию производительных сил. Покровский же вырывает самую основу буржуазно–демократической революции, объявляя важнейшие остатки крепостничества — помещичье землевладение и самодержавие — буржуазными учреждениями (торговый капитализм). У него получается, что только земельная община и верхушка самодержавной власти мешают дальнейшему развитию промышленного капитализма в России. А отсюда — задачи буржуазной революции в России сводятся у него к задачам устранения общины в деревне и персональной смены монарха и его правительства (замены представителей торгового капитала представителями промышленного). Но общину устраняет само царское правительство (торговый капитал), правда, под некоторым нажимом капитала промышленного. Для смены же монарха и его правительства достаточен дворцовый переворот. Так что в сущности, по концепции Покровского, буржуазная революция была вовсе не нужна, о чем он прямо и заявляет. Выполнение этих задач и было бы торжеством промышленного капитала и завершением его борьбы против торгового.

Покровский почти нигде не употребляет даже термина «буржуазнодемократическая революция» и ограничивается термином «буржуазная революция», которую понимает как борьбу за установление господства «промышленного капитала».

Это видно, напр., из следующих его слов во введении к 3‑й части «Русской истории в самом сжатом очерке»: «Термин «буржуазная революция», — писал Покровский, — можно понимать двояко: или это означает революцию, создающую условия, необходимые для существования буржуазного, капиталистического строя, или это означает революцию, которою руководит буржуазия». «В первом смысле, — заявляет далее Покровский, выдавая свою неверную точку зрения за взгляды партии, — понималось название «буржуазная революция» в 1905–1907 гг. преимущественно нами, большевиками. Во втором смысле понимали его меньшевики и в особенности Плеханов…» ¹⁷⁶

Но с борьбой между промышленным и торговым капиталами («буржуазная революция») совпало в конце XIX и начале XX века начинавшееся рабочее движение, которое в 1905 г. усилиями интеллигенции вылилось в «рабочую революцию» (правда, еще не в «настоящую» рабочую революцию с социалистическими задачами). Вместе с тем, более или менее случайно, в это же время (1905–1907 гг.) снова «полез на помещика» крестьянин для удовлетворения своей многовековой жажды земли («крестьянская резолюция»).

Вот этими начинавшимися параллельно революциями и решил тогда воспользоваться промышленный капитал для своей более успешной борьбы с торговым капиталом, причем промышленному капиталу пришлось прибегнуть к помощи рабочей революции потому, что это время — начало XX века — было объективно не совсем благоприятно для промышленного капитала, ибо хлебные цены ползли тогда кверху, и «ходил гоголем» торговый капитал. Но промышленному капиталу этот маневр не удался благодаря вмешательству третьей силы — интеллигенции. В результате, вместо помощи, промышленный капитал получил от «рабочей революции» совсем не то, чего ожидал: «рабочая революция» в 1905 г. сорвала революцию промышленного капитала (т. е. «буржуазную революцию»), однако, в выигрыше все–таки оказался промышленный капитал, несмотря на свое поражение: само самодержавие ликвидирует в угоду промышленному капиталу поземельную общину.

Во время мировой войны промышленный капитал опять столкнулся с торговым. В своей борьбе он снова, как и в 1905–1907 гг., пытается опереться на массовое движете. И на этот раз это ему вполне удается по случайной причине: из–за отсутствия на сцене революционной интеллигенции (т. е. большевиков). А когда эта интеллигенция подоспела, было уже поздно: промышленный капитал уже успел установить смычку с рабочим движением и усесться в министерские кресла. Казалось, что промышленный капитал торжествует свою победу, но тут появилось совершенно непредвиденное обстоятельство. Оказывается, мировая война совершенно неожиданно создает предпосылки для социалистической революции в России, которые отсутствовали внутри страны. И пролетариат, при помощи которого промышленный капитал пришел к власти, неожиданно для всех уже в феврале 1917 года совершает настоящую рабочую революцию, т. е. социалистическую революцию, причем совершает ее уже без помощи интеллигенции.

«Буржуазия, — писал Покровский, — и в особенности говорившая от ее лица интеллигенция, надеявшиеся вступить в царство божье свободы, налетели со всего маху на пролетарскую диктатуру. Это до такой степени не входило во все их расчеты, до такой степени было странно, нелепо и дико для них, что они взвыли, как вы знаете, возопили, отреклись от этой революции, заявили, что она «не настоящая».¹⁷⁷

О крестьянской революции Покровский говорит лишь в отношении 1905–1907 гг. В феврале же 1917 года «крестьянская революция», т. е. крестьянство, отсутствует совершенно. Участие солдата (т. е. крестьянина в солдатской шинели) в этой революции он рассматривает с совершенно иной точки зрения: солдат для него только участник антивоенной революции, т. е. революции, направленной исключительно против затянувшейся войны. «Крестьянская революция».1905–1907 гг. стоит у Покровского несколько особняком, преследуя лишь свои местные специфические задачи («жажда крестьянина на землю»). Хотя Покровский и говорит о союзе между «рабочей» и «крестьянской» революциями, однако эти слова остаются у него висеть в воздухе. В 1917 году крестьянин получает, наконец, долгожданную землю из рук пролетариата.

Итак, объективными задачами революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 года, по концепции Покровского, были задачи, связанные с необходимостью установления буржуазного строя в России. Именно только эти задачи, вытекавшие из внутренней обстановки царской России, объективно стояли на очереди дня. Хотя для разрешения этих задач и не требовалась революция, однако, поскольку в это время происходило рабочее движение, превращенное усилиями революционной интеллигенции в революцию, эта «рабочая революция» сыграла объективно роль ускорителя в разрешении стоявших на очереди дня буржуазных задач. Вот именно только в этом смысле и понимает Покровский термин «буржуазная революция».

«Рабочая революция», по Покровскому, не имела в 1905–1907 гг. никаких задач, объективно стоявших в то время на очереди дальнейшего развития России. По его концепции, эго было, точно так же, как и крестьянское движение, только обычным движением экономического порядка, т. е. обычной борьбой «за права» — экономической борьбой рабочего с хозяином и крестьянина с помещиком. Даже революционная интеллигенция, которая, как мы видели, превратила (или, вернее, пыталась превратить) это экономическое движение д революцию, не смогла выдвинуть перед этой революцией никаких положительных задач в интересах пролетариата. До социалистической революции пролетариат России еще, мол, «не созрел», а объективно стоявшие на очереди дня задачи борьбы за установление буржуазного строя были в интересах буржуазии, а не пролетариата (пролетариату было все равно, какая буржуазия стояла у власти — торговая или промышленная). Именно поэтому революционная интеллигенция и ставила перед «рабочей революцией» задачи негативного порядка — помешать промышленной буржуазии использовать пролетариат в своей борьбе с торговой, т. е. сорвать буржуазную революцию. Если же и стояли перед «рабочей революцией» кое–какие положительные задачи, то разве только необходимость показать рабочему на будущее время, «как это делается». Накануне 1917 г. «рабочая революция», по концепции Покровского, в сущности тоже не имела никаких перспектив, вытекавших из внутренних условий царской России. Объективно на очереди дня продолжала стоять, как утверждал Покровский, все та же борьба за установление буржуазного строя в России. И только случайно и неожиданно для всех в Россию к 1917 году буквально свалились извне предпосылки социалистической революции.

Итак, по Покровскому, революцию 1905–1907 гг. делали рабочие и отчасти крестьянские массы; буржуазия же, не принимавшая непосредственного участия в революции, рассчитывала лишь воспользоваться результатами этой революции. Вот почему Покровский и считает в общем революцию 1905–1907 гг. рабочей пролетарской революцией. Но участие в этой революции интеллигенции как руководящего начала («сверху») и параллельная революция в деревне («снизу») превращали эту рабочую революцию в не настоящую революцию. «Эта идеологическая комбинация (т. е. «присутствие революционной интеллигентской группы». — А. П.), — пишет Покровский, — не дает возможности рассматривать первую русскую революцию… как чисто пролетарскую революцию».¹⁷⁸ Не только присутствие революционной интеллигенции делало, по Покровскому, революцию 1905–1907 гг. не чисто пролетарской, но и участие в ней крестьянства. «Но если мы будем рассматривать движение снизу, то опять–таки найдем здесь непролетарские элементы. Этим непролетарским элементом было крестьянство».¹⁷⁹ Покровский склонен даже на этом основании считать революцию 1905–1907 гг. рабоче–крестьянской революцией, хотя гораздо чаще называет ее рабочей, пролетарской революцией, а иногда и буржуазной в том специфическом понимании, о котором мы говорили выше, т. е. как борьбу промышленного капитала с торговым. «Была ли наша революция 1905 года чисто пролетарской, — спрашивает Покровский, — или же она была пролетарско–крестьянской, рабоче–крестьянской?» и сам же отвечает: «Я считаю, что она была рабоче–крестьянской революцией».¹⁸⁰

Зато февральскую революцию 1917 года Покровский считает уже «настоящей рабочей революцией». «В марте 1917 г., — пишет он, — «победила резолюция, несомненна, настоящая рабочая революция».¹⁸¹ И вовсе не потому он считает ее настоящей рабочей революцией, что на ее долю «свалились» извне социалистические задачи, а потому, что в ней якобы уже не принимали участия ни крестьянские массы, ни интеллигенция.

Мы уже говорили о том, что своей концепцией Покровский но существу отрицает буржуазно–демократический этап русской революции, перепрыгивает через незавершенную в то время буржуазнодемократическую революцию прямо к революции социалистической. «У нас в России в 1917 г., — писал он, — могла быть или социалистическая революция или никакой».¹⁸² «Так или иначе, уже в 1914 г. друг против друга стояли две международные силы — буржуазия на одной стороне, пролетариат — на другой. Взрыв мог произойти всюду, и всюду немедленно он отлился бы в форму социалистической революции. В России и Германии — отчасти и в Италии — мы имеем уже фактические доказательства этого. Но почему дело началось в России?».¹⁸³ Даже в 1905 г. могла бы сразу произойти, по мнению Покровского, социалистическая революция в России. «Если бы мы сумели, — пишет он, — использовать ростовцев и саперов, которые шли нам в руки…, не будет чересчур смелым предположить, что февраль 1906 года оказался бы похожим на февраль 1917 г.»,¹⁸⁴ а февраль 1917 г. у Покровского, как мы видели, — это социалистическая революция.

Итак, по концепции Покровского выходит, что в 1906 г., 1914, 1917 гг. (февраль) Россия стояла уже непосредственно перед социалистической революцией, а не перед неизбежным, может быть, весьма кратковременным, этапом буржуазно–демократической революции.

XI

Остановимся теперь на том, как Покровский изображает партию большевиков, партию Ленина — Сталина в революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 года. Оказывается, даже в 1917 году, по утверждению Покровского, «большевики были крайним левым крылом …интеллигенции»¹⁸⁵ — не больше. Он повторяет клевету меньшевика Аксельрода о том, будто наша партия в 1905 г. была «партией студентов и курсисток». Покровский прямо так и заявляет: «Аксельрод не без некоторого основания называл партию этого периода партией студентов и курсисток». Он заявляет, будто в 1905–1907 гг. существовала лишь «проблема рабочей партии» и будто эта партия еще только формировалась. И только в 1912 г. «появляется определенно сознательный слой» рабочих, который и «выносит на своих плечах большевистскую партию».¹⁸⁶ Совершенно очевидно, что это клевета на партию большевиков, гениально руководившую на всем протяжении русской революции боями пролетариата и трудящегося крестьянства сначала против самодержавия и крепостников, а потом против буржуазии.

Великую борьбу большевистской партии против меньшевиков и других мелкобуржуазных течений до 1917 г. Покровский изображает как… «склоку», «грызню», которая будто бы лишь ослабляла партию. «Главное было то, — пишет он, например, в своей «Русской истории в самом сжатом очерке», — что «склока» большевиков с меньшевиками лишала тех и других доверия в глазах рабочей массы… Беспартийные… рабочие просто недоумевали, о чем спорят между собою товарищи–интеллигенты, и, в отчаянии от отсутствия единого партийного руководства, готовы были пойти за кем попало».¹⁸⁷ Оказывается, революция 1905–1907 гг. в Петербурге, по «изысканиям» Покровского, «терпела одну неудачу за другой прежде всего благодаря той «склоке» трех революционных организаций — соц.–демократического большинства, соц.–демократического меньшинства и эсеров, о которой уже говорилось»,¹⁸⁸ и т. д. Так безответственно искажает Покровский ту великую борьбу партии Ленина — Сталина, благодаря которой только и стала возможной организация партии нового типа — партии боевой, революционной, смелой, сплоченной, дисциплинированной, «достаточно опытной, чтобы разобраться в сложных условиях революционной обстановки, и достаточно гибкой для того, чтобы обойти все и всякие подводные камни на пути к цели» (Сталин). Товарищ Сталин говорил: «Если нашей партии удалось создать в себе внутреннее единство и небывалую сплоченность своих рядов, то это, прежде всего, потому, что она сумела во–время очиститься от скверны оппортунизма, она сумела изгнать вон из партии ликвидаторов и меньшевиков».¹⁸⁹ А Покровский считает, что эта великая борьба лишь… ослабляла партию.

Совершенно неправильно утверждение Покровского, будто в феврале 1917 г. «большевики в числе других… были захвачены этой революцией совсем внезапно»,¹⁹⁰ будто «в это время (т. е. перед, февралем 1917 г. — А. П.) даже петербургские большевики были в десяти верстах от вооруженного восстания».¹⁹¹ Чтобы показать, насколько здесь Покровский, мягко выражаясь, неправ, приведем только одну выдержку из статьи Ленина «Поражение России и революционный кризис», написанной в сентябре–октябре 1915 г. после известного поражения России на западном фронте, т. е. задолго до февраля 1917 г. «Все видят теперь, — писал Ленин в этой статье, — что революционный кризис в России налицо, по не все правильно понимают его значение и вытекающие из него задачи пролетариата. История как бы повторяется: снова война, как и в 1905 г. …снова поражение в войне и ускоренный им революционный кризис»…¹⁹² и т. д. И дальше Ленин гениально, указывает на задачи пролетариата и его партии в будущей революции (т. е. революции 1917 г.), которую он предвидел задолго до самой революции. Таковы утверждения Покровского и таковы упрямые факты.

Совершенно неверно утверждение Покровского, будто Ленин в апреле 1917 г. (подумать только, — в апреле 1917’ г.!) «ехал в Россию с убеждением, что социалистическая революция в России невозможна».¹⁹³ Обвинить Ленина, обвинить партию большевиков, гениально разработавших еще до 1905 г. на ряду с «демократической программой–минимум» уже «социалистическую программу–максимум», звавших. уже в 1905 г. рабочий класс России на буржуазно–демократическую революцию с тем, чтобы немедленно начать борьбу за социалистическую революцию (теория перерастания), — обвинить партию Ленина — Сталина и самого Ленина, вся борьба которых была направлена в конечном счете на торжество социалистической революции в России, в том, будто они были убеждены в невозможности социалистической революции в России, будто лозунг социалистической революции был выдвинут чуть ли не случайно, вопреки программе большевиков — большей клеветы придумать нельзя.

Оказывается, по утверждению Покровского, для Ленина, когда он приехал в Петербург в апреле 1917 г., «достаточно было посмотреть некоторое время на Питер, чтобы увидеть, до какого красного каления дошла атмосфера, чтобы понять, что только лозунгом социалистической революции можно удовлетворить массы. На это нужно итти, если вообще хочешь сделать какую бы то ни было революцию, а не хочешь остаться в хвосте, как это случилось с меньшевиками и эсерами. Он сразу в течение нескольких дней перестроил свой план».¹⁹⁴ Таким образом, у Покровского выходит, будто Ленин в апреле 1917 г. еще не думал о социалистической революции, что он думал лишь о демократической революции, и только ход вещей заставил Ленина и нашу партию «взяться, вопреки воле, за осуществление социалистического переворота», чтобы не остаться в хвосте и. совершить хоть какую–нибудь революцию.

Таким образом, Покровский повторяет здесь троцкистский тезис о «перевооружении» Ленина в 1917 году.

Еще в 1905 г., как будто Специально для Покровского, Ленин писал по этому поводу следующее: «Это рассуждение основано на смешении демократического и социалистического переворотов… Пытаясь немедленно поставить своей целью социалистический переворот, социал–демократия действительно лишь осрамила бы себя. …Именно поэтому настаивала она всегда на буржуазном характере предстоящей России революции, именно поэтому строго требовала отделения демократической программы–минимум от социалистической программы–максимум. Забыть все это могут во время переворота отдельные социал–демократы, склонные пасовать перед стихийностью, но не партия в целом. Сторонники этою ошибочного мнения впадают в преклонение перед стихийностью, думая, что ход вещей заставит социал–демократию, в таком положении, взяться вопреки ее воле за осуществление социалистического переворота. Если бы это было так, тогда, значит, неверна была бы наша программа, тогда она не соответствовала бы «ходу вещей»: преклоняющиеся перед стихийностью люди как раз и боятся этого, боятся за верность нашей программы. Но их боязнь… неосновательна до последней степени. Наша программа верна. Именно ход вещей подтвердит ее непременно, и чем дальше, тем больше».¹⁹⁵ Так писал Ленин в начале 1905 г., и весь ход революции 1905–1907 гг., весь ход февральской и затем Октябрьской Социалистической революции 1917 года блестяще подтвердили эти слова Ильича. Вышло именно так, как говорил Лента. В феврале 1917 г. была закончена демократическая революция, о которой говорил Лента, Немедленно, вслед за этим, т. е. после февраля 1917 г., Лениным был выдвинут лозунг борьбы за следующий этап революции, т. е. за социалистическую революцию. Следовательно, вовсе не стихийность массы, которую увидел Лента по приезде в Петроград, якобы заставила нашу партию «взяться вопреки ее вше за осуществление социалистического переворота», а лозунг борьбы за социалистический переворот был выдвинут как непосредственная задача после февраля 1917 г. в точном соответствии с программой партии Ленина — Сталина, основанной на железной логике марксистско–ленинской теории.

Еще в «Письмах из далека», написанных Ильичем в Швейцарии, т. е. еще до его приезда в Россию, Ленин совершенно отчетливо писал: «…Мы покажем, в чем своеобразие текущего момента — перехода от первого к второму этапу революции, почему лозунгом, «задачей дня» в этот момент должно быть: рабочие, вы проявили чудеса пролетарского, народного героизма в гражданской войне против царизма, вы должны проявить чудеса пролетарской и общенародной организации, чтобы подготовить свою победу во втором этапе революции».¹⁹⁶

Больше мы не будем останавливаться на концепции революции Покровского и его мертвых схемах. Теперь отчетливо видно, что его концепция революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 г. является причудливым сочетанием антиленинских положений, заимствованных у меньшевиков и в других подозрительных источниках. У меньшевиков, например, он взял оценку роли буржуазии в революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 года, их «теорию» о неизбежности длительного периода господства буржуазии после революции, оценку столыпинщины, декабрьского вооруженного восстания, оценку русского рабочего класса как «не созревшего» для социалистической революции и т. п.; у Иуды–Троцкого он взял перепрыгивание через незавершенный буржуазно–демократический этап революции, недооценку роли крестьянства в революции и пр.; у Богданова — «теорию» торгового капитализма и его борьбы с промышленным капиталом, механистическую методологию (ряд параллельных революций и пр.).

При разборе концепции Покровского мы остановились только на ее узловых моментах, так как невозможно в одной статье охватить всю сумму ею ошибок в оценке революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 года. Многочисленные ошибки Покровского, на которых мы не останавливались из–за недостатка места, — например, оценка советов, роль расстрела рабочих 9 января 1905 г., причины, по которым не состоялось вооруженное восстание в Петрограде в 1905 г. и т. д. — эти ошибки неизбежно вытекают из основных установок его антиленинской концепции. Совершенно естественно, что для Покровского с его антиленинской концепцией навсегда остались за семью печатями такие вопросы, как, например, вопрос о перерастании буржуазно–демократической революции в социалистическую, вопрос о революционно–демократической диктатуре пролетариата и крестьянства, о которых он даже совсем не упоминает, и т. д.

XII

Мы уже говорили о том, что Покровского чрезвычайно трудно критиковать в виду бесчисленных противоречий в его работах, а также вследствие того, что он, излагая свою антиленинскую концепцию, вдруг, неожиданно, как бы невзначай, бросает и правильные ленинско–сталинские положения, которые совершенно не вяжутся с его общей мертвой схемой. Например, он кое–где неожиданно заявляет, что революция 1905–1907 гг. и февральская революция 1917 года — буржуазные революции, что февральская революция 1917 года. — не социалистическая революция, что аграрный вопрос является стержнем досоциалистической революции, что гегемоном революции 1905–1907 гг. был рабочий класс, ведущий за собой крестьянство, и т. п. Правда, подобные заявления не часты и остаются висеть в воздухе, что особенно ясно заметно при внимательном изучении всех работ Покровского, однако они все же затрудняют критику Покровского, а при беглом ознакомлении с его работами могут даже создать иллюзию, что Покровский стоит на ленинских позициях и допускает лишь отдельные антиленинские ошибки, от которых он, мол, постепенно и отказывается. Что это не так, мы видели выше.

Впрочем, примерно к 1930 г. Покровский начинает более серьезно пересматривать свои взгляды, делает кое–какие попытки приблизиться к Ленину и Сталину в оценке революции 1905–1907 гг. и февральской революции 1917 года. Правда, так как он до конца своих дней считал все–таки свою схему в основном не расходящейся с ленинской и исправлял лишь отдельные ее положения, то у него из этого пересмотра ничего не могло получиться, кроме нагромождения новых противоречий и новых ошибок. В одном месте он исправлял, в другом нагромождал новые ошибки, а концепция в целом оставалась антимарксистской.

Уже 3‑я часть «Русской истории в самом сжатом очерке» (см. 4‑е изд., перераб. в 1930 г.) содержит в себе значительно меньше ошибок, нежели его «Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв.» (лекции, прочитанные в 1923–1924 гг. Его доклад «Роль рабочего класса в революции 1905 г.» является дальнейшим шагом к исправлению антиленинских ошибок, новым шагом по пути к Ленину — Сталину.

Для того, чтобы показать, как М. Н. Покровский исправлял свои антиленинские ошибки, мы коротко остановимся на его работе, вышедшей после 1930 г. Это — обработанная стенограмма его выступления на собрании актива Красной Пресни 11 декабря 1930 г., посвященном 25-летию революции 1905 г. Эта стенограмма под заголовком «Роль рабочего класса в революции 1905 года» приложена к «Русской истории в самом сжатом очерке» как работа, в которой, по его собственному заявлению, отражены «его теперешние взгляды на первую нашу революцию».

В этой работе Покровский вносит ряд отдельных исправлений в свою схему революции 1905–1907 гг. Во–первых, Покровский заявляет, что «социализм был выставлен нами (большевиками. — А. П.) как лозунг уже в 1905 г.»,¹⁹⁷ во–вторых, что он считает ошибкой проводимую им идею, «что во главе крестьянского движения шла сельская буржуазия, шел кулак».¹⁹⁸ Он признает, что в крестьянском движении накануне революции 1905 г. решающую роль играли середняки и бедняки, что это движение было связано с ленинской «Искрой» и с рабочим движением городов. Поэтому еще накануне решающих схваток 1905 года — «Пролетариат является таким образом гегемоном революции».¹⁹⁹ Январские события 1905 года вызвали «Колоссальное эхо в других классах» и прежде всего в крестьянстве.²⁰⁰ Он даже показывает фальсификацию документов, которые якобы доказывали, что кулаки наиболее активный элемент в борьбе крестьянства против помещиков и царя. «В XX в. крестьянское движение руководилось рабочими». В другом месте он пишет, что настроение крестьянства изменилось «под воздействием рабочего движения… Мыслить нельзя крестьянскую революцию 1905 г. без пролетариата как вождя».²⁰¹ Далее, он исправляет свою ошибку в отношении «крестьянской революции», когда он рассматривал «нашу деревенскую революцию, как что–то такое самостоятельно крестьянское, руководимое верхними слоями крестьянства», ²⁰² и правильно ставит вопрос о «гегемонии пролетариата в буржуазной революции».

Покровский пытается исправить свои неверные установки в оценке декабрьского вооруженного восстания в Москве. Мы видели выше, что Покровский считал это восстание «чистейшей партизанщиной», «восстанием, искусственно вызванным большевиками», и т. д. Теперь Покровский объявляет эти установки меньшевистскими, но при этом шарахается в другую крайность, заявляя, что «на самом деле массы подходили к восстанию, а значение большевиков было в том, что они предвидели это»..²⁰³ Итак, Покровский ударяется здесь в другую крайность, сводит на–нет организующую роль большевиков в этом восстании и объявляет, что они будто лишь предвидели это восстание (но никаких мер к его организации не приняли). В действительности же, как известно, декабрьское восстание в Москве было организовано большевиками и проведено под их руководством, но оно было не искусственно вызвано, а опиралось на действительно существовавшую в то время революционную ситуацию. Здесь же, по вопросу вооруженного московского восстания, Покровский попутно допускает еще одну серьезную ошибку. Он заявляет, что «надо было бить эту гадину (самодержавие. — А. П.) в голову, а голова была в Питере».²⁰⁴ Отсюда может получиться вывод, что не нужно было в Москве браться за оружие, что московское восстание все равно было обречено на разгром, и если бы оно победило во всей Москве, то было бы еще хуже, ибо «вместо одной Пресни была бы разгромлена вся Москва».²⁰⁵ Другими словами, у Покровского выходит, что начинать восстание в Москве было ошибкой, а величайший стратег революции Ленин, как мы знаем, заявлял, что все равно, где начать восстание — в Петербурге или в Москве, ибо удачное восстание в Москве, поддержанное Питером и другими городами, привело бы к победе. Сидеть же в Москве при наличии революционной ситуации и пассивно ждать восстания в Петрограде, как считал это правильным Покровский, было бы равносильно измене революции.

Несомненно, что доклад о революции.1905 г. показывает серьезное желание со стороны Покровского покончить со своими ошибками в оценке революции 1905 года и усвоить ленинско–сталинскую концепцию. Однако полностью исправить свои ошибки Покровскому не удалось. Дело упиралось в необходимость пересмотра коренным образом основ своего мировоззрения и всей его исторической концепции, чего Покровский не сделал. Поэтому в той же работе о революции 1905 года имеется ряд неточных, а иногда и прямо ошибочных формулировок, показывающих, что Покровский далеко еще не овладел учением Ленина — Сталина о революции. Он затрагивает, например, вопрос о «перманентной революции» Троцкого М о ленинской идее перерастания буржуазно–демократической революции в социалистическую. Известно, как тов. Сталин характеризовал «перманентную» революцию Троцкого: «…ошибка русских «перманентников», — писал тов. Сталин, — состояла не только в недооценке роли крестьянства, но и в недооценке сил и способностей пролетариата повести за собой крестьянство, в неверии в идею гегемонии пролетариата…²⁰⁶ А вот как Покровский характеризует «перманентку» Троцкого. «Он (Троцкий. — А. П.) себе построил такую теорию, конечно, отвечавшую меньшевистскому нутру: если русская революция дойдет до конца, на чем настаивал Ленин, т. е. до полного низвержения самодержавия, изгнания помещиков, национализации земли и т. п., то она неизбежно должна будет немедленно перейти в социалистическую революцию. Вы скажете: что же, так и говорят, и думают, и пишут, и Ленин писал о перерастании демократической революции в социалистическую, — Троцкий только, может быть, немножко торопился.

В действительности «перманентная революция» Троцкого имела совсем иной смысл».²⁰⁷ Какой же был другой смысл у Троцкого? Оказывается, весь этот другой «смысл» состоял в том, что Троцкий, мол, приходил к выводу, что «не нужно доводить до конца демократическую революцию в России».²⁰⁸ Чем же она, в таком случае, отличалась от ленинской идеи перерастания, если отбросить этот последний вывод? Оказывается, «теория непрерывной революции отлично была известна и Ленину, только Ленин не делал из нее пугала, как Троцкий».²⁰⁹ В этом, по утверждению Покровского, и заключается все «отличие». Совершенно ясно, что Покровский не понимал идеи Ленина о перерастании, которую он характеризовал так: «Ленин прямо говорил, что на другой день после победы демократической революции мы немедленно перейдем к социалистической революции».²¹⁰ Совершенно очевидно, что Покровский, который заявлял ранее, будто Ленин еще в 1917 г. не верил в возможность социалистической революции в России, здесь бросился в противоположную сторону. Известно, что Ленин никогда не говорил и не мог говорить о том, что на другой день после демократической революции мы немедленно перейдем к социалистической революции. Это, конечно, абсурд: можно немедленно перейти к борьбе за социалистическую революцию, но не к самой революции.

В этой статье–стенограмме Покровский дал еще, например, неверную оценку результатов французской буржуазной революции 1789 г., неправильные установки о Петербургском совете в 1905 г., о германской фашистской партии и т. д. и т. п.

Так «исправлял» Покровский после 1930 г. свои отдельные ошибки. Фактически он до конца дней своих оставался верен своей антиленинской концепции.