Извращение М. Н. Покровским истории интервенции и гражданской войны в СССР (1918–1920)

Большевистская партия всегда придавала большое значение изучению истории гражданской войны. Еще не отгремели на фронтах пушки, как В. И. Ленин поставил вопрос о необходимости создания истории гражданской войны. 6 апреля 1920 г. Ленин писал В. В. Адоратскому:

«…можете ли собрать материалы для истории гражданской войны и истории Советской республики?

Можно ли вообще собрать в Казани эти материалы? Могу ли я помочь?»¹

По инициативе А. М. Горького, ЦК ВКП(б) в 1931 г. принял постановление об издании истории гражданской войны. Под руководством и при непосредственном участии великого вождя народов товарища Сталина развернулась работа над созданием многотомной истории гражданской войны.

Покровский и его «школа» не выполнили указаний Ленина и партии о создании научной истории гражданской войны. Покровский не понял насущной необходимости всестороннего марксистского освещения этой славной полосы в жизни нашего народа. Больше того, Покровский извратил основные вопросы истории иностранной военной интервенции и гражданской войны в СССР в 1918–1920 гг.

I

Для понимания извращений, допущенных Покровским в истории интервенции и гражданской войны, необходимо сказать о его взглядах на Великую Октябрьскую Социалистическую революцию.

В 1922 г. в статье «Что установил процесс так называемых «эсеров»», Покровский писал:

«Что дал процесс эсеров нового для того, казалось бы, хорошо известного события, как пролетарская революция в России в октябре.1917 г.?

Как это ни странно, очень многое, если не по количеству, то по их значимости. Только теперь мы можем, опираясь не на личные впечатления, которые можно оспаривать, а на бесспорные документы, сказать: да, это была пролетарская революция в подлинном смысле слова, борьба рабочих против буржуазии».²

Мы оставляем в стороне такую, по меньшей мере странную для историка постановку вопроса, что для определения характера Октябрьской революции нужны были какие–то документы, появившиеся только в 1922 г. Как будто недостаточно было таких документов, как великие декреты Октябрьской Социалистической революции и все последовавшие практические мероприятия Советской власти? Странно и определение социалистической революции только как «борьбы рабочих против буржуазии»: последнее вполне возможно и в борьбе за буржуазно–демократическую революцию.

Приведенная цитата — это не случайная фраза, брошенная сгоряча. Вплоть до 1924 г. Покровский стоял на троцкистско–бухаринской позиции отрицания возможности победы социализма в России и отрицал, по существу, социалистический характер Октябрьской революции.

Враг социализма иуда–Троцкий, чтобы сорвать победу социалистической революции в России, пытался протащить положение о невозможности победы социалистической революции в одной стране, так как–де одна революционная страна не могла бы устоять перед лицом консервативной Европы. Покровский был полностью согласен с этим контрреволюционным положением и защищал его вопреки ленинскому учению о возможности победы социализма в одной, отдельно взятой стране, сформулированному В. И. Лениным в 1915 г. в работе «О лозунге Соединенных Штатов Европы».

В момент октябрьского вооруженного восстания мы встречаем в статье Покровского «Европа и вторая революция» такие капитулянтские строки: «Раз началась пролетарская революция, — она должна «развертываться во всеевропейском масштабе, или она падет и в России. Окруженная империалистическими «державами», русская пролетарская крестьянская республика не может существовать. Такого чуда «Европа» не допустит!»³

Покровский не понял ленинского учения об империализме. Он не видел, что в царской России, вступившей в стадию империализма на рубеже XX в., имелись все экономические предпосылки для социалистической революции. Отрицая наличие в России настоящего развитого империализма как высшей стадии капитализма, Покровский считал, что для победы социализма в России нет экономической базы. Отсюда и вытекало его антиленинское утверждение, сделанное в 1928 г. на Всесоюзной конференции историков–марксистов о том, что «при чисто экономическом объяснении, при апелляции исключительно к законам экономики, игнорируя все остальное, нельзя было бы предсказать того, что действительно случилось — что мы прорвемся к социализму сквозь всякие законы наперекор узко экономическим законам».⁴ Выходит, что наша страна пришла к социализму не в согласии с учением марксизма–ленинизма о законах разбития и гибели капитализма, а «прорвалась», вопреки всяким законам.

В то же время, в борьбе партии с троцкистской оппозицией Покровский защищал линию партии, выступая против агента империализма, шпиона иуды–Троцкого, пытавшегося сорвать социалистическое строительство. Но полностью, до конца, Покровский так и не овладел учением ленинизма о пролетарской революции и социалистическом строительстве. Он признавал, что экономические мероприятия советской власти имели социалистический характер, что в СССР идет социалистическое строительство, но не понимал, что движение нашей страны к социализму было не стихийным процессом, а результатом сознательной борьбы большевистской партии, вооруженной учением марксизма–ленинизма о законах общественного развития. Покровский не сумел показать великой руководящей и организующей роли большевистской партии, которая смело вела нашу родину к социализму, наперекор всяким бурям. По Покровскому, к социализму нас несла стихия и случайно не погубила, а выбросила на берег.

Не понимая возможности полной победы социализма в нашей стране, Покровский естественно в своих первых исторических работах после 1917 г. вплоть до 1922–1924 гг. прямо смазывал социалистический характер Октябрьской революции.

Вместе со своим «учеником» троцкистско–меньшевистским агентом Пионтковским и ему подобными, Покровский утверждал, что в октябре 1917 г. в России произошли сразу две революции, шедшие параллельно. Первая — это «рабочая революция», по терминологии Покровского. Корней в России она не имела, ибо «сама по себе, рабочая революция России была частью мировой рабочей революции, эпизодом интернационального рабочего движения, и только в этой связи может быть понята».⁵ Вторая революция — это крестьянская, которая единственно и имела корни в России. Как пишет Покровский, «если мы будем отыскивать национальные корни русской революции, то нам придется взять, конечно, не революцию рабочую, которая, повторяю, является фактом международным, а не национальным, а придется взять революцию крестьянскую, придется взять переход земли в руки крестьян».⁶

Победа крестьянской революции в 1917 г. создала в России, по Покровскому, такую базу для развития капитализма, которой прежде не было. Извращая ленинские взгляды, Покровский писал, что, якобы по Ленину, капитализм в сельском хозяйстве мог развиваться только опираясь на русское фермерство, на русского мелкого производителя. Покровский не понял и игнорировал учение Ленина о возможности развития капитализма в сельском хозяйстве по «прусскому» пути, т. е. на основе эволюции крепостнического, помещичьего хозяйства в буржуазное, юнкерское. Как раз этот путь и отстаивал стоявший у власти класс помещиков с самодержавием во главе. По мнению же Покровского, пока крестьянин не стал вполне свободным мелким сельским производителем, до тех пор в России не могло быть почвы для развития капитализма в туземных условиях. Без этого, как утверждал Покровский, «наш капитализм всегда будет до известной степени наносным явлением».⁷ Неправильно используя работы Ленина, характеризующие период буржуазно–демократической революции 1905–1907 гг., и искажая его взгляды, Покровский пытается обосновать ими свою буржуазную концепцию Октябрьской Социалистической революции. Он писал о крестьянской революции, о победе крестьянина: «В 1917 году он добился своего: помещик–паразит был разбит, помещичьи земли перешли в руки крестьян, и та база для русского натурального, туземного мужичьего капитализма, о которой говорил тов. Ленин в 1905–6 году, была, наконец, найдена».⁸

Покровский рассматривал крестьянство как силу, враждебную социализму. «…С самого начала должно было быть ясно, — писал Покровский, — что массовый враг коммунизма имеется и что этот враг по своей свирепости и непримиримости может, пожалуй, оставить за флагом даже фабрикантов и помещиков. Относительно свирепого собственничества французского крестьянина, утопившего в море крови два рабочих восстания, на этот счет ни у кого не было ни малейших иллюзий. Но вот, так сильны умственные привычки, это как–то забывалось, когда речь шла о крестьянине русском. Тут вся четкость представления моментально стиралась, в воображении вставал старый народнический мужичок, мужичок–труженик, мужичок–пахарь, и мы как–то удивительно легко забывали, что ведь и французский мужичок тоже и труженик, и пахарь».⁹ Правда, русский крестьянин делал свою революцию «идя по следам пролетариата». Но это, по Покровскому, вело только к тому, что «русский крестьянин мог быть одновременно и реакционным по отношению к социализму, и революционным по отношению к царизму».¹⁰ Таким образом, Покровский защищает враждебную большевизму троцкистскую «теорию» о реакционности крестьянства. Покровский выступает против положения ленинизма, что пролетариат сделал Октябрьскую Социалистическую революцию вместе с деревенской беднотой, представлявшей ко времени революции большинство всего крестьянства страны. Он выступает против исторических фактов, говорящих о том, что после упрочения советской власти и среднее крестьянство повернуло к союзу с рабочим классом, почему и мог во время гражданской войны сложиться «военно–политический» союз пролетариата и крестьянства.

И вот победа этой «реакционной силы» — крестьянства, по Покровскому, и произошла в октябре 1917 г. Оказывается, что национальной революцией, корни которой имелись в самой России, была буржуазная революция. Это как раз и есть то, что пытались доказать все враги социалистической революции от троцкистов и международного социал–оппортунизма до сменовеховской буржуазии и кадетов, от иуды–Троцкого, Каутского и Отто Бауэра до Устрялова и Милюкова!

Трудящиеся всего мира смотрели на Октябрьскую революцию в России с надеждой. Мировая буржуазия и ее прислужники старались всячески очернить, оклеветать Октябрьскую Социалистическую революцию, чтобы парализовать порыв рабочего класса своих стран к социализму. Выполняя заказ буржуазии, Каутский в 1918 г. состряпал клеветническую брошюрку «Диктатура пролетариата», в которой писал об Октябрьской революции как о буржуазной революции. В своем пасквиле Каутский «предсказывал» укрепление почвы в России «с одной стороны, для капиталистического хозяйства, а с другой стороны, для растущего антагонизма между крестьянами и пролетариями». ¹¹

Русская буржуазия, потерпев поражение в Октябрьской революции, разгромленная в гражданской войне, готова была в–-лице своих наиболее умных представителей пожертвовать помещичьей землей. Она надеялась использовать нэп и, примирясь, до поры до времени, с переходом земли к крестьянам, опереться на кулачество и добиться реставрации капитализма. В 1921 г. Милюков заговорил о «коллективной народной мудрости», о том, что хотя–де Россия и разорена, но народ решил для себя «бесповоротно свой главный жизненный вопрос — вопрос о земле». Сменовеховец Устрялов писал о России «крепкого мужичка», он лелеял надежду, что с нэпом подымется и придет «созидательная буржуазия, выдвинутая и закаленная революцией» и, в первую голову, конечно, — этот «крепкий мужичок».

Конечно, крестьянский вопрос играл большую роль в нашей революции, ибо февральская буржуазно–демократическая революция не разрешила аграрного вопроса. Но разве этот вопрос был главным в Октябрьской Социалистической революции? Лента писал: «Мы решали вопросы буржуазно–демократической революции походя, мимоходом, как «побочный продукт» нашей главной и настоящей пролетарски–революционной, социалистической работы».¹²

Задача социалистической переделки мелкого крестьянского хозяйства была труднейшей задачей социалистической революции. Пока существовало мелкое раздробленное товарное хозяйство, в нашей стране оставалась база для капитализма. Партия всегда видела эти трудности, связанные с социалистической переделкой сельского хозяйства, но она никогда не сомневалась в возможности разрешения этой задачи. И эта задача была разрешена. Под гениальным руководством товарища Сталина партия перешла в 1929 г. к политике ликвидации кулачества как класса.

Покровский же, не понимая ленинского учения–-об империализме, не видел предпосылок для победы социалистической революции в России. В оценке характера Октябрьской революции Покровский скатывался к трактовке ее, вслед за Каутским, Бауэром, Устряловым и др., как буржуазной крестьянской революции, рассматривая по–троцкистски самое крестьянство недифференцированно как реакционную силу, составлявшую базу для буржуазной контрреволюции.

II

Исходя из своего антиленинского понимания Октябрьской Социалистической революции, Покровский не мог правильно разрешить вопрос об экономической политике периода гражданской войны, о военном коммунизме.

Он согласен признать мероприятия советской власти 1917–1918 гг. — национализацию банков, транспорта, промышленности и т. д. — социалистическими мероприятиями. Но он не понял, что эти мероприятия проводились сознательно большевистской партией и советской властью, опиравшимися на рабочий класс и беднейшее крестьянство.

По Покровскому, «проводился этот первоначальный социализм вовсе не военными приказами сверху, а под нажимом рабочей массы. Плановое хозяйство складывалось довольно стихийно и разрозненно и отвечало необходимости как–нибудь увязать лишенную банковского руководства промышленность, — словом тут все шло от экономики, а не от политики».¹³

Покровский противопоставляет приказы сверху, т. е. руководство партии и советской власти, интересам и требованиям рабочего класса. Оказывается, плановое хозяйство складывалось у нас не потому, что партия сознательно ставила перед собой задачу планирования народного хозяйства, а стихийно, чтобы хоть как–нибудь заменить руководящую роль банков.

Не менее далеко от марксизма–ленинизма стоит противопоставление экономики и политики. Покровский не понял руководящей роли диктатуры пролетариата, преобразующей капиталистическую экономику в социалистическую. Покровский повторяет в этом отношении враждебные марксизму высказывания реставратора капитализма — предателя Бухарина. Разоблачая троцкистскую и бухаринскую платформу в дискуссии о профсоюзах 1920–1921 гг., Ленин говорил:

«Политика есть концентрированное выражение экономики — повторил я в своей речи, ибо раньше уже слышал этот ни с чем не сообразный, в устах марксиста совсем недопустимый, упрек за мой. «политический» подход. Политика не может не иметь первенства над экономикой. Рассуждать иначе — значит забывать азбуку марксизма». ¹⁴

Непонимание Покровским соотношения экономики и политики особенно сказалось на его оценке военного коммунизма.

Когда развернулась интервенция и гражданская война, партия организовала оборону Советской республики, «…большевики стали усиленно готовиться к длительной войне, решив поставить весь тыл. на службу фронту. Советское правительство ввело военный коммунизм». ¹⁵ Была введена трудовая повинность. Национализация охватила не только крупную, но и среднюю, и, отчасти, мелкую промышленность. Управление промышленностью было централизовано («главкизм» и «центризм»). Была введена монополия хлебной торговли и запрещена частная торговля хлебом, а затем и другими продуктами, на которые была объявлена государственная монополия. Снабжение населения проходило централизованно, по карточкам. Крестьяне должны были сдавать хлебные излишки, была установлена система продовольственной разверстки. Вся эта система мероприятий, вызванных исключительно трудными условиями обороны страны и разорением народного хозяйства войной, навязанной нам интервентами, и была военным коммунизмом. Военный коммунизм был временной, вынужденной мерой. Без нее победить многочисленных врагов в условиях крайнего разорения страны было невозможно. Эта экономическая политика была поддержана не только рабочим классом, но и трудящимся крестьянством. В политике военного коммунизма выражался союз рабочего класса и крестьянства: «Крестьянин получил от рабочего государства всю землю и защиту от помещика, от кулака; рабочие получали от крестьян продовольствие в ссуду до восстановления крупной промышленности». ¹⁶

Покровский видел в военном коммунизме только голое военное принуждение, насилие над экономикой. По его словам «характерной особенностью подлинного военного коммунизма 1920 года и было то, что в нем экономика должна была плясать под дудку политики».¹⁷ Не видя других возможностей, Покровский сам в те годы по–троцкистски считал, что социалистическое строительство только и возможно путем применения военных методов. Он сам требовал их применения даже в такой неподходящей области, как народное просвещение. В начале 1920 г. Покровский выступил с чисто троцкистским по замыслу проектом милитаризации высшей школы.¹⁸

Извращая действительную сущность военного коммунизма, Покровский совершенно необоснованно приписывал партии уверенность, что «применение красноармейских приемов приказа сверху годится везде — и в народном просвещении, и в народном хозяйстве».¹⁹

Покровский не понял сущности военного коммунизма и его величайшего значения для победоносного исхода гражданской войны. По мнению Покровского, военный коммунизм был целиком ошибочен и привел якобы только к отрицательным результатам и в промышленности, и в сельском хозяйстве. Так, в 1924. г. Покровский писал:

«Дороже всего нам обошлось применение военных методов управления промышленностью после 1919 года». Это была, по мнению Покровского, ошибка. Именно она привела к падению промышленности в 1920 г. «Попытка приказывать экономике оказалась неудачной».²⁰

Своей оценкой военного коммунизма Покровский объективно играл на руку врагам социализма — Троцкому, Каутскому, Бауэру.

Прикрываясь Покровским, троцкистские контрабандисты в своих писаниях извращали историю социалистического строительства в нашей стране. Некоторые из них изображали военный коммунизм как политику государственного регулирования хозяйства, которую проводили все капиталистические государства во время империалистической войны. Троцкистский контрабандист Волосевич пытался доказать, что мероприятия военного коммунизма были «экономически нецелесообразны», что военный коммунизм «отдалял нас от социализма вместо того, чтобы приближать к нему».

Неудивительно, что, исходя из своей оценки военного коммунизма, Покровский и переход к нэпу, и его сущность трактовал не по–ленински, заявляя, что нэп был компромиссом диктатуры пролетариата с «мужицким капитализмом».²¹

Партия всегда смотрела на военный коммунизм как на временную меру. «Центральному Комитету партии, его ленинскому большинству было ясно, что после ликвидации войны и перехода на мирное хозяйственное строительство нет больше оснований сохранять жесткий режим военного коммунизма, созданный обстановкой войны и блокады». ²²

Покровский трактовал переход к нэпу, как капитуляцию перед контрреволюционными мятежами начала 1921 года, кулацкими мятежами в Сибири, на Украине (махновщина), в Тамбовской губернии (антоновщина), кронштадтским мятежом. Известно, что вся буржуазия, троцкисты и зиновьевцы рассматривали нэп только как отступление большевиков. «Такое толкование было им выгодно, потому что они вели линию на восстановление капитализма».²³

Они не видели и не хотели видеть, что это было временное отступление, которое обеспечило прочный экономический союз рабочего класса и крестьянства для строительства социализма.

III

Наиболее вредными и опасными являются извращения, допущенные Покровским в освещении иностранной военной интервенции в 1918–1920 гг.

Победа Великой Октябрьской Социалистической революции нанесла могучий удар мировому империализму. Мир разделился на две непримиримые системы: капиталистическую и социалистическую. Но Октябрьская революция началась в такой момент, когда империалистическая война была еще в разгаре. Война связывала силы борющихся коалиций империалистических держав — Антанты и Германии с ее союзниками — и не давала возможности сразу активно выступить против социалистической революции в России. Русская буржуазия и помещики были разбиты. Партия большевиков в борьбе за социалистическую революцию сумела объединить в один общий мощный революционный поток, решивший судьбу капитализма в России, «такие различные революционные движения, как общедемократическое движение за мир, крестьянско–демократическое движение за захват помещичьих земель, национально–освободительное движение угнетенных народов за национальное равноправие и социалистическое движение пролетариата за свержение буржуазии, за установление диктатуры пролетариата».²⁴

Все это создало такую великую силу социалистической революции, против которой русские капиталисты и помещики оказались бессильны. Контрреволюционные попытки свергнутых эксплоататорских классов были быстро разбиты. Уже к весне 1918 года Советская власть разгромила банды Каледина и Корнилова на Дону, Дутова — на Урале, Семенова — на Дальнем Востоке. Украинские рабочие и крестьяне сбросили власть белогвардейской Украинской центральной рады и установили у себя Советскую власть. Партия и Советское правительство, заключив Брестский мир, вывели страну, вопреки троцкистско–бухаринским провокаторам войны, из–под ударов германского империализма. Партия завоевала передышку и приступила к развертыванию социалистического строительства.

Как раз в этот период Ленин говорил в своей речи на заседании Московского совета 23 апреля 1918 г.

«Ведя широкую борьбу с отечественной контрреволюцией по всем фронтам, мы воспользовались заминкой международной буржуазии и нанесли во–время мощный удар по телу раздавленной ныне контрреволюции. Можно с уверенностью сказать, что гражданская война в основном закончена. Конечно, отдельные стычки будут, в некоторых городах вспыхнут кое–где на улицах перестрелки, вызванные частичными попытками реакционеров опрокинуть силу революции — Советскую власть, но нет сомнения, что на внутреннем фронте реакция бесповоротно убита усилиями восставшего народа».²⁵

Ленин был совершенно прав в этой оценке соотношения классовых сил внутри страны. Социалистическая революция имела такую прочную базу в России, что быстро разгромила попытки сопротивления русских капиталистов и помещиков.

Гражданская война снова развернулась в 1918 г. и терзала нашу родину три года только потому, что против социалистического советского государства выступили империалисты сильнейших держав мира, организовавшие военную интервенцию в Советскую республику.

Иностранная военная интервенция была поддержана контрреволюционными мятежами врагов советской власти внутри России. Иностранная военная интервенция объединилась с внутренней контрреволюцией. Внутренняя контрреволюция ожила только благодаря помощи интервентов. Это значение иностранной интервенции в гражданской войне 1918–1920 гг. всегда подчеркивали Ленин и Сталин. Товарищ Сталин говорил об иностранной интервенции:

«Борьбу Деникина и Колчака, Юденича и Врангеля против революции в России империалисты склонны были изображать как борьбу исключительно внутреннюю. Но мы все знали, и не только мы, но и весь мир знал, что за спиной этих контрреволюционных русских генералов стояли империалисты Англии и Америки, Франции и Японии, без поддержки которых серьезная гражданская война в России была бы совершенно невозможна».²⁶

Державы Антанты начали готовить интервенцию в Россию еще в конце 1917 г. Развернулась интервенция летом 1918 г. Причины интервенции держав Антанты в России сжато и четко изложены в сталинской Истории ВКП(б) «Краткий курс».

«Империалисты Антанты опасались, что заключение мира между, Германией и Россией может облегчить военное положение Германии и соответственно затруднить положение войск Антанты на фронте. Они опасались, далее, что установление мира между Россией и Германией может усилить тягу к миру во всех странах, на всех фронтах и тем подорвать дело войны, дело империалистов. Они опасались, наконец, что существование Советской власти на территории громадной страны и ее успехи в стране, последовавшие после свержения там власти буржуазии, могут, послужить заразительным примером для рабочих и солдат Запада, охваченных глубоким недовольством затянувшейся войной и могущих — по примеру русских — повернуть штыки против своих господ и угнетателей. В виду этого правительства Антанты решили начать военную интервенцию (вмешательство) в России с тем, чтобы свергнуть Советскую власть и поставить буржуазную власть, которая восстановила бы в стране буржуазные порядки, отменила бы мирный договор с немцами и воссоздала бы военный фронт против Германии и Австрии».²⁷

Задушить социалистическую советскую республику — очаг мировой пролетарской революции — вот главная цель империалистов. «У них одна мысль: как бы искры нашего пожара не перепали на их крыши», — говорил Ленин.²⁸

Заодно империалисты стремились превратить Россию в свою колонию, хищнически эксплуатировать ее богатства.

Разумеется, руководители империалистических правительств всячески старались скрыть эти действительные мотивы интервенции от широких масс трудящихся Англии, Франции, Америки и других капиталистических стран.

Рабочие капиталистических стран, несмотря на всю клевету буржуазной печати о Советской России, тянулись к ней, видели в ней свою надежду. Заправилам империалистических правительств надо было выставить интервенцию в самом благовидном свете: — Мы не вмешиваемся во внутренние дела России, мы помогаем России против немцев — так заявляли руководители империалистических правительств. Тогдашний премьер–министр Англии Ллойд–Джордж даже в своих недавно изданных мемуарах пытается именно так объяснить интервенцию: «Мы не собирались свергнуть большевистское правительство в Москве… Мы считали важным восстановить антигерманский фронт в России, пока война еще продолжается».²⁹

Более дальновидный американский президент Вильсон понимал, как трудно выдать интервенцию в России за борьбу с немцами и возражал некоторое время против посылки войск в Россию, тем более, что войск у Америки не было, а пускать Японию одну на Дальний Восток и в Сибирь американское правительство не хотело ни в коем случае. Империалисты решили использовать для борьбы с советской властью чехословацкий корпус, находившийся на территории Советской республики. Под руководством военных миссий Антанты еще в конце 1917 г. началась подготовка корпуса к выступлению. Мятеж чехо–словаков начался для них удачно. В мае–июле 1918 г. чехо–словаки заняли Поволжье, Урал и Сибирь. Тем самым был создан новый повод для посылки войск в Россию — «помочь» чехо–словакам уехать из России. Вскоре интервенция началась на всех окраинах нашей страны.

Американское правительство, начиная интервенцию меморандумом, 17 июля 1918 года, заявляло, что «оно предлагает всем державам, участвующим в настоящем действии, выступить с совместными заверениями русского народа в самой торжественной и наиболее гласной форме, что ни одно из правительств, принимающих участие в операциях в Сибири или на севере России, не имеет в виду интервенцию, направленную против политического суверенитета России и не стремится к вмешательству во внутренние дела России или к нарушению ее территориальной цельности как теперь, так и в дальнейшем»…³⁰

В меморандуме говорилось, что «правительство Соединенных штатов считает, что военные действия в России допустимы только для того, чтобы помочь чехо–словакам консолидировать свои силы и вступить в успешное сотрудничество с родственными ей славянами, а также для того, чтобы упрочить усилия русских, направленные к установлению самоуправления или защите, поскольку сами русские будут выражать желание принять эту помощь».³¹

С подобными фальшивыми декларациями выступили все державы, принявшие участие в интервенции: Соединенные Штаты, Англия, Франция и Япония.

Теперь посмотрим, как освещает Покровский причины и цели иностранной военной интервенции, значение интервенции для развертывания гражданской войны в СССР в 1918–1920 гг. Рассмотрим в хронологическом порядке основные высказывания Покровского по истории интервенции и гражданской войны. Вот как он понимал в 1922 г. роль внешних и внутренних причин гражданской войны:

«Одураченная историей буржуазия и тут, однако же, не поняла, что настоящую опору против социалистической республики она может найти скорее внутри страны, чем вне ее. Приверженность к внешним средствам борьбы оставалась для нее характерной еще два года, и еще два года она спасала нас, рубя тот сук, на котором могла усесться. Со свободой совести, изумительной для наивных читателей буржуазных газет времен «Великой войны», от немцев буржуазия кинулась в объятия англичан, водивших ее, как теперь документально доказано, за нос, или французов, которые (мы говорим, разумеется, о французской буржуазии) по части политического тупоумия вполне могли соперничать с русской буржуазией. Англичане не хотела помочь, французы — не могла, и, в конце концов, единственной реальностью оказывалась свора диких помещиков в генеральских и полковничьих погонах, одно появление которых на горизонте заставляло русского крестьянина стать таким яркокрасным революционером, что на минуту он становился подлинным родным братом пролетария».³²

Если поверить Покровскому, интервенции, собственно, и не было. Англичане «не хотели» помогать русской буржуазии, французы «не могли». Почему же тогда была гражданская война? На кого же опиралась буржуазно–помещичья контрреволюция, если не на интервентов?

База для контрреволюции была «внутри» страны, утверждает Покровский. Буржуазия только сделала ошибку, что не использовала ее. По Покровскому, крестьянство было силой, враждебной социалистической революции, и во время гражданской войны могло стать базой для буржуазной контрреволюции. Он утверждал, что если бы русская крупная буржуазия надела узду на дикого помещика, то крестьянство пошло бы не за пролетариатом, а за буржуазией. Если бы, — пишет Покровский, — эта связь собственнических вожделений меткобуржуазных масс с интересами крупной буржуазии была схвачена этой последней достаточно рано, положение пролетарской революции в России было бы куда круче и труднее, чем оно оказалось на самом деле».³³ Конечно, колебания крестьянства в сторону буржуазии имели место. Но Покровский не понял, что в конкретных исторических условиях 1917–1920 гг. русская буржуазия не могла действовать по отношению к помещикам иначе, чем она действовала. Антиленинское понимание истории России, особенно эпохи капитализма и империализма, привело Покровского к непониманию того положения, что само историческое развитие России, с одной стороны, создало условия для союза пролетариата и крестьянства, а с другой, — вело к союзу буржуазии и помещиков. В своих последующих работах Покровский отмечал революционность крестьянства, пошедшего в гражданской войне за пролетариатом. Однако это не позволяет нам забыть о грубейших отмеченных выше ошибках Покровского, ибо эти ошибки были не случайны, к ним вела вся методология Покровского: непонимание им ленинского учения о развитии капитализма в Россия, ленинского учения о союзе пролетариата и крестьянства.

В 1922 г. Покровский принимал активное участие в процессе правых эсеров. Процесс имел большое значение. Он хорошо показал контрреволюционное лицо эсеров. Однако тогда не удалось распутать весь клубок шпионажа, убийств, помощи интервентам и других неисчислимых преступлений, участниками которых были эсеры. Не удалось, в частности, вскрыть связи правых эсеров с контрреволюционным заговором троцкистов, «левых коммунистов» и «левых» эсеров. Покровский выступал на процессе в качестве обвинителя. Он написал ряд статей о процессе, разоблачая контрреволюционную работу эсеров.

После мятежа чехословацкого корпуса, начавшегося в мае,1918 года, эсеры, под защитой чехословацких штыков, создали в Самаре свое «правительство» — «Комитет членов Учредительного собрания» (Комуч). На Волге создался восточный фронт. Эсеры называли этот фронт борьбы с Советской властью «антигерманским фронтом». Покровский правильно указывает, что этот фронт создавался эсерами для борьбы с Советской властью, но он не вскрыл руководящей роли империалистов Антанты в этом деле. Вот, например, как он описывает непрочное положение эсеровского «правительства» и его отношения с Антантой:

«Нехватало одного — войск Антанты, не разбрасывавшей своих вооруженных сил по таким местам земного шара, где немцев нельзя было найти днем с огнем и, несмотря на все клеветы эсеров, не рассматривавшей Красной армии как один из германских корпусов… И напрасны были все усилия самарского правительства добиться фактической интервенции союзников на востоке России… Никакие комплименты американцам не могли привлечь на берега Волги ни одного антантовского солдата. Эсерам было оставлено несколько тысяч чехо–словаков, и, в смысле интервенции, они должны были этим удовольствоваться».³⁴

Покровский неправильно придает самостоятельное значение эсерам и их «правительству»: на самом деле последнее не могло бы и дня продержаться без помощи интервентов. Сама интервенция сводится к «нескольким тысячам чехо–словаков». Покровский забыл об интервенции на севере, в Закавказье, в Средней Азии, на Дальнем Востоке, о мятеже по приказу Антанты целого чехословацкого корпуса. Все эти факты интервенции имели место еще до образования «правительства» Комуча. Покровский не понял, что империалисты Антанты, конечно, хотели восстановить восточный фронт против Германии, но рассчитывали создать его путем свержения Советской власти и установлением буржуазной власти в России, которая находилась бы в зависимости от Антанты.

Из приведенной выше цитаты следует также, что Антанта готова была драться только с немцами, но отнюдь не с Красной армией. По Покровскому так оно и было. Вот как он трактовал историю интервенции в своих лекциях о внешней политике России в XX веке, прочитанных в 1925–1926 гг.

«Интервенцию можно разделить, — говорил Покровский, — на две больших главы, — первую из которых можно назвать попытками возрождения восточного фронта, а вторую — борьбой с большевизмом. Собственно, совершенно отчетливо борьба с большевизмом как задача ставится Антантой — Англией, Францией, Америкой и т. д. только в этот второй период… Первая глава интервенции, которую я назвал попыткой восстановления восточного фронта, в свою очередь распадается на два отдела, из них первый отдел может носить название, которое, конечно, вас удивит, — попытки восстановить восточный фронт в союзе с большевиками»…³⁵

Итак, не борьба с большевиками, а «союз с большевиками»! Покровский ссылается на переговоры, которые вели представители Антанты — Робинс, Локкарт, Лаверн и др. с советским правительством в период Брестского мира, когда Антанта предлагала свою «помощь» для борьбы с немцами. Особенно большое значение придает Покровский приветственной телеграмме американского президента Вильсона IV Всероссийскому съезду Советов, которую–де не поняли большевики.

Троцкистско–бухаринские предатели из кожи лезли, чтобы втянуть Советскую страну в войну с Германией. Ведь недаром «эти господа состояли в шпионах иностранной разведки и вели заговорщическую деятельность уже в первые дни Октябрьской революции».³⁶

Мы знаем о подлой предательской работе в те дни иуды–Троцкого. По сообщению американского посла в России Фрэнсиса, Троцкий заявил главе американской миссии Красного Креста Робинсу, что ни правительство, ни русский народ, якобы, ничего не имеют против американского наблюдения над всеми отправками товаров из Владивостока в Россию, а равно и не возражают против фактического контроля над Сибирской железной дорогой.

Предатель Троцкий делал все, что мог, чтобы облегчить империалистам начало интервенции. 14 марта 1918 года Троцкий дал Мурманскому совету преступную директиву: принять всякое содействие союзных миссий. На другой же день троцкистское руководство Мурманского совета заключило с представителями англо–французской военной миссии соглашение о принятии от англо–французов военной помощи «для борьбы с немцами». Ленин и Сталин принимали меры, чтобы выправить линию Мурманского совета и предотвратить оккупацию Мурманска англичанами. В конце апреля 1918 г. Ленин телеграфировал председателю Мурманского Совета Юрьеву: «Если Вам до сих пор не угодно понять советскую политику, равно враждебную и англичанам, и немцам, то пеняйте на себя… С англичанами мы будем воевать, если они будут продолжать свою политику грабежа».³⁷

Но предательство уже было совершено, и англичане, на основании «соглашения», подписанного с Мурманским советом, оккупировали Мурманск, а затем и Архангельск.

Троцкий помог японской интервенции на Дальнем Востоке. По свидетельству Черчилля, «28 марта Троцкий сообщил Локкарту, нашему представителю в Москве, что он не возражает против вступления в Россию японских сил для противодействия германскому натиску, если только в этом выступлении будут участвовать другие союзники и дадут, со своей стороны, некоторые гарантии. Он просил, чтобы Великобритания назначила британскую морскую комиссию для реорганизации русского черноморского флота и выделила британского офицера для контроля над русскими железными дорогами».³⁸

Ленин тогда же вскрыл истинный смысл предложений представителей Антанты о «помощи». В статье «О революционной фразе», напечатанной в «Правде» 21 февраля 1918 г., он писал:

«Взгляните на факты относительно поведения англо–французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит… это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во–первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во–вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом.

Англо–французская буржуазия ставит нам западню: идите–ка, любезные, воевать теперь, мы от этого великолепно выиграем. Германцы вас ограбят, «заработают» на Востоке, дешевле уступят на Западе, а кстати Советская власть полетит… Воюйте, любезные «союзные» большевики, — мы вам поможем!»³⁹

Разумеется, никакого «союза» не получилось. Казалось бы, Покровский должен был бы видеть подлинные цели интервенции Антанты летом 1918 г. Покровский признавал наличие интервенции, но, говорил, что эта интервенция не имела своей основной задачей борьбу с большевиками, т. е. с социалистической революцией, а была предпринята только с целью восстановить восточный фронт против Германии, с которой Антанта продолжала вести войну.

Как раз это и доказывали на все лады империалисты: никакой интервенции в России они не устраивали, во внутренние дела России не вмешивались. Правда, в Россию посылались войска, но посылались они «только» для восстановления восточного фронта.

Трудящиеся СССР хорошо узнали, что означало «невмешательство» империалистов: восстановление капитализма в занятых интервентами районах, зверская расправа с революционными рабочими и крестьянами, разорение хозяйства, колониальный грабеж интервентами богатств нашей родины.

В секретных официальных документах заправилы империалистических правительств и в го время откровенно признавали, что эти декларации о «невмешательстве» выполняться не будут. Так, английский министр иностранных дел Бальфур в меморандуме 16 июля 1918 г., критикуя американскую позицию, писал, что «как бы сильно и искренне ни было наше желание не вмешиваться в русские дела, практически будет почти невозможно, чтобы интервенция не имела некоторого (а, может быть, и большого) влияния на русские партии. Интервенты должны будут, в силу необходимости, сотрудничать с теми, кто согласен с ними сотрудничать».⁴⁰

В буржуазной печати можно было встретить еще более откровенные заявления. Французская буржуазная газета «Echo de Paris» писала: «Союзники заявили о своем твердом намерении не вмешиваться во внутренние дела России. Абсурдное заявление. Мы идем в Россию, чтобы сломить власть большевиков. Хотят этого или нет, но это означает вмешательство во внутренние дела России».⁴¹

Английская либеральная буржуазная газета «The Manchester Guardian» в своей передовой признавалась: «Мы часто говорили, что не имеем никакого намерения вмешиваться во внутренние дела России. Однако это было одно притворство, ибо повсюду, куда проникали союзные войска, советы уничтожались, и вместо них устанавливалась более или менее реакционная власть».⁴²

О том, что эта войска направлялись для борьбы с социалистической революцией, против большевиков, теперь пишут откровенно, почти все организаторы и руководители интервенции. Интересные признания мы находим, например, в мемуарах Грэвса, бывшего начальника американского экспедиционного корпуса на Дальнем Востоке. Сперва Грэвс принимал за чистую монету американский меморандум о целях интервенции. Практика показала ему иное. «Я никогда не мог, — пишет Грэвс, — примирить заявления представителей союзников по вопросу об интервенции в России с действиями их представителей в Сибири».⁴³ Грэвс вынужден был признаться:

«Всякий, кто находился в Сибири во время интервенции и знал закулисные стороны этого дела, может притти к единственному логическому выведу, что основной мотив для интервенции не был сообщен широкой публике.

Поведение представителей союзников так же, как и генерального консула Соединенных Штатов, создает полную уверенность в том, что союзные и присоединившиеся нации, отправляя войска в Россию, стремились положить предел распространению коммуннзма».⁴⁴

После разгрома Германии Антанта усилила борьбу с Советской республикой. В ноябре 1918 г. началась англо–французская интервенция на Черном море, в Сибири Англия поставила у власти своего агента, адмирала Колчака, в качестве «верховного правителя всей России». Колчак и Деникин получили огромное количество оружия, обмундирования и т. д. Теперь уже империалистические правительства не могли скрыть, что война идет с большевиками. С этим соглашается и Покровский: «Тут дело идет уже не о восстановлении восточного фронта, а о том, чтобы раздавить большевиков». Однако он никак не может расстаться со своей старой идеей. Рассказывая с серьезным видом о проекте конференции на Принцевых островах с участием всех правительств России, в том числе и Советского правительства, о миссии Буллита в Москве, Покровский указывает, что «это была попытка Антанты столковаться с большевиками».⁴⁵

Покровский не понял, что это был маневр Антанты с целью задержать разгром контрреволюции Красной армией, которая одержала к началу 1919 г. большие успехи, освободила Украину, Белоруссию, Поволжье, разгромила Краснова и отогнала Колчака до Урала. Антанта бешено готовила поход против Советской республики, усиленно вооружая Колчака, и не думала в действительности «столковаться» с большевиками. Навязчивая идея Покровского о стремлении Антанты к миру с большевиками доводит его до того, что уход французских интервентов из Одессы в апреле 1919 года он объясняет (в той же работе) тем, что Антанта начала выполнять свой проект о прекращении борьбы с большевиками.

Империалист Черчилль куда лучше и правильнее объяснил причину ухода французов из Одессы.

«Сами французские войска, — пишет он, — были затронуты коммунистической пропагандой, и ветре возмущение охватило почти весь французский флот. Для чего им нужно еще сражаться теперь, когда война уже кончилась? Почему им не позволяют вернуться домой?. Почему им не оказать поддержку русскому движению, которое стремится к всеобщему уравнению и мирному государству, управляемому солдатами, матросами и рабочими? Послушное орудие, действовавшее почти без осечки во всех самых напряженных схватках воюющих друг с другом наций, теперь неожиданно сломилось в руках тех, кто направил его на новое дело. Восстание во французском флоте было подавлено, и его лидеры уже давно находились в тюрьме. Но для правительства в Париже это было неожиданным ударом, который заставил быстро ликвидировать все предприятие. 6 апреля французы эвакуировали Одессу».⁴⁶

Революционные волнения начались и в войсках других интервентов. Несомненно, что открытый антисоветский характер интервенции после разгрома Германии очень помог солдатам армий интервентов разобраться в том, кто их настоящий враг. Антанта вынуждена была в 1919 году увести свои войска почти из всех оккупированных районов, кроме Дальнего Востока. Тактика интервентов изменилась. Не прекращая, а, наоборот, усиливая борьбу с советской властью, Антанта начала усиленно вооружать Колчака, Деникина, Юденича, армии буржуазных государств, пограничных с Россией.

Необходимо отметить, что только в своих последних работах Покровский подошел к правильному пониманию интервенции. Например, в одной статье 1930 г. он, используя мемуары Черчилля, правильно пишет, что так называемый «восточный фронт» в 1918 году, был на деле концентрацией белогвардейских сил против большевиков вокруг военного ядра войск Антанты. Он правильно показал, что Колчак, Деникин и К° были приняты на службу Англии, Франции и Соединенных Штатов и выполняли порученную Антантой задачу подавления русской революции.⁴⁷

Приходится только сожалеть, что Покровский так поздно, «открыл» эту истину. Как будто без мемуаров Черчилля не было документов, а главное — исторических фактов 1918–1920 гг., чтобы дать правильное освещение истории интервенции.

Остановимся еще особо на освещении Покровским германской и японской интервенции.

Покровский не дал развернутой оценки японской интервенции. В лекциях, посвященных интервенции, он говорит о действиях Японии лишь мимоходом. Однако и здесь не обошлось без ошибок. «Пока речь шла о восстановлении восточного фронта, — говорит Покровский, — японцев допускали высаживать сколько угодно солдат на сибирском континенте. Но как только рухнула Германия, американский министр иностранных дел запрашивает японцев: что означает семидесятитысячная японская армия в Сибири и на каком основании японцы туда пришли? Японцы говорят: мы воюем против большевизма. Да, но 70 тысяч солдат зачем, достаточно и 8 тыс. В конце концов, японцы должны были ограничиться одной дивизией. Но этого было еле–еле достаточно, чтобы удержать Владивосток и его окрестности».⁴⁸ В этом наивном изложении кровавая пятилетняя японская интервенция на Дальнем Востоке выглядит, как безобидная прогулка в окрестности Владивостока за незабудками! Меньше всего японские империалисты думали о восстановлении восточного фронта, и вообще о войне с Германией. Задушить социалистическую революцию в России, захватить и превратить в свою колонию Сибирь и Дальний Восток — вот о чем мечтали японские империалисты. Именно для этого послало японское правительство 120000 солдат на советский Дальний Восток. Только руки оказались коротки! Под руководством большевиков против японских интервентов поднялся весь край. Народно–революционная армия Дальневосточной республики и красные партизаны выбросили интервентов из пределов Советского Дальнего Востока.

Об отношении германского империализма к Советскому государству Покровский рассказывает в связи с Брестским миром. Освещение Брестского мира в работах Покровского и позиция его самого — в тот период требует особого рассмотрения. Здесь мы остановимся только на освещении Покровским отношения Германии к Советской республике в 1918 году.

В лагере германских империалистов во время брестских переговоров было два течения; одно за подписание мира с Россией, другое — за продолжение войны. Оба течения были глубоко враждебны социалистической революции–-в России и стремились уничтожить советскую власть в России, захватить часть ее территории и превратить ее в свою колонию. Представители первого течения стояли за то, чтобы заключить сперва мир с Россией, сосредоточить все силы на западном фронте для разгрома Англии и Франции, пока не подоспели американские подкрепления, а потом уже задушить социалистическую революцию в России. Представители второго течения предлагали, воспользовавшись военной слабостью молодого социалистического советского государства, разгромить его, захватить его продовольственные и прочие ресурсы для продолжения войны на Западе, а главное, разгромив Советскую республику, избавиться тем самым от очага революции, революционизирующего германский пролетариат. После всеобщей стачки в январе 1918 г. в Берлине и Вене верх взяло второе течение — «военная партия» во главе с Гинденбургом и Людендорфом. Посмотрим теперь, как освещает позицию Германии Покровский.

«… В этом лагере, — пишет он, — было два течения. Одно течение, это то, которое представляли австрийцы, вообще союзники, и к которому присоединилась значительная часть самой германской буржуазии. Это было течение за настоящий мир с Россией, — настоящий мир, который даст настоящий хлеб, во–первых; а, во–вторых, даст настоящий хлопок для германской индустрии, даст настоящего покупателя для германской мануфактуры… Но ей противостояла другая группа, — это как раз тяжелая индустрия, химическая промышленность и юнкерство, возглавлявшее все. Эта группа хотела не мира с Россией, а разгрома России, и считала, иго этот разгром — сравнительно очень легкое дело».⁴⁹ Не приходится много и критиковать такое упрощенное в духе «экономического материализма» объяснение позиции германской буржуазии. Покровский все же признает, что в Германии было течение за разгром России. Но для чего же нужен был разгром России? Обратимся снова к Покровскому.

«Людендорф миром интересовался меньше всего. Ему нужно было ликвидировать восточный фронт, ликвидировать начисто, что я выразил иными словами: разгромить Россию».⁵⁰

Вот в чем дело. Оказывается, не большевики, не социалистическая революция страшны были германским империалистам, а все тот лее восточный фронт. Взгляды Покровского давно уже разоблачены историей. Разоблачены они и признаниями самих империалистов. Так, Людендорф писал, что «условия Брестского мира имели в виду большевиков, с которыми враждебные отношения никогда не могли прекратиться». ⁵¹ Уже после подписания Брестского мира германское военное командование, не ограничиваясь оккупацией Белоруссии и Украины, готовило наступление на Петроград и Москву. План наступления мы находим в воспоминаниях того же Людендорфа: «Теперь мы располагали в Нарве и Выборге такими позициями, которые давали нам возможность в любой момент начать наступление на Петроград, чтобы свергнуть большевистскую власть. Мы были в силах произвести короткий удар на Петроград теми войсками, которые имелись на востоке, и при помощи донских казаков развить наступление на Москву…».⁵²

Выполнение этого плана, который намечался на лето 1918 г., задерживалось, как выражается Людендорф, из–за «внутренних настроений» в Германии, т. е. из–за роста революционного движения. Германское правительство искало повода, чтобы оправдать новое наступление на Россию в глазах трудящихся масс Германии. Провокаторская работа контрреволюционных заговорщиков — троцкистов, «левых коммунистов» и «левых» эсеров, старавшихся сорвать Брестский мир и втянуть советскую страну в войну с Германией, была как нельзя более на–руку германским империалистам. Предатель Троцкий всячески подстрекал германское правительство к наступлению на Москву, уверяя, что Советская республика слаба и защищаться не может. По свидетельству советника германского посольства в Москве Ботмера, Троцкий в начале июня 1918 г. заявлял германскому посольству, что Советская власть уже мертва, и нет только никого, кто бы ее похоронил. Даже Ботмер вынужден был заметить по этому поводу, что таким плохим положение советского правительства все же не было.⁵³

Военные успехи Германии на западном фронте оказались кратковременными. Внутри Германии и Австрии нарастало возмущение народа против нескончаемой войны. Сказалось громадное революционизирующее влияние Октябрьской революции в России. В ноябре 1918 г. в Германии разразилась революция, свергшая кайзера Вильгельма.

Военное поражение Германии, однако, не означало прекращения борьбы германских империалистов против советского государства. Потерпев военное поражение и понимая, что за него придется расплачиваться, германская буржуазия хотела выслужиться перед Антантой и предлагала свои услуги для борьбы с большевизмом. Эту тактику тогда же разоблачил Ленин.

За несколько дней до революции вильгельмовское правительство порвало с РСФСР дипломатические отношения. По этому поводу, Ленин говорил, что Германия «действовала, если не по прямому соглашению с англо–французской политикой, то желая им услужить, чтобы они были к ней великодушны».⁵⁴

Позже, в 1919 г., подводя итоги разгрома первых двух походов Антанты, Ленин снова подчеркивал, что «Германия помогала постоянно Антанте еще с тех пор, когда она, не будучи побеждена, питала Краснова, и до последнего времени, когда та же Германия блокирует нас и оказывает прямое содействие нашим противникам».⁵⁵ Слова Ленина полностью подтверждаются фактами. Например, очищение германскими войсками в конце 1918 г. Украины, Прибалтики и других территорий, оккупированных Германией, происходило по согласованию с представителями Антанты. Военный министр в правительстве Шейдемана, социал–демократ Носке, прозванный германскими рабочими кровавой собакой, признавался, что 23 декабря 1918 г. английский представитель сообщил представителю германского правительства в Риге, что Германия должна держать в Остзейском крае свои войска до тех пор, пока это понадобится Антанте.⁵⁶

Покровский не сумел разоблачить эту политику империалистов, этот намечавшийся сговор антантовской и германской буржуазии для борьбы с социалистическим советским государством. Если германские белогвардейцы не смогли организовать в 1919 г. поход против советской страны, то не из–за «психологической инерции» английской буржуазии, как писал Покровский, а из–за весьма реальных противоречий с этой буржуазией и из–за революции в своей собственной стране.

Сделаем некоторые выводы из высказываний Покровского по вопросам истории интервенции. Антиленинская трактовка Октябрьской Социалистической революции сказалась и на взглядах Покровского о сущности истории гражданской войны. Покровский вплоть до 1924 г. не понял и не разделял ленинско–сталинского учения о возможности полной победы социализма в нашей стране. Для буржуазно–помещичьей контрреволюции, по мнению Покровского, была база прежде всего внутри страны. Он не понял исключительного значения иностранной военной интервенции, которая только и могла придать силы внутренней контрреволюции и навязать нашей стране трехлетнюю гражданскую войну.

В своих работах 1922–1926 гг. Покровский не только не сумел разоблачить действительные причины интервенции Антанты, но фактически защищал лживую «теорию» империалистов Антанты о том, что последние, предпринимая интервенцию, не ставили себе целью борьбу с социалистической революцией за реставрацию капитализма. Покровский не дал также надлежащей оценки политики Германии по отношению к Советской республике в 1918 г.

IV

Рабоче–крестьянская Красная армия разгромила иностранную военную интервенцию и внутреннюю контрреволюцию. Наша родина была очищена от захватчиков. Победа Красной армии обеспечила государственную независимость СССР и создала условия для развития социалистического строительства.

Покровский не сумел дать правильное объяснение причин этой всемирно исторической победы. В его работах мы не найдем целостного анализа причин победы над интервентами. В различных работах Покровский выдвигает на первый план то одно, то другое объяснение. В брошюре «7 лет пролетарской диктатуры» он сводит причину побед Красной армии главным образом к помощи советской стране со стороны международного пролетариата. Конечно, борьба рабочих «против капиталистов враждебных советской республике стран содействовала тому, что империалисты были вынуждены отказаться от интервенции».⁵⁷ Но было бы ошибкой ограничиваться этим в объяснении причин нашей победы. В курсе лекций «Внешняя политика России XX в.» Покровский объясняет провал интервенции тем, что «по самой сути буржуазной политики и буржуазного строя интервенты не могли столковаться. Вот почему такие огромные звери, которые лезли на нас, были нами разбиты, хотя с огромным трудом, — эти звери передрались между собою».⁵⁸ Конечно, противоречия между империалистами сильно ослабляли единый империалистический фронт в борьбе с Советской республикой. Это обстоятельство имело большое значение и несомненно облегчило разгром интервенции. Однако было бы не правильно и вредно забывать о другой тенденции в лагере империалистов, именно о стремлении империалистов создать единый фронт для борьбы с Советской республикой. Хотя этот единый фронт империалистов постоянно раздирался внутренними противоречиями, все же совместная интервенция держав Антанты в России была осуществлена в 1918–1920 гг.

Как мы видим, Покровский объясняет причины неудачи интервенции внешними обстоятельствами, благоприятно складывающимися для нас. Мы уже говорили, что он не понимал внутренних условий для победы социалистической революции в России. О внутренних условиях победы над интервенцией Покровский писал: «Эти условия заключались в том, что по мере того, как белая сторона этой гражданской войны падала, как дело от Учредительного собрания переходило к явно монархического типа командованию, масса крестьянского населения перекачнулась на нашу сторону, и мужик с белыми не пошел. Это и объясняет нам крах белых правительств».⁵⁹ Тот факт, что основная масса крестьянства шла в гражданской войне за пролетариатом, имел решающее значение для победоносного исхода гражданской войны. Однако само по себе, без руководства со стороны рабочего класса, во главе с его партией, крестьянство не могло решить исход войны. Крестьянство выступило на стороне рабочего класса отнюдь не самотеком. Союз рабочего класса и крестьянства (середняки) в годы гражданской войны был обеспечен лишь благодаря политике большевистской партии, которая на VIII съезде в 1919 году приняла, по предложению Ленина, важнейшее решение о союзе со средним крестьянством. Видимо, не случайно Покровский обходит вопрос о классовом расслоении крестьянства. О том, что кулачество выступило в гражданской войне, как смертельный враг советской власти, он и не заикается.

Покровский затушевывал роль пролетариата в гражданской войне. В его объяснении не нашлось места для характеристики руководящей роли большевистской партии, которая своим непревзойденным умением организовать миллионные массы рабочих и крестьян и правильно руководить ими в сложной обстановке обеспечила победу в гражданской войне. Руководящая роль партии была в конечном счете важнейшей, решающей причиной победы над полчищами иностранных захватчиков и русских белогвардейцев.

«… Только благодаря тому, — говорил Ленин, — что партия была на–страже, что партия была строжайше дисциплинирована, и потому, что авторитет партии объединял все ведомства и учреждения, и по лозунгу, который был дан ЦК, как один человек шли десятки, сотни, тысячи, и в конечном счете миллионы, и только потому, что неслыханные жертвы были принесены, — только поэтому чудо, которое произошло, могло произойти. Только поэтому, несмотря на двухкратный, трехкратный и четырехкратный поход империалистов Антанты и империалистов всего мира, мы оказались в состоянии победить». ⁶⁰

V

Статья Покровского «Советская глава нашей истории» и брошюра :«7 лет пролетарской диктатуры» являются единственными работами Покровского, где он изложил свое общее понимание истории первых лет Советского государства. Прежде всего, он попытался дать — по его собственному выражению, — общую «схему всего периода». Ленин и Сталин в изучении истории уделяли большое место периодизации. Научная периодизация помогает вскрыть закономерности исторического развития. Лучшим примером является гениальная глубоко научная периодизация истории большевистской партии, изложенная товарищем Сталиным в письме к составителям учебника истории ВКП(б) и положенная в основу «История ВКП(б). Краткий курс». Однако, предлагая свою «схему», Покровский заранее объясняет всякую периодизацию «научно весьма слабым приемом». Действительно, «схема» Покровского является каррикатурой на подлинно научную периодизацию.

Покровский понимал, что в основу периодизации должен быть положен определенный принцип. Но какой? По его мнению может быть взят по желанию любой «какой–нибудь». Он пишет:

«Так как у схемы должен быть какой–нибудь основной принцип, то я беру лишь одну сторону исторического процесса, которая мне представляется важнейшей: — положение пролетарской диктатуры в ее отношении к непролетарским элементам как внутри страны, так и во внешнем мире, за границей». Мы увидим, что на самом деле означает эта общая и туманная формулировка. «Против этого можно возразить, — продолжает Покровский, — что исходной точкой тут является не экономика, не развитие производительных сил, но политика. Я думаю, однако, что для данного периода это совершенна правильно».⁶¹ Здесь ясно проглядывает «экономический материализм», стремление свести все исторические явления прямо к экономике, к развитию производительных сил. Было бы совершенно абсурдно искать объяснения истории гражданской войны непосредственно в развитии производительных сил нашей страны в 1918–1920 гг. Мы уже говорили о том, что Покровский не понимает соотношения экономики и политики. Это сказывается и здесь.

Первым периодом по своей схеме Покровский выделяет «1917–1918 гг. — переход к социалистическому хозяйству в условиях мирной обстановки».⁶² В другом месте этот период характеризуется так: «Период, охватывающий время от октября 1917 по август примерно 1918 года, можно назвать периодом пацифистских иллюзий».⁶³ Иллюзии эти заключались в том, что большевики якобы надеялись на «настоящий мир» с мировой буржуазией, что русская буржуазия «образумится… подчинится… поймет неизбежность пролетарской диктатуры», что Западная Европа превратится не сегодня–завтра в ряд пролетарских республик. Известно, что Покровский в период Брестского мира принадлежал к враждебной партии группе, именовавшей себя для маскировки группой «левых коммунистов». «Левые коммунисты» вместе с троцкистами и «левыми» эсерами, выполняя заказ русской и антантовской буржуазии, пытались сорвать заключение Брестского мира, чтобы поставить молодую Советскую республику под удар еще мощного германского империализма. Контрреволюционный блок «левых коммунистов», троцкистов и «левых» эсеров составил тайный контрреволюционный заговор с целью сорвать Брестский мирный договор, свергнуть советское правительство, убить В. И. Ленина, И. В. Сталина и Я. М. Свердлова и сформировать новое правительство из своей среды во главе с заговорщиком Пятаковым.

После заключения Брестского мира Покровский порвал с «левыми коммунистами». Однако он не освободился полностью от антипартийных «левокоммунистических» взглядов, которые сказывались в его практической работе и в его теоретических и исторических выступлениях. Даже в статье, написанной в 1924 г., он старается оправдать позицию «левых коммунистов», грозившую поражением социалистического отечества. Он извращал подлинную суть позиции Ленина и Сталина, настаивавших на подписании Брестского мира, чтобы вывести неокрепшее советское государство из–под ударов германского империализма и получить передышку. «Мы думали, — пишет Покровский, имея в виду большевиков, стоявших на ленинской позиции, — что сможем по–мирному, по–хорошему столковаться с буржуазией вне России, попросту говоря, с империализмом. Мы всерьез принимали тот мир, который мы предлагали империалистический странам и который они иногда в довольно для нас неприятной форме, как это было с Германией в феврале 1918 г., принимали»..⁶⁴ Покровский пытается доказать «ошибочность» линии большевиков в период Брестского мира. Эта линия, по ею мнению, ничего не дала, ибо, как он пишет, «из войны нам вырваться не удалось, и из империалистической войны мы попали в гражданскую».⁶⁵ От своего «пацифизма» большевики избавились, по Покровскому, только к осени 1918 г.: «Ряд ударов лета 1918 г. — восстание левых эсеров в Москве, восстание правых эсеров в Самаре, восстание савинковцев в Ярославле, убийство Володарского, убийство Урицкого, наконец, покушение на Ленина 30 августа — ликвидировали наш пацифизм до тла».⁶⁶

Излишне доказывать, что изображение периода 1917–1918 гг. как периода «пацифистских иллюзий» большевиков является троцкистской клеветой на большевистскую партию. Не выдерживает никакой критики, с точки зрения конкретных исторических фактов, изображение этого периода как периода «мирной обстановки». Он был наполнен ожесточенной борьбой против контрреволюции: в ноябре 1917 г. против мятежа Керенского–Краснова, в декабре 1917‑январе 1918 гг. против Каледина–Корнилова на Дону, против Дутова на Урале, против Украинской Центральной рады, против германского наступления в феврале 1918 г., после предательского срыва Троцким брестских переговоров. В марте 1918 г. развернулась освободительная отечественная война на Украине против германских оккупантов. Весной 1918 г. началась интервенция Антанты.

Второй период в «схеме» Покровского: «1918–1919 гг. — перерыв начавшегося процесса мирной социализации, под давлением гражданской войны, постепенная стихийная милитаризация».⁶⁷ Неверно и не соответствует фактам ограничение периода гражданской войны хронологическими рамками «с августа 1918 года до весны 1920 года».⁶⁸ Иностранная военная интервенция, вызвавшая гражданскую войну, началась не в августе 1918 г., а значительно раньше. 5 апреля были высажены японский и английский дессанты во Владивостоке, 25 мая начался мятеж чехословацкого корпуса, охвативший Поволжье, Урал и Сибирь, летом началась интервенция в — Мурманске и Архангельске, в Закавказье и Средней Азии. Как мы видим, Покровский исключает из этого периода третий поход Антанты — нападение польских панов на советскую страну и его провал (апрель — октябрь 1920 г.), наступление генерала Врангеля и его разгром (июнь — ноябрь 1920 г.). Такое исключение не было случайным. Мы видим, что Покровский вообще не дооценивал значения иностранной военной интервенции для развертывания гражданской войны. Период 1918–1919 гг. он называет периодом «гражданской войны в тесном смысле этого слова», т. е. войной с внутренней контрреволюцией, а «в начале 1920 г. военная победа была одержана, так же, как были раздавлены и сломлены все внутренние враги».⁶⁹ Поэтому он и не включает в этот период интервенцию лета 1918 г., не включает и войну с белой Польшей, о которой В. И. Ленин говорил, что «эта война с Польшей оказалась более непосредственной войной против Антанты, чем предыдущие войны».⁷⁰

Иностранная военная интервенция объединилась с внутренней контрреволюцией всех мастей. Это была единая попытка свергнуть советскую власть и восстановить капитализм. Покровский не понял замечательно глубоких указаний на этот счет Ленина и Сталина. Как раз в момент начала интервенции Антанты, Ленин говорил в своей речи на объединенном заседании ВЦИК 29 июля 1918 г.: «…из этого соединенного усилия англо–французского империализма и контрреволюционной русской буржуазии вытекло то, что война гражданская у нас теперь с той стороны, с которой не все ожидали и не все ясно сознавали, и она слилась с войной внешней в одно неразрывное целое. Кулацкое восстание, чехо–словацкий мятеж, мурманское движение, — это одна война, надвигающаяся на Россию».⁷¹

Против нашествия войск иностранной интервенции и мятежей свергнутых революцией эксплоататорских классов большевистская партия подняла народ на отечественную войну. «Партия объявила страну военным лагерем и перестроила ее хозяйственную и культурно–политическую жизнь на военный лад».⁷² Глубокой ошибкой Покровского является трактовка периода гражданской войны как периода «стихийной милитаризации». Покровский игнорирует политику партии и советского правительства, которые рядом мероприятий сознательно и организованно мобилизовали всю страну для победоносного отпора контрреволюции.

Третьим периодом в своей «схеме» Покровский называет «период военного коммунизма (с 1920 г. до весны 1921 г.)».⁷³ Для этою периода характерны, по Покровскому, даже не «иллюзии», а «угар милитаризации». Не понимая значения иностранной военной интервенции, Покровский отрывает 1920 год от 1918–1919 гг., хотя и в 1920 году основной задачей партии и советской власти, основным вопросом в жизни нашей родины, как и в 1918 и 1919 годах, была борьба с интервенцией. Покровский же считает основным экономическую политику — военный коммунизм, — которая сама была подчинена задаче военного отпора интервентам, а когда эта задача была решена, то отпала надобность и в военном коммунизме.

С другой стороны, совершенно неверным является утверждение Покровского, что военный коммунизм сложился только в 1920 году. На самом деле военный коммунизм был введен партией и советской властью уже в 1918 году, как только развернулась интервенция и гражданская война. Все наиболее характерные для военного коммунизма мероприятия имели свое начало уже в 1918 году.

Следующими периодами Покровский называет: «4. Период реакции против военного коммунизма, период первоначального нэпа, с его иллюзиями с обеих сторон (1921–1923).

5. Период постепенного возвращения к плановому хозяйству, в условиях уже не воображаемой, а действительно мирной обстановки, с введением нэпа в границы абсолютно необходимого (1923?)».⁷⁴

Мы привели характеристику последних периодов для того, чтобы полнее выявить ошибочность периодизации Покровского, оставляя в стороне критику его неправильного понимания новой экономической политики, поскольку это не входит в задачу данной статьи.

В основу периодизации Покровский кладет распространение в тог или иной период той или иной «иллюзии». Вся история нашей страны этих лет заключается, по Покровскому, в том, что большевики бросались от одной «иллюзии» к другой: от «пацифистских иллюзий» ударились в «угар милитаризации», «иллюзии» военного коммунизма вызвали «реакцию против военного коммунизма», — период первоначального нэпа с новыми «иллюзиями». В этом, по Покровскому, и заключалось важнейшее в положении пролетарской диктатуры и ее отношении к непролетарским элементам.

В периодизации Покровского сказалось его антиленинское понимание Октябрьской Социалистической революции, экономической политики диктатуры пролетариата, неправильное антимарксистское и антиленинское понимание соотношения экономики и политики. Периодизация Покровского идет вразрез с конкретными историческими фактами, она является надуманной схемой, исходящей из антиленинского понимания истории интервенции и гражданской войны. Кладя в основу своей периодизации распространение «иллюзий», при этом сконструированных им самим, Покровский скатывается к идеализму. Такая периодизация не — имеет ничего общего с историческим материализмом.

Извращения, допущенные Покровским в вопросах истории интервенции и гражданской войны, наглядно вскрывают всю антимарксистскую, антиленинскую методологию и небольшевизм самого Покровского. В ошибках Покровского по разобранным вопросам совершенно очевиден механистический «экономический материализм» и идеалистическое толкование исторических событий. В ошибках Покровского сказалась его принадлежность к «левому» ликвидаторству в период реакции и особенно активное участие в контрреволюционной группе так называемых «левых коммунистов» в период Брестского мира. Сами же ошибки по вопросам интервенции и гражданской войны имеют преимущественно троцкистский характер.

Жестокая критика и преодоление ошибок Покровского являются необходимой предпосылкой для создания научной истории интервенции и гражданской войны.