Происхождение мировой империалистической войны 1914–1918 гг. в освещении М. Н. Покровского

I

В своих «Замечаниях по поводу — конспекта учебника по истории СССР» товарищи Сталин, Жданов и Киров особо подчеркнули необходимость изучать «корни первой империалистической войны и роль царизма в этой войне».¹ Одним из препятствий, задерживающих научное марксистско–ленинское изучение этих вопросов, является, как правильно было указано в этих замечаниях, распространение взглядов М. Н. Покровского и его «школы». Антиисторический характер взглядов М. Н. Покровского в полной мере проявился и в постановке и разрешении вопроса о происхождении первой мировой империалистической войны. «Нам все еще некогда быть историками», — писал Покровский в 1924 г. в статье «Как готовилась война».² Эти как бы мимоходом оброненные слова объясняют многое. Они неразрывно связаны с известным представлением Покровского о том, что история — это политика, опрокинутая в прошлое. Они как бы призваны оправдать по существу ликвидаторское отношение Покровского к марксистско–ленинской исторической науке.

Покровский много писал о первой мировой империалистической войне, но всегда совершенно неправильно освещал вопрос о происхождении этой войны, о ее характере, о ее глубочайших экономических, политических и классовых корнях. Это объясняется тем, что Покровский никогда не мог понять самых основ ленинской теории империализма. То, что некоторые работы Покровского были написаны до появления книги Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма», ничего не объясняет, ибо, переиздав эти работы в 1928 г., Покровский в предисловии к ним писал, что, «устарев кое в чем, в основном эта социология войны… остается, по моему, верной и доселе»; он продолжал настаивать на том, что его работы дают «в основном неустаревшую картину возникновения империалистической войны».³ Но и работы Покровского, написанные после выхода в свет книги Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма», не несут на себе печати ленинской теории империализма, хотя, как известно, Покровский был одним из первых, кто ознакомился с этой работой Ленина в рукописи до выхода ее в свет.⁴

Что мировая война 1914–1918 гг. являлась войной империалистской, об этом Покровский писал во всех своих работах, посвященных данному вопросу. Однако в разных своих работах М. Н. Покровский по–разному трактует самое понятие империализма, причем все эти трактовки в основе своей расходятся с учением Ленина. Так, во всех своих многочисленных работах Покровский ни разу не обнаружил хотя бы приближенное понимание действия закона неравномерного развития капитализма в эпоху империализма — закона, столь блестяще разработанного Лениным и Сталиным. В неразрывной связи с этим стоит и то, что Покровский не видел в империализме тех отличительных признаков, из которых складывается единственно правильное марксистско–ленинское научное понимание вопроса. Как известно, Ленин считал необходимым в полное определение империализма включение пяти основных его признаков, а именно: господство монополий, образование финансового капитала, вывоз капитала, борьба международных монополий за экономический раздел мира, борьба между империалистскими государствами за передел уже поделенного мира. Ленинское определение империализма составляет единственное научное основание для изучения империалистской эпохи. Учение Ленина об империализме как высшей и последней стадии капитализма является основой его учения об империалистских войнах.⁵

Между тем эта единственно научная теория империализма и учение об империалистских войнах не нашли своего отражения в работах Покровского, который в качестве основной черты империализма выдвигает те или иные, иногда экономические, а иногда политические моменты, обычно имеющие второстепенное значение. «Империализм в современной Европе, — пишет Покровский, — означает тяготение к сильной центральной власти». Тут же Покровский следующим образом раскрывает свое понимание империализма: «Высокие таможенные пошлины, дававшие «отечественной» индустрии монополию внутри страны, стремление под защитой этих пошлин расширить свою хозяйственную территорию до необъятных размеров, ряд завоевательных войн и «экспедиций», как последствие этого стремления».⁶

Такое же совершенно недостаточное и потому неправильное определение империализма Покровский дает и в своих более поздних работах. В некоторых из них он выдвигает на первый план те или иные дополнительные экономические или политические черты империализма, не выделяя, однако, основных его признаков, вскрытых Лениным. Несмотря на это, Покровский в одном месте пытается доказать, что к критике теории Гильфердинга об империализме и к правильному ленинскому пониманию империализма как загнивающего капитализма он подошел еще в мае 1915 г..⁷ т. е. якобы одновременно с Лениным или даже ранее Ленина.

Указывая, что эти его взгляды относительно империализма якобы подверглись в свое время критике со стороны Пятакова, Покровский замечает: «К сожалению, я не знаю, как отнесся к той попытке — в 1915 г. критиковать Гильфердинга — Ленин, заметил он или не заметил, что… я пытаюсь обосновать его ленинскую мысль: о загнивании капитализма. По–видимому, он не обратил внимания на мою статью».⁸ Напрасно Покровский, стремясь представить свое понимание империализма как обоснование и даже едва ли не предвосхищение ленинских мыслей, сослался на мнимую критику Пятакова, который уже тогда являлся врагом учения и дела Ленина. В действительности же Ленин обратил внимание на статью Покровского «Виновники войны» и подверг ее глубокой и суровой критике. Ленин не мог в этой статье Покровского обнаружить то, чего в ней не было, — а именно, обоснования ленинских мыслей об империализме. Но он обнаружил в ней крупнейшие ошибки Покровского.

Дело в том, что, «критикуя» Гильфердинга, Покровский не только не продвинулся в сторону ленинского понимания империализма, а, наоборот, сделал шаг назад даже по сравнению с Гильфердингом. Так, в этой статье Покровский совершенно игнорирует роль экспорта капитала в эпоху империализма и тем самым совершенно неверно освещает самые основы господства финансового капитала. «Германия начала двадцатого столетия, — пишет Покровский, — оказывается, очень близка, по своим интересам к Англии первой половины девятнадцатого. Для Германии, как тогда для Англии, оказывается нужна не «возможно обширная хозяйственная территория», огражденная от иностранной конкуренции «таможенными стенами», а сокрушение всяких «таможенных стен» и «открытые двери» повсюду. И этому экономическому положению, как нельзя лучше, отвечала германская политика за последние 40 лет: целью этой политики было отнюдь не расширение территории, а заключение торговых договоров».⁹ И это Покровский писал в те годы, когда германский империализм уже вел войну за передел мира, когда германские войска уже захватили обширные территории на востоке Европы, а на западе захватили Бельгию, ряд французских департаментов, когда руководящие круги германского империализма уже не скрывали своих обширных захватнических планов во имя утверждения мировой гегемонии!

Эти взгляды Покровского своими корнями переплетались со взглядами Каутского, который, как известно, также утверждал, что стремлению капитала к расширению противоречат «насильственные методы империализма». Таким образом, в своей «критике» Гильфердинга Покровский не только не приблизился к правильному ленинскому пониманию империализма, а тем более не предвосхитил его, но просто продолжал оставаться на позициях каутскианства. Все последующие работы Покровского свидетельствуют о том, что он никогда не усвоил ленинской теории империализма, всегда оставаясь в этом важнейшем вопросе на позициях Каутского и Гильфердинга. В 1924 г. Покровский достаточно ясно сам сформулировал свою приверженность к теории Гильфердинга.¹⁰ Тогда же своим «открытием» сверхнационального капитализма Покровский еще более ясно обнаружил свою приверженность к каутскианской теории ультраимпериализма. «Фактически перед 1914 г., — писал Покровский, — уже не было национальных капитализмов — французского, английского или германского: был мировой капитализм, отдельные. группировки которого спекулировали на национальных чувствах мелкой буржуазии различных стран».¹¹

Несколько позднее, в 1928 г., Покровский, говоря об империалистическом характере войны, еще более ясно обнаружил свои антиленинские взгляды на империализм. Он утверждал даже, будто для раскрытия империалистического характера мировой войны 1914–1918 гг., для оценки роли империализма, для анализа конкретной исторической обстановки, в которой эта война возникла, безразлично, «как бы ни понимали мы термин «империализм» — по Гильфердингу или по Ленину…».¹² Такое отношение Покровского к теории вообще и к ленинской теории империализма в особенности объясняет эклектический характер его взглядов по вопросу о происхождении первой мировой империалистической войны, объясняет, почему Покровский в своих многочисленных работах не дал правильного научного, ленинско–сталинского освещения этого вопроса. Даже в тех из поздних своих работ (например, в статье «Мировая война», написанной в 1930 г.), в которых Покровский останавливается на роли экспорта капитала, на значении сращивания промышленного и банковского капитала, он все же не стоит полностью на гранитном фундаменте ленинской теории империализма. Основой всех его работ по вопросу о происхождении мировой войны 1914–1918 гг. являются оппортунистические антиленинские теории империализма Каутского и Гильфердинга. На такой основе Покровский, конечно, не мог дать правильного конкретно исторического анализа основных антагонизмов империалистической эпохи, ввергнувших человечество в мировую войну.

«Материалист» Покровский, очевидно, не понимал того, что так замечательно сформулировал еще идеалист Клаузевиц: война есть продолжение политики другими средствами.¹³ Покровский не понимал сущности империалистической войны, как не понимал и сущности империалистской политики, предшествовавшей войне. «…Для понимания современной войны, — писал Ленин, — мы должны прежде всего бросить общий взгляд на политику европейских держав в целом… Надо взять всю политику всей системы европейских государств в их экономическом и политическом взаимоотношении, чтобы понять, каким образом из этой системы неуклонно и неизбежно вытекла данная война».¹⁴ Покровский никогда не занимался подобным всеохватывающим анализом корней первой мировой империалистической войны, ибо к изучению этого вопроса он подходил не с оружием революционной диалектики, а как «экономический материалист», который искал «статистического» обоснования войны. В поисках статистического обоснования войны Покровский подходил к изучению цифр вывоза и ввоза товаров без учета того, какое место занимает внешний товарооборот в общей системе империалистской борьбы, без конкретного анализа специфических черт, свойственных империализму, и без анализа конкретно исторической обстановки классовой борьбы. В основе большинства статей Покровского о происхождении мировой войны лежит весьма упрощенная, чуждая ленинизму схема: внешняя политика каждой страны определяется развитием ее внешней торговли. Не случайно поэтому Покровский ищет не столько конкретно–исторические особенности, свойственные эпохе империализма, сколько моменты сходства этой эпохи с эпохой домонополистического капитализма. Он утверждает, что русский империализм накануне мировой войны 1914 г. имеет сходство с эпохой Николая I, причем это сходство «не ограничивается, по его мнению, «материалом империализма», если можно так выразиться: оно идет гораздо дальше».¹⁵ «Сходство ситуаций начала XX в. и середины XIX в. поразительное»,¹⁶ — пишет ом в другом месте. Он указывает далее, что будто бы имеется «разительное, до мелочей, сходство ситуаций 1830‑х годов, на другой день после разгрома декабристов, и 1910‑х годов, на другой день после разгрома русской революции».¹⁷ «Ситуация начала 80‑х годов повторялась буквально», — пишет Покровский, рисуя русско–германские отношения накануне войны 1914 г..¹⁸

Такой схематизм, лишающий эпоху господства финансового капитала ее специфических, выясненных Лениным, конкретно–исторических черт, приводит к тому, что в отношении эпохи империализма Покровский оперирует категориями, более свойственными эпохе домонополистического капитализма. Только один раз на протяжении своего многолетнего изучения вопроса о происхождении мировой империалистической войны Покровский указывает на увеличивающуюся роль экспорта капитала по сравнению с экспортом товаров. Но и тут Покровский дает этому утверждению весьма ограниченное толкование: он относит его только к характеристике английского империализма и только к периоду, непосредственно предшествующему первой мировой войне. Больше к вопросу о роли экспорта капитала в обострении основных империалистических противоречий, вызвавших мировую войну, Покровский нигде не возвращается, он всюду говорит только о значении экспорта товаров, но и последнему вопросу он не дает правильного, научного, ленинского толкования. Однажды бросив мысль, «что суть империализма заключается в борьбе за мировой рынок, за монополию на мировом рынке»,¹⁹ Покровский всюду и везде говорит только о промышленном соперничестве. При этом Покровский часто вступает в противоречие с самим собой: в одних случаях этому промышленному соперничеству он придает преувеличенное, обычно даже всеопределяющее значение, в других случаях, главным образом в более поздних работах, Покровский вообще отрицает какую бы то ни было роль борьбы империалистических государств за мировой рынок. Если Ленин писал, что конкуренция Англии и Германии «на мировом рынке все более и более обостряется»,²⁰ указывая, что это является одним из факторов, ускоряющих военное столкновение, то Покровский в одном месте договаривается даже до того, что англо–германское промышленное соперничество объявляет легендой.

На самом деле Покровский, который говорил о себе как о мастере по части разрушения всякого рода исторических легенд, на сей раз сам создал легенду о том, что в годы, предшествующие мировой империалистической войне, «мировой рынок сам по себе был еще достаточно емок и на нем пока находилось место для всех трех империалистских колоссов: как Германии, так и Англии и Америки».²¹ Разумеется, эта каутскианская точка зрения не дает ключа к правильному, научному пониманию вопроса. Склонный преуменьшать значение основного империалистического антагонизма предвоенного периода между Англией и Германией, Покровский, в конце концов, сводит сложный комплекс противоречий между империалистическими державами к какому–нибудь одному, весьма узкому и ограниченному, вопросу, например к вопросу о борьбе за морской транспорт. Так, сущность англо–германского конфликта Покровский видит «в морском соперничестве Англии и Германии».²² Это, однако, не мешает Покровскому в другой работе писать: «Если искать одной определенной, конкретной причины англо–германской войны 1914 г., то придется указать именно на Багдадскую дорогу».²³ А это, в свою очередь, не мешает Покровскому в третьем месте утверждать, что Багдадская железная дорога не была «корнем англо–германских разногласий»,²⁴ и в то же время неоднократно возвращаться к Багдадской дороге как основному и решающему фактору англо–германского антагонизма. Все эти, как и многие другие случаи, когда Покровский вступает в противоречие с самим собою, объясняются тем, что точка зрения Покровского на империализм (или, вернее, его многочисленные и часто меняющиеся точки зрения) находится в полном противоречии с ленинским пониманием империализма и империалистских войн, которое единственно научно объясняет всю сложную действительность эпохи империализма.

II

С особенной настойчивостью Ленин всегда подчеркивал необходимость конкретно–исторического. изучения вопроса о причинах и классовом содержании войн: «необходимо, прежде всего, — говорил Ленин, — установить, каковы объективные условия и конкретная обстановка данной войны».²⁵ Но Покровский, который не уяснил ленинской теории империализма, естественно, не мог разобраться ни в основных исторических антагонизмах, вызвавших мировую войну, ни в классовом содержании этой войны. Систему вооруженного мира — эту комбинацию международных отношений, установившуюся в Европе после франко–прусской войны, он определяет лишь «как ряд дипломатических конфликтов, опиравшихся на перекрестные вооружения и, в свою очередь, дававших повод к новым вооружениям».²⁶ Характеризуя эту систему, Покровский ограничивался двумя моментами: во–первых, он видел в ней только дипломатические столкновения, а во–вторых, он рассматривал ее лишь в определенных территориальных рамках, куда входила только Западная Европа, исключая, следовательно, даже царскую Россию, не говоря уже о Соединенных Штатах Америки и о Японии. В этой связи следует отметить, что в своем анализе системы вооруженного мира Покровский совершенно игнорировал вопрос об империалистическом угнетении колониальных народов. Анализируя систему вооруженного мира, Покровский даже в самой отдаленной степени не приблизился к правильному ленинскому пониманию вопроса. «В Европе, — писал Ленин, — господствовал мир, но он держался потому, что господство европейских народов над сотнями миллионов жителей колоний осуществлялось только постоянными, непрерывными, никогда не прекращавшимися войнами».²⁷

Неверная характеристика системы международных отношений, сложившейся в Европе, не случайна для Покровского: не поняв ленинского учения об империализме, Покровский и колониальное соперничество рассматривал (и притом лишь в отдельных случаях), как «фактор», оторванный от общей империалистической борьбы за передел мира. Бесконечная цепь колониальных войн, которые велись империалистскими державами, и даже локальные войны в пределах Европы оказались в характеристике Покровского вне непосредственной связи с той борьбой, которая шла между основными империалистскими державами и которая привела к образованию двух противостоящих друг другу империалистических блоков.

Не поняв содержания империалистской войны, не вскрыв ее глубочайших корней, не установив конкретных этапов ее подготовки, Покровский, естественно, не мог дать и правильной картины расстановки империалистских сил, а также образования империалистских блоков. Не случайно, что к вопросу об образовании Тройственного союза (Германия, Австро–Венгрия и Италия) Покровский подходит лишь один раз, и то только для того, чтобы дать удивительное по своей несуразности объяснение. «Стремление Германии… найти союзников в Австрии и Италии, — пишет Покровский, — было естественным в ее положении ответом на… чувства российского помещика».²⁸ Покровский имеет в виду «чувства» недовольства, вызванные у русских помещиков таможенной политикой Германии. При анализе обстановки, в которой возник тройственный союз, Покровский, таким. образом, обходит полным молчанием то, что Германия ставила перед собой задачу во что бы то ни стало добиться полной изоляции Франции, что в Тройственном союзе, даже в период его образования, Германия видела орудие утверждения своей гегемонии на европейском континенте. Покровский обходит также вопрос об использовании Германией в тот период противоречий между царской Россией и Австро–Венгрией на Балканах, о разжигании и использовании Германией соперничества между Францией и Италией на колониальном поприще. Ни одним словом он не затрагивает также вопроса о расчетах Германии в период образования Тройственного союза относительно политики Англии и т. д. Как увидим в дальнейшем, Покровский не случайно молчит обо всем этом, — это вполне увязывается с его общей концепцией об исключительном миролюбии, свойственном политике германского империализма, с представлением Покровского об отсутствии «агрессивных тенденций в политике Германии этого периода».²⁹

Если относительно Тройственного союза Покровский ограничивается только незначительными замечаниями, подчеркивая в них оборонительный, неагрессивный характер этой коалиции, то гораздо чаще Покровский возвращается к истории образования другой империалистской группировки — Тройственного согласия (Антанты), в которой он всегда видел главных «виновников войны». Однако, и в этом вопросе мы находим у Покровского несколько версий; последнее, естественно, объясняется тем, что он дает и несколько версий развития основных империалистских противоречий в довоенный период. «Восточный вопрос, — пишет Покровский, — дает фон всей ужасающей бойне 1914 г.».³⁰ И на этом фоне Покровский в ряде работ выдвигает противоречие между царской Россией и Германией как основное противоречие, породившее мировую войну. В других статьях, где Покровский вспоминает о колониальном соперничестве между империалистскими державами или говорит о столь преувеличенном им самостоятельном значении соперничества в развитии морского транспорта, он выдвигает в качестве основного фактора, подготовившего войну, противоречие между Англией и Германией. «Железная необходимость, — пишет он, — …вела… к войне между Англией и Германией», и эту железную необходимость он непосредственно выводит из простого сопоставления цифр тоннажа морского транспорта. «Но в войне, — пишет он далее, — участвовали еще Франция и Россия. Как были втянуты в войну эти две страны…?» «Тут железная необходимость столкновения отсутствовала, но было искушение драться у известных групп».³¹ Но когда Покровский подходит к классовой характеристике этих групп, желавших «подраться», он нагромождает ряд самых противоречивых утверждений. Однако эти противоречия не из тех, о которых Гегель говорил, что они ведут вперед. Эти противоречия коренятся все в том же непонимании Покровским природы империализма, все в том же отсутствии у него конкретно–исторического анализа.

Это ясно сказывается в тех его статьях, в которых, характеризуя правящие классы эпохи финансового капитала, он фактически игнорирует сращивание промышленного капитала с банковским. Он, например, значительно преуменьшает влияние промышленников в политике Англии. «Английской политикой, — говорит он, — руководят не они, а банковая аристократия».³² Однако в дальнейшем Покровский и «банковой аристократии» отказывает в руководстве политикой Англии и передает эту роль им самим изобретенному классу — «английскому юнкерству». Под этим термином Покровский понимает не крупных английских землевладельцев, а нечто совершенно иное — колониальные круги британского империализма. При этом никакой разницы между английской колониальной политикой XVIII и XX вв. Покровский не видит. «В том же XVIII столетии, — пишет Покровский, — у Англии завелся огромный, коллективный, «заморский мужик» в лице цветного населения захваченных ею колоний. Новейшее английское юнкерство воспиталось именно на этом мужике — на египетском феллахе, на негре, в особенности на «индусе»».³³ С точки зрения Покровского, господство финансового капитала не внесло, по сравнению с XVIII столетием, никаких изменений в колониальную политику Англии. Английское «юнкерство» у него оказывается классом отсталым, а английскую империалистскую буржуазию он готов изображать в виде передового класса, вынужденного итти на подчинение все тому же пресловутому «юнкеру». «Но отказаться от колоний и тем вырвать из–под ног у английского юнкера социальную почву — это было выше сил английского империализма»,³⁴ — пишет Покровский, как бы предполагая, что английский империализм когда–либо мог ставить перед собой подобную задачу. Совершенно очевидно, что Покровский весьма далек от понимания колониальных интересов английского финансового капитала в целом. Война, считает Покровский, осуществляла лишь «чаяния юнкерства» и при том «в большей мере, чем оно само могло ожидать». Почему? Оказывается потому, что «опирающееся на вооруженную силу юнкерство оказалось сильнее парламентского министерства».³⁵

Но чьи интересы выражало и чью политику проводило парламентское министерство Англии накануне мировой войны? Прямого ответа на этот вопрос Покровский не дает. Можно только догадаться, что он имеет в виду промышленную буржуазию, политику которой в эпоху империализма он рисует в духе доктрин раннего манчестерства. Война, по мнению Покровского, не нужна была английской промышленности. В этом вопросе Покровский полностью разделяет точку зрения «экономического материалиста» Павловича. И если английская промышленная буржуазия взяла политический курс на войну, то, с точки зрения Покровского, только потому, что попала «под иго(!) юнкеров»,³⁶ т. е. все тех же колониальных кругов, английских «юнкеров». Бедная английская буржуазия, подпавшая под «иго»! Неизвестно только, кто ее из–под этого ига должен был освободить! Единственное утешение, вероятно, заключалось в том, что ее французские собратья, с точки зрения Покровского, находились в том же невыносимо тяжелом положении…

Ленин, как известно, указывал на необходимость изучения конкретных особенностей империализма различных стран и соответственно конкретно–исторических особенностей структуры и соотношения классов в этих странах. Мы видели, какую путаницу привнес Покровский, анализируя английский империализм накануне первой мировой войны. Еще большую путаницу Покровский создал при анализе французского империализма. Сначала крупная французская промышленность выступает у Покровского как носитель миролюбивых настроений (особенно французская металлургия). Затем оказывается, что носителем этих миролюбивых настроений была не «тяжелая индустрия и синдицированная промышленность», а финансовая буржуазия, не желавшая войны «хотя бы из страха за огромные капиталы, помещенные французскими банками за границей, в том числе и в Германии».³⁷ В одном месте Покровский говорит, что борьба между Францией и Германией не вытекала из их экономического соперничества в качестве «железной необходимости». В другом месте он утверждает, что «начиналась борьба не на жизнь, а на смерть между двумя могучими металлургическими концернами… Столицей одного концерна был Берлин, другого — Париж». В одном месте Покровский утверждает, что миролюбивая промышленная буржуазия Франции вынуждена была пойти «под иго» правых групп — ростовщического капитала.³⁸ В другом месте Покровский утверждает, что финансовая буржуазия сама вынуждена была подчиняться все возрастающей роли промышленной буржуазии и даже интересам «парижского ремесленника», выделывающего… игрушки. Объяснение этому удивительному и необычайному явлению Покровский дает довольно простое: все «освещают кое–какие цифры французского ввоза и вывоза за последнее десятилетие». Эти пресловутые цифры на сей раз объясняют, что германские фабрики детских игрушек стали ущемлять интересы парижских мастеров, что создало, по Покровскому, для политики Пуанкаре «прочный фундамент в очень широком слое французской и, в особенности парижской, народной массы».³⁹ В полном соответствии с таким пониманием характера и интересов французского империализма, а с другой стороны, в соответствии с трактовкой германского империализма как неагрессивного и миролюбивого по природе своей Покровский совершенно не затрагивает вопроса ни о политических противоречиях между Францией и Германией, ни об их борьбе в связи с экспортом капитала в различные страны, ни об их острой борьбе на арене колониального соперничества. Так же, как и англо–германские, франко–германские империалистские противоречия во всей их глубине и в конкретных проявлениях остались у Покровского необъясненными.

III

В такой же мере неправильными являются различные взгляды Покровского относительно русского империализма и его места в общей империалистической цепи.

Приходится говорить именно о различных взглядах Покровского, ибо этих взглядов у, него примерно столько же, сколько и статей по данному вопросу. «Россия, — пишет Покровский, — ультрадиалектическая страна». Но чтобы разрешить сложные диалектические вопросы экономического и политического развития царской России в эпоху империализма, Покровский считает достаточным высказывать различные, обычно крайне противоположные, но всегда неверные взгляды.

Отличительные черты русского империализма и его роль в международной империалистской борьбе совершенно точно определены в работах Ленина и. Сталина. Русский империализм, как известно, по характеру своему отличался от империализма западноевропейских! стран, ибо царская Россия представляла собой «страну наиболее отставшую в экономическом отношении…, в которой новейше–капиталистический империализм оплетен, так сказать, особенно густой сетью отношений докапиталистических».⁴⁰ Ленин и Сталин определяли империализм царской России как военно–феодальный империализм. Уже ко времени революции 1905 г. в России сложилась экономическая база империализма в виде крупных финансово–капиталистических монополий. В книге «Империализм, как высшая стадия капитализма» Ленин отмечал, что «слияние банков и промышленного капитала, в связи с образованием капиталистических монополий, сделало и в России громадные шаги вперед».⁴¹ В то же время в экономике России еще крепко держались сильные пережитки крепостнических отношений, и в политике господство сохраняли за собой помещики–дворяне с «первым помещиком» — царем во главе. По уровню капиталистического развития Россия в системе мировой экономики принадлежала не к слабейшим, а к «среднеслабым» странам, но в то же время рядом с капитализмом новейшего типа в русской деревне сохранились черты средневековья. Поэтому–то Ленин дал характеристику русского империализма как «гораздо более грубого, средневекового, экономически отсталого, военно–бюрократического».⁴² Военно–феодальные черты преобладали в русском империализме над чертами, характерными для новейшего финансово–капиталистического империализма. «В России, — писал Ленин, — капиталистический империализм новейшего типа вполне показал себя в политике царизма по отношению к Персии, Маньчжурии, Монголии, но вообще в России преобладает военный и феодальный империализм».⁴³

Товарищ Сталин, основываясь на работах Ленина, дальше развил и углубил ленинское понимание русского империализма.

«… Царская Россия, — писал товарищ Сталин, — была очагом всякого рода гнета — и капиталистического, и колониального, и военного, — взятого в его наиболее бесчеловечной и варварской форме. Кому не известно, что в! России всесилие капитала сливалось с деспотизмом царизма, агрессивность русского национализма — с палачеством царизма в отношении нерусских народов, эксплоатация целых районов — Турции, Персии, Китая — с захватом этих районов царизмом, с войной за захват? Ленин был прав, говоря, что царизм есть «военно–феодальный империализм“».⁴⁴

Рассуждения Покровского о русском империализме ничего общего не имеют со взглядами Ленина и Сталина. Сначала Покровский считал, что «России первой половины XIX века был знаком империализм в самом подлинном его виде», — при этом Покровский имел в виду империализм новейшего капиталистического типа. Не замечая тех новых и огромных изменений, которые произошли в экономическом развитии царской России в XX в., Покровский отождествлял политику русского империализма накануне первой мировой войны с политикой Николая I и даже Екатерины II. Обнаружив, таким образом, в царской России империализм еще в те времена, когда его вообще не существовало, и тем самым повторив точку зрения некоторых германских буржуазных историков, Покровский впоследствии отказывался признавать наличие в царской России системы империализма даже в ту эпоху, когда эта система, несомненно, уже сложилась. Но как бы ни были противоречивы взгляды Покровского, который часто бросался от одной крайности к другой, они неизменно оставались антиленинскими.

Как бесконечно далек был Покровский от взглядов Ленина и Сталина о русском империализме, можно заключить из следующего его замечания: «Как и в дни Николая I, русский империализм — это, главным образом, ситцевый империализм».⁴⁵ Текстильную промышленность Покровский считал самой агрессивной силой в царской России накануне войны. «Это, конечно, противоречит распространенному у нас мнению, — пишет Покровский, — будто металлургия — чуть не главная виновница войны… Простые смертные, вроде Гужона, больше нажили бы на кровельном железе, чем на броне, на рельсах — чем на пушках».⁴⁶ Открыв, таким образом, пацифизм русской металлургии, — в полном соответствии с его трактовкой политических настроений и классовых интересов промышленной буржуазии западноевропейских капиталистических стран, — Покровский приступает к объяснению агрессивно–политических и захватнических планов русских текстильных фабрикантов. И тут оказывается, что наряду со стремлением к завоеванию для русской мануфактуры ближневосточных рынков выступает еще одно, до того никем не отмеченное, обстоятельство, а именно: русские мануфактуристы, заинтересованные в увеличении потребления на внутреннем рынке, искали возможности ликвидировать в России пьянство: «Повальное отрезвление, — заключает Покровский, — без войны провести было бы трудно».⁴⁷

В других статьях Покровского наряду с текстильными фабрикантами в качестве носителей империалистических тенденций царской России выступают помещики–крепостники, купцы–экспортеры хлеба, финансисты. И в этих статьях, конечно, нельзя обнаружить четкого и правильного анализа русского империализма. Впоследствии Покровский объявил, что термин «империализм» в применении к царской России вообще не более как метафора и что не империализм, а торговый капитал определял внешнюю и внутреннюю политику царизма. «А самодержавие, как я уже сказал однажды и как имею все основания повторять, — писал Покровский, — несмотря на всякую критику и возражения, это есть та политическая организация, которая свойственна торгово–капиталистическому государству или, как я выразился короче, это есть политическая организация торгового капитала».⁴⁸

В одних статьях Покровский утверждает, что внешняя политика царской России накануне мировой войны проводилась в интересах «ситцевого империализма», при этом не претерпела в сущности своей никаких изменений со времени Николая I. В других статьях Покровский вообще отрицал наличие империализма в России, утверждая, что внешняя политика царской России накануне мировой войны проводилась в интересах торгового капитализма) и при этом не претерпела в сущности никаких изменений со времен Ивана Грозного. Так создавал Покровский различные, в одинаковой степени антиисторические схемы. Но, защищая свою антиленинскую схему торгового капитализма, Покровский пытался дать ей диалектическое обоснование. Разумеется, это ему ни в какой мере не удалось. «Прежде всего, — писал Покровский, — позвольте отвести одно возражение… Говорят, что это (имеется в виду универсально–историческое значение схемы торгового капитализма. — А. Е.) противоречит диалектике. Как? в XVI в. Россия — государство торгового капитала, в XVIII в. — Россия государство торгового капитала, в XIX в. тоже, в начале XX в. тоже. Это, говорят, явное отрицание диалектики. Покровский не диалектик. Покровский метафизик, — для него все вещи неподвижны».⁴⁹ Так иронизировал Покровский, имея слишком мало основания для иронии.

В доказательство правильности и диалектического характера своих взглядов Покровский в качестве убедительного примера ссылался на то, что Англия, еще в XVII в. являвшаяся страной капиталистической, таковой же осталась и в XX в.

«Отрицание диалектики! — продолжает иронизировать Покровский. Как же, и 200 лет тому назад Англия была страной капиталистической и сейчас она капиталистическое государство? Нельзя… Если в XVII в. Англия — страна капиталистическая, то сейчас она значит не капиталистическая».⁵⁰ Так Покровский проглядел в истории Англии «сущую мелочь», а именно — отличие периода промышленного капитализма от периода господства империализма. Не удивительно, что, пользуясь своей мертвой схемой торгового капитализма, Покровский и в вопросах истории царской России приходит к аналогичным же результатам. Не удивительно, что история внешней политики царской России накануне мировой империалистической войны в изображении Покровского страдает той же безжизненностью, как и его универсальная схема торгового капитализма. Не понимая всей сложности экономических, классовых и политических отношений в царской России и не понимая сущности русского империализма, Покровский в соответствии со своей схемой торгового капитализма всю внешнюю политику России сводил к борьбе за торговые пути и главным образом к борьбе за проливы, соединяющие Черное море со Средиземным, — Босфор и Дарданеллы. Борьбой за проливы Покровский склонен объяснять решительно все агрессивные проявления русского царизма. Колониальные интересы русского царизма Покровский в этом контексте или вовсе отметает или, в лучшем случае, подчиняет вопросу о борьбе за все те же торговые пути.

Это заставляет его самое простое объяснение конкретных исторических фактов ставить на голову. Так, например, всю дальневосточную политику русского царизма в конце XIX и в начале XX в. Покровский рассматривает лишь как стремление обходным путем ущемить Англию — основного врага в проливах. Он считает, что захватническую политику на Дальнем Востоке русский царизм проводил главным образом с целью обеспечить успех своей захватнической политики на Ближайшем Востоке. Считая почему–то, что «Англию всего легче уязвить на Тихом океане», Покровский договаривается до того, что постройка Сибирской железной дороги должна была помочь царской России не только «нанести жестокий удар дальневосточной торговле Англии», но даже «разорить Гон–Конг, угрожать Австралии или, по крайней мере, связям Англии с Австралией, угрожать Индии»,⁵¹ и все это для того чтобы обеспечить захват проливов — Босфора и Дарданелл. Если вспомнить, как это впрочем отмечает и Покровский, что русский «добровольный флот», плававший в дальневосточных водах, в тот период был приспособлен лишь для перевозки арестантов на Сахалин, то станет ясно, насколько реальны были подобные фантасмагории, о которых всерьез говорит Покровский. Создается впечатление, что Покровский считает захват Порт–Артура и Дальнего не этапом в колониальной политике русского царизма на Дальнем Востоке, а этапом в борьбе, преследующей цель перерезать главнейшие морские коммуникации Англии, с тем чтобы облегчить себе овладение торговыми путями, ведущими из Черного моря в Средиземное.

В полном соответствии с неправильным пониманием русского империализма Покровский неправильно ставит и вопрос о роли русского империализма в общей мировой системе империализма. Во многих своих работах Покровский, неимоверно преувеличивая удельный вес царской России, изображал последнюю чуть ли не одним из демиургов всей мировой политики. Русского помещика он изображал в качестве «рыцаря», нуждающегося «в спутнике и в слуге, в своем крестовом походе против германских хлебных пошлин».⁵² При этом слугою русского помещика Покровский считает французскую дипломатию и парижские банки. Согласно весьма своеобразной «диалектике), Покровский считает, что, снабжая царскую Россию займами и помещая свои капиталы в ее промышленные предприятия, Франция сама подпадала под иго русского царизма. «Пятнадцать миллиардов французских денег, помещенных в предприятие, именуемое русским царизмом, — писал Покровский, — обязывали — но не царизм — считаться с мнением французского народа, а этот последний — беспрекословно подчиняться интересам царизма».⁵³ Вопрос о зависимости русского царизма от западноевропейского капитала Покровский, таким образом, перевернул на голову, изображая, например, Пуанкаре слепым орудием в руках русского «рыцаря» — помещика. «Итак, — рассуждает Покровский, — рыцарь всего менее страдает отсутствием «экономизма» в его политике… Он убежден, что хороший удар кулака может разрешить и любую международную экономическую проблему. Немец нас бьет хлебными пошлинами? В лепешку немца! Венгерец отбивает у нас сахарный рынок? В порошок венгерца! Г–н Пуанкаре, что вы смотрите?, Мобилизуйте ваших зуавов! И г–н Пуанкаре мобилизует: не мобилизуешь, — рыцарь, чего доброго, обидится и вывернет карман; пойди получай с него тогда по купону».⁵⁴ Нет нужды доказывать, что такое понимание зависимости русского царизма от западноевропейского капитала полностью противоречит правильному ленинско–сталинскому пониманию вопроса.

Впоследствии Покровский изменил свою точку зрения относительно зависимости русского царизма от западноевропейского капитала, однако, и тут он не стал на более правильную позицию в понимании этой проблемы. Признав наличие в России финансово–капиталистических элементов, Покровский начал защищать тезис об отсутствии каких бы то ни было самостоятельных интересов у русской империалистической буржуазии. Покровский заявил о своем полном согласии с теорией Крицмана, согласно которой «вместо системы русского финансового капитала мы имели на территории России части *трех *могущественных систем финансового капитализма — французской, германской и английской».⁵⁵ Ленин и Сталин установили военно–феодальную сущность русского империализма и полуколониальное положение царской России накануне мировой войны. Покровский, который раньше считал царскую Россию повелителем французского империализма, впоследствии стал говорить о полной колониальной зависимости царской России от западноевропейского капитализма. Покровский в данном случае шел так далеко, что готов был признать, будто англо–французский империализм просто «командовал империалистской Россией». Весь сложный процесс проникновения западноевропейского капитала в царскую Россию, всю сложную проблему о зависимости царской России от западноевропейского капитала, которую необходимо рассматривать в общей связи с остальными сторонами роли русского царизма, Покровский, оставаясь по существу на позициях «экономического материализма», сводит к процессам, отражаемым в колонках банковских цифр. «Банковские действия, — говорит он, — весьма аккуратно, хотя и бескровно, отвечали операционным линиям будущей войны». Так упрощенно и неправильно Покровский пытается разрешить сложный вопрос о роли царской России в системе мирового империализма. Этот вопрос, как известно, нашел свое классическое разрешение в работах товарища Сталина, который указал, что «царская Россия была величайшим резервом западного империализма», что царизм являлся «сторожевым псом империализма на востоке Европы», «агентурой западного империализма для выколачивания с населения сотен миллионов процентов на займы, отпускавшиеся ему в Париже и Лондоне, в Берлине и Брюсселе», наконец «вернейшим союзником западного империализма по дележу Турции, Персии, Китая и т. д.».⁵⁶ Все эти моменты в их совокупности Покровский в своих работах о роли царской России в мировой империалистской войне не учел.

Следует отметить, что в одной из самых последних своих работ Покровский начал подходить к более правильному пониманию русского империализма и его роли на международной арене. В своей статье «Русские документы империалистской войны» (1930 г.) Покровский уже говорит о существовании «российского империализма, военно–феодального в своей сущности, но уже начавшего переходить в капиталистический».⁵⁷ Покровский в этой статье впервые подходит и к проблеме колониального гнета, который несла с собою царская Россия, выступавшая в качестве союзника западных империалистических держав по дележу Персии, Турции и Китая. Однако, и в этой статье четкой, всесторонней и полной картины, дающей представление о роли русского империализма и русского царизма в цепи империалистических стран, Покровский не дает. «Империалистская война, — пишет Покровский в полном противоречии с тем, что писал раньше, — не была исключительно или даже главным образом русским делом. Русский империализм был на мировом театре второстепенным или даже третьестепенным, а европейскую войну… мог развязать только империалистский конфликт первого порядка. Первостепенным было — или казалось — военное могущество России, и это дало последней такое положение в конфликте, которое совершенно не соответствовало ее значению экономическому».⁵⁸

Таким образом, и в этой работе, признав, наконец, существование русского военно–феодального империализма, Покровский не сумел показать ни размеров зависимости царской России от западноевропейских капиталистических стран, ни всех остальных черт царской России, классическую характеристику которым дали Ленин и Сталин. В частности, Покровский, правильно подчеркнув в этой работе аннексионистско–колонизаторскую роль русского царизма, совершенно обошел вопрос о роли последнего как жандарма по отношению к странам Востока. И в других его статьях этот вопрос не нашел своего освещения. Таким образом, вопрос о месте царской России в общей империалистической цепи и вопрос о роли царской России в возникновении мировой войны за империалистический передел мира нашли в работах Покровского неправильное освещение. Вообще во всех своих работах об империалистической войне Покровский ни разу не употребил даже выражения — передел мира. Уже одно это достаточно говорит о том, что Покровский не понимал подлинных, глубочайших экономических, политических и классовых причин, вызвавших мировую империалистическую войну.

IV

Вопреки указаниям Ленина о необходимости разоблачения политики всех империалистских держав, Покровский это делал только по отношению к странам Антанты. И это не случайно, ибо он считал, что германский империализм не имел агрессивных тенденций. «Приписывавшиеся Германии французскими шовинистами планы территориальных захватов, раздела Франции и т. п., — писал Покровский, — настолько резко противоречили экономическим интересам Германии, что о них никто уже теперь серьезно не говорит».⁵⁹ Как указывалось выше, Покровский даже считал, что территориальные захваты резко противоречили экономическим интересам Германии, которая, по Покровскому, «отнюдь не стремилась к максимальному расширению своей территории; она начала войну потому, что думала, что на нее хотят напасть».⁶⁰ Это утверждение полностью противоречит правильному ленинскому анализу роли германского империализма в подготовке и развязывании мировой войны 1914 г. Разоблачая политику всех империалистических держав, Ленин, как известно, не раз подчеркивал особенную жадность и агрессивность германского империализма как более молодого и сильного разбойника. Далее Ленин подчеркивал также особую реакционную роль германской империалистской буржуазии в Европе. «…На деле именно эта буржуазия, лакействуя перед прусскими юнкерами с Вильгельмом II во главе их, — писал Ленин, — всегда была вернейшим союзником царизма и врагом революционного движения рабочих и крестьян в России».⁶¹ Эту правильную ленинскую мысль Покровский объявляет несостоятельной легендой. В одном месте Покровский назвал германский империализм «сволочью», которая «не меньше всякой другой стремилась к этой бойне, но и не больше всякой другой»,⁶² но, употребив крепкое словцо, Покровский тем не менее нисколько не приблизился к правильному пониманию роли германского империализма. Именно группировка австро–германского империализма была, по словам Ленина, «еще более хищническая, еще более разбойничья» по сравнению с англо–французской группой. При этом Ленин давал этому определению глубокое научное обоснование. Он указывал, что империалистическая группировка, возглавляемая Германией, пришла «к столу капиталистических яств, когда места были заняты», и потому она внесла «в борьбу новые приемы развития капиталистического производства, лучшую технику, несравненную организацию, превращающую старый капитализм, капитализм эпохи свободной конкуренции в капитализм гигантских трестов, синдикатов, картелей».⁶³ Ленин, таким образом, увязывал вопрос об особой, более резко выступающей агрессивности германского империализма с вопросом о неравномерном развитии капитализма. Но, как известно, закон о неравномерном развитии капитализма не нашел в работах Покровского никакого отражения. Если вопрос о роли германского империализма Покровский освещает неправильно, то он вовсе не затрагивает вопроса о роли австро–венгерского империализма.

Двуединая австро–венгерская монархия во главе с Габсбургами была сложным многонациональным государством, раздиравшимся изнутри национальной борьбой. В ней издавна шла борьба за дележ власти между буржуазией и помещиками господствующих национальностей, которые к тому же стремились проводить захватническую политику на Балканах. Среди угнетенных национальностей, входивших в состав Австро–Венгрии, поднималось национально–освободительное движение, возглавляемое буржуазией соответствующих национальностей. Еще за. два года до начала мировой империалистской войны товарищ Сталин обращал внимание на «хронический политический кризис, которым Австрия давно, болеет». Товарищ Сталин указывал, что «национальный вопрос составляет там ось политической жизни, вопрос существования».⁶⁴ Господствующие классы Австро–Венгрии, находясь в политическом и военном союзе с империалистской Германией, вели агрессивную империалистскую политику, надеясь путем завоевания новых территорий и, особенно, путем разгрома Сербии остановить все более усиливавшееся разложение двуединой монархии. Этот вопрос Покровский ни одним словом не затрагивает в своих работах об империалистской войне, ибо вообще роль империализма в деле национального угнетения остается совершенно вне его поля зрения. Вопреки утверждению Ленина, что «на деле австрийская буржуазия предприняла грабительский поход против Сербии»,⁶⁵ Покровский считает Сербию главнейшим провокатором войны. Сербия, с точки зрения Покровского, явилась сознательным агентом, осуществившим ту провокацию, которая была задумана французским империализмом в союзе с царской Россией.

Правильно указывая, что сараевское убийство не следует рассматривать как причину войны и что причины войны надо искать в хронологически более отдаленном прошлом, Покровский приходит к выводу, что «вспыхнула война по инициативе, несомненно, Антанты».⁶⁶ Во всех. своих работах Покровский пытается доказать, что германский империализм был не заинтересован в войне и в 1914 г. вел себя миролюбиво, что война была «„нападательной“ со стороны Антанты вообще, и России в частности».⁶⁷ При этом на вопрос о том, кому в Антанте принадлежала инициатива развязывания войны, Покровский дает столько же ответов, сколько членов входило в эту империалистическую группировку. В одном месте он утверждает, что «не было оснований, и в особенности для Англии, откладывать войну в долгий ящик».⁶⁸ В другом месте он утверждает, что «желание воевать со стороны Франции было основным из войнообразующих факторов».⁶⁹ В третьем месте, — и это наиболее часто встречающаяся в его работах точка зрения, — он считает царскую Россию главным поджигателем войны. Объясняет он это довольно своеобразным образом. «Русские помещики и Николай II, их коронованное возглавление, бросаются в драку первыми… Это тем и объясняется, что для Англии тут жизнь на карте, а когда для человека или для целого государства на карте стоит все, то он десять раз подумает прежде, чем начать драку. А Россия в это время находилась в управлении людей, которые чрезвычайно легко относились ко всему происходящему… Таким образом, — заключает Покровский, — готовность воевать объясняется… легкомысленностью самой верхушки».⁷⁰ Нужды нет, что этому «объяснению» противоречат другие утверждения Покровского, например, о подготовленном за много лет до начала войны «фитиле», «который должен был именно в 1914 г. вызвать военный взрыв.⁷¹ Впрочем и относительно момента, когда этот «фитиль» был Антантой заложен, у Покровского имеются расхождения с самим собою (в различных работах он этот момент относит к 1907, 1908, 1912/13 и даже точно — к зиме 1913/14 г.).

Важно отметить то, что Покровский, который все и вся готов объяснять цифрами вывоза и ввоза товаров, при анализе конкретной исторической обстановки, в которой в 1914 г. вспыхнула мировая империалистическая война, отрывается от свойственного ему «экономического материализма» и бросается в объятия чистого психологизма. Ненаучное исходное положение приводит Покровского к политически и исторически неправильному выводу, что в 1914–1918 гг. только Антанта вела наступательную войну, которая оправдывалась ею тем, что Германия «хочет напасть». «Имея такого миролюбивого соседа, как царская Россия, — иронизирует Покровский, — хочешь–не хочешь, а нападешь…».⁷² «В Лондоне были не менее предусмотрительны, чем в Петербурге, — пишет Покровский в другом месте, — знали с точностью чуть не лиги времени, когда злые немцы «нападут»».⁷³ Иронические кавычки, в которые Покровский обычно ставит слова о нападении Германии, свидетельствуют о том, что он неправильно освещал роль германского империализма в возникновении мировой войны. Все, что Покровский говорит о позиции германского империализма в дни июльского кризиса 1914 г., свидетельствует о том, что он просто замалчивал официальные германские документы и другие исторические материалы, которые со всей несомненностью устанавливают стремление германского империализма вызвать войну в 1914 г. Покровский так распределяет светотени, что у читателя создается впечатление, будто только Антанта и главным образом Россия, но никоим образом не империалистская Германия, заинтересованы были в развязывании войны летом 1914 г.

Само собой разумеется, Покровский доказать этого не может, а там, где он пытается это сделать, он вынужден или замалчивать, или даже извращать смысл опубликованных материалов. Так, например, разоблачая политику царской России, Покровский пишет: «Весною 1914 г., за три месяца до начала войны, Россия готовилась к разделу Австро–Венгрии и уговаривалась об этом со своей союзницей Францией».⁷⁴ Вместе с тем Покровский принимает версию германской буржуазной исторической «науки», что в происходивших тогда же секретных переговорах между Германией и Австро–Венгрией вопрос о захватнической войне против Сербии не стоял. Между тем даже официальные документы, изданные после войны германским министерством иностранных дел, дают возможность убедиться, что в этих австро–германских переговорах ставился вопрос не только о расправе с Сербией, а еще более широко — об использовании благоприятно сложившейся ситуации, для того чтобы разжечь войну против России и Франции. Но Покровский этих документов не цитирует, да и; вообще во всех своих работах об империалистической войне он основывается исключительно на произвольно выбранных материалах бывшего русского министерства иностранных дел, не привлекая никогда и нигде английских, германских, австрийских и французских публикаций исторических материалов. А между тем систематическое изучение всего богатейшего конкретно исторического материала, опубликованного после мировой войны, полностью подтверждает взгляды Ленина, о роли германского империализма в возникновении мировой войны 1914 — 1918 гг. «На деле, — писал Ленин, — немецкая буржуазия предприняла грабительский поход против Сербии, желая покорить ее и задушить национальную революцию южного славянства, вместе с тем направляя главную массу своих военных сил против более свободных стран, Бельгии и Франции, чтобы разграбить более богатого конкурента. Немецкая буржуазия, распространяя сказки, об оборонительной войне с ее стороны, на деле выбрала наиболее удобный, с ее точки зрения, момент для войны, используя свои последние усовершенствования в военной технике и предупреждая новые вооружения, уже намеченные и предрешенные Россией и Францией».⁷⁵ Ленин, таким образом, установил, и все опубликованные документальные материалы это подтверждают, что в 1914 г. инициатива в развязывании войны принадлежала империалистической Германии и ее австро–венгерской союзнице. Покровский же считал, что в 1914 г. «вспыхнула война по инициативе, несомненно, Антанты».⁷⁶ В одной из последних своих статей Покровский писал, что «в надежде на нейтралитет Англии Тройственный союз со своей стороны готовился напасть на Россию и Францию — но последние опередили его». Это заявление Покровского, что Россия и Франция «опередили» Тройственный союз, прямо противоречит правильному утверждению Ленина, который еще в начале войны писал, что «два разбойника (Германия и Австро–Венгрия. — А. Е.) напали раньше, чем трое (Англия, Россия и Франция. — А. Е.) успели получить заказанные ими новые ножи».⁷⁷ Ленин дал замечательный образец конкретно исторического анализа международно–политической ситуации накануне войны 1914–1918 гг. Ответственность за возникновение этой войны Ленин возложил на правящие классы всех империалистических стран. Однако Ленин различал вопрос об ответственности от вопроса о том, кто в данной конкретной исторической ситуации начал войну. Признавая Антанту в такой же мере ответственной за возникновение мировой войны, как и империалистическую группировку, возглавляемую Германией, Ленин вместе с тем поставил вопрос о германском империализме как о главном зачинщике войны 1914 г. Этому выводу, имеющему глубокое историческое основание, Ленин дал правильное научное объяснение. Все исторические материалы и документы, в изобилии публиковавшиеся после войны, полностью подтверждают этот глубоко научный ленинский анализ. В такой же мере эти материалы полностью опровергают точку зрения Покровского, который, между прочим, эти материалы никогда и нигде не использовал.

Статьи Покровского благодаря их тенденциозному характеру широко используются в апологетических целях германскими буржуазными националистическими историками. Более того, некоторые статьи Покровского вследствие их явно германофильского содержания были в свое время приложены к официальному германскому меморандуму, в качестве доказательства германского тезиса о «виновниках войны».

Задачей советских историков является, наряду с критикой антиленинских взглядов — Покровского, положительная научная разработка, на основе учения Ленина и Сталина, материалов по вопросу о первой мировой войне.

«Действительная политика обеих групп величайших капиталистических гигантов — Англии и Германии, которые со своими союзниками двинулись друг против друга, — эта политика за целый ряд десятилетий до войны должна быть изучена и понята в ее целом, — писал Ленин в мае 1917 г. — Если бы мы этого не сделали, мы не только бы забыли основное требование научного социализма и всякой общественной науки вообще, — мы лишили бы себя возможности понять что бы то ни было в современной войне».⁷⁸ В условиях, когда над человечеством вплотную надвигается опасность новой мировой империалистической войны, это замечание Ленина, сделанное более двух десятилетий тому назад, полностью сохраняет свою научную и политическую актуальность.