Ошибки М. Н. Покровского в оценке русско–японской войны 1904–1905 годов

Марксизм требует безусловно точной оценки, на основании конкретных данных, каждой отдельной войны.

(Ленин. Соч., т. XXI, стр. 305)

I

Изучение истории русско–японской войны 1904–1905 гг. военщиной и другими фашистскими кругами Японии имеет своей целью оправдание современной японской империалистической грабительской политики в Китае и Корее и подготовку новой войны против Советского Союза. Между тем наши историки слишком мало уделяют внимания этому эпизоду борьбы двух империалистических государств — царской России и Японии — за раздел Китая и Кореи в период формирования империализма в обоих государствах.

М. Н. Покровский в последнее десятилетие своей жизни неоднократно писал о русско–японской войне. Но на все его исследования об этой войне наложила свой отпечаток его антимарксистская, антиленинская методология. Он часто пересматривал свои взгляды, вносил поправки, переделывал свою концепцию в деталях. Но это мало помогало. В конечном итоге все его варианты истории русско–японской войны являются чрезвычайно далекими от ленинизма. Концепция русско–японской войны М. Н. Покровского не вскрывает ни действительных причин этой войны, ни ее характера. Она тем самым помогает японскому империализму использовать опыт этой войны против нашей родины, для подготовки нового нападения на страну пролетарской диктатуры.

Конкретное исследование русско–японской войны у Покровского упиралось в его антимарксистские, антиленинские общеисторические взгляды, отступить от которых он не мог. Методология «экономического материализма» приводила его к антиленинской трактовке таких важнейших вопросов истории, тесно связанных с оценкой русско–японской войны, как характер экономического развития царской России начала XX в., вопрос о вступлении российского капитализма в стадию империализма и о сущности военно–феодального империализма, о месте и роли царской России в системе мирового империализма, о классовой природе царизма накануне русско–японской войны, вопрос о характере колониальной политики царизма и т. п. Наконец, для Покровского характерно полное пренебрежение военно–технической и стратегической сторонами войны. Фактически Покровский бросает свою тему на том месте, где, собственно, и начинается существо дела. Он доводит исследование лишь до начала войны. Лишь в своей работе «Русская история в самом сжатом очерке» он дает коротенький очерк военных действий в других же своих работах совсем обходит этот вопрос.

Война между царской Россией и империалистической Японией началась 26 января (старого стиля) 1904 г. внезапной атакой японских миноносцев на русскую тихоокеанскую эскадру, стоявшую на внешнем рейде портартурской крепости. Япония формально даже не объявила войны царской России. 24 января, после многомесячных переговоров между обоими правительствами, в течение которых они не договорились между собою о разделе Китая и Кореи, были прерваны дипломатические отношения. Днем 25 января из Порт–Артура ушел японский пароход, забравший японских резидентов и выполнивший функции разведчика.

Несмотря на то, что война висела в воздухе, наместник Дальнего Востока адмирал Алексеев и командующий флотом адмирал Старк не приняли никаких мер предосторожности. Эскадра после учения была оставлена на якорях, с потушенными огнями, на внешнем рейде. Не была выставлена надлежащая охрана. На кораблях не были спущены минные сети, пары в котлах не разведены. Экипаж эскадры мирно спал, а высшее командование, начиная с самого адмирала Старка, нарушив военный приказ, бросило корабли и тайком перебралось в город справлять именины жены адмирала Старка.

За эту беспечность и расхлябанность царское правительство было жестоко наказано: два лучших броненосца русского флота — «Ретвизан» и «Цесаревич» — и один крейсер «Паллада» были подорваны. Нападение японцев, означавшее фактическое начало войны, было полной неожиданностью как для правительства, так и для наместника Алексеева, поставленного в Порт–Артуре специально для защиты престижа царского правительства на Дальнем Востоке и охраны награбленных у Китая территорий. Когда адмирал Алексеев ночью с 26 на 27 января запросил, почему происходит стрельба, дежурный офицер штаба ответил, что это — ученье; флот отражает минные атаки. Русскому народу пришлось расплачиваться в Манчжурии в течение почти 20 месяцев за это «ученье».

Непосредственным агрессором, начавшим эту войну, является империалистическая Япония. Причины этой войны — в соперничестве и колониальной борьбе на Дальнем Востоке между японским военнофеодальным империализмом и русским из–за раздела Китая и Кореи. Эти причины войны можно проследить за целые 10 лет до начала войны.

Как оценивали эту войну и каково было отношение к ней большевистской партии и вождей этой партии и русского пролетариата — товарищей Ленина и Сталина?

Русские большевики с самого начала этой войны характеризовали ее как войну грабительскую, империалистическую, связанную с появлением финансового капитала и империализма в царской России и Японии начала XX в. Большевики видели причины войны в борьбе между «военно–феодальным империализмом» царской России и Японии, борьбе, особенно обострившейся в самом начале XX в. Большевики занимали пораженческую позицию в этой войне, считая, что военный разгром царизма развяжет русскую революцию и приведет к полной победе революции над царизмом.

Вслед за Покровским троцкистские вредители на историческом фронте особенно старались «обосновать» в своей псевдонаучной продукции тезис об отсутствии в царской России периода русско–японской войны и первой русской революции настоящего империализма и финансового капитала. Нужно им это было для того, чтобы подкрепить ссылкой на историю свою контрреволюционную, меньшевистско–троцкистскую теорию о невозможности перерастания буржуазно–демократической революции 1905 г. в социалистическую. В этой связи они отрицали и империалистический характер русско–японской войны.

Эти антиленинские взгляды Покровского на революцию 1905 года и русско–японскую войну были подвергнуты критике Е. Ярославским еще в 1936 году («Об одной неверной оценке революции 1905 года»). В этой статье, на основе высказываний Ленина, тов. Ярославский показывает, что взгляды Покровского, изложенные им в докладе «Значение революции 1905 года» — «ничего общего с марксизмом–ленинизмом, с учением Ленина и Сталина о революции не имеют».¹

Изложим кратко взгляды вождей большевистской партии товарищей Ленина и Сталина на этот вопрос.

Товарищ Сталин, критикуя троцкистские, контрреволюционные взгляды оппозиции 1925–1927 гг. на развитие китайской революции, говорил: «Основная ошибка оппозиции состоит в том, что она отождествляет революцию 1905 г. в России, в стране империалистической, угнетавшей другие народы, с революцией в Китае, в стране угнетенной, полуколониальной, вынужденной бороться против империалистического гнета других государств.

У нас в России, в 1905 г., революция шла против буржуазии, против либеральной буржуазии, несмотря на то, что революция была буржуазно–демократической. Почему? Потому, что либеральная буржуазия империалистической страны не может не быть контрреволюционной».² Товарищ Сталин совершенно ясно связывает контрреволюционную позицию буржуазии и перерастание буржуазно–демократической революции в социалистическую с наличием империализма в России в начале XX в. В. И. Ленин пишет: «Что в России тоже капитализм стал монополистическим, об этом «Продуголь», «Продамет», сахарный синдикат и пр. свидетельствуют достаточно наглядно».³

Монополистические организации в области промышленности, на которые указывает товарищ Ленин, создались как раз в конце 90‑х годов и начале XX в. Сахарный синдикат — в 1895 г., Электрический синдикат — в 1889 г., Продамет — в 1902 г., в годы промышленного кризиса. В это же время созданы Зеркальный синдикат (1903), Продвагон и Гвоздь (1904), Цементный синдикат (1904). Лишь Продуголь и Продруда созданы в 1906 г.

Г. Циперович, специально исследовавший вопрос о синдикатах и трестах в России, отмечает, что синдицирование больше всего наблюдалось в отраслях тяжелой промышленности, особенно близко связанных с банками и с иностранным капиталом: «Образование этих крупных капиталистических монополий происходит на почве усиленной концентрации производства, в которой играет все возрастающую роль иностранный капитал, вливающийся в русскую промышленность в акционерной форме и оплодотворяющий ее большим синдикатским опытом. Этот процесс особенно бурно развивается в южной металлургической и горной промышленности, куда иностранные капиталы идут массой в погоне за легкой наживой на казенных заказах. Поэтому здесь же особенно сильно проявляется и действие кризиса 1900–1902 гг. К 1905 г. процесс сращивания иностранных капиталов с русскими (в разных отраслях производства в разных соотношениях), банкового капитала с промышленным и таким образом образовавшегося финансового капитала с государственной властью был в полном ходу».⁴ Эта характеристика Циперовича является лишь экономической иллюстрацией к высказываниям товарищей Ленина и Сталина об образовании в России монополистического капитализма.

Ленин и Сталин неоднократно доказывали в своих блестящих работах, что «последняя треть XIX века была переходом к новой империалистской эпохе».⁵ Переход к империализму передовыми капиталистическими странами был завершен к началу XX в. Из этой характеристики В. И. Ленин не исключает и Россию. В силу закона неравномерности капиталистического развития Россия в последние двадцать лет XIX в. далеко продвинулась вперед на пути развития капитализма и при помощи иностранного капитала создала крупную капиталистическую промышленность, банки и железные дороги.

К концу XIX — началу XX в. русский капитализм, несмотря на свою молодость, отсталость и слабость, приобретает все черты монополистического и финансового капитала, свойственные западноевропейскому капитализму.

Еще в «Развитии капитализма в России» В. И. Ленин писал: «товарное обращение и, след., товарное производство вполне прочной ногой стоит в России. Россия — страна капиталистическая».⁶

В 90‑х годах развитие капитализма в России шло особенно быстрым темпом. Это развитие шло и вглубь и вширь, охватывая колонии. «Важно то, что капитализм не может существовать и развиваться без постоянного расширения сферы своего господства, без колонизации новых стран и втягивания некапиталистических старых стран в водоворот мирового хозяйства. И это свойство капитализма с громадной силой проявлялось и продолжает проявляться в пореформенной России».⁷ Приток иностранных капиталов в царскую Россию еще более усиливал стремление русского капитализма к приобретению новых колоний.

Одна из характернейших черт эпохи империализма — вывоз капитала, который приходит на смену экспорту товаров. Заключение русско–французского союза 1891 г., протекционистский тариф 1891 г. и введение золотой валюты при Витте особенно стимулировали приток в царскую Россию иностранных (главным образом французских) капиталов. С начала 90‑х годов усиливается зависимость России от иностранного капитала и превращение ее по отношению к передовым империалистическим государствам Европы в зависимую, а к мировой войне фактически полуколониальную страну. За одно последнее десятилетие XIX в. внешний долг царского правительства вырос на 1.6 млрд. руб. В огромной степени выросли акционерные капиталы торгово–промышленных и кредитных учреждений, а в них усилилась роль иностранного капитала. Если в 1890 г. вся сумма акционерных капиталов составляла лишь 734 млн. руб., а иностранных из них — лишь 186 млн. руб. (25%), то в 1905 г. акционерные капиталы промышленно–торговых и кредитных учреждений достигли почти 2400 млн. руб., а иностранные капиталы из них 850 млн. руб., или 35% общей суммы. Этот приток иностранных капиталов в русскую промышленность и торговлю и рост кредитной задолженности царизма у иностранных банков, несомненно, способствовали в 90‑х годах бурному подъему промышленности, росту финансового капитала, монополий и превращению русского капитализма в империализм. Одновременно этот процесс приводит к усилению зависимости России от западного империализма, превращая царизм в его верного жандарма на Востоке.

К характеристике царской России начала XX в. целиком относятся следующие блестящие слова товарища Сталина, в которых он дает совершенно точную, классическую, ленинскую характеристику роли царской России в системе империалистических государств и объясняет классовую природу русского самодержавия и его внешней политики:

«Начать с того, что царская Россия была очагом всякого рода гнета — и капиталистического, и колониального, и военного, — взятого в его наиболее бесчеловечной и варварской форме. Кому не известно, что в России всесилие капитала сливалось с деспотизмом, царизма, агрессивность русского национализма — с палачеством царизма в отношении нерусских народов, эксплоатация целых районов — Турции, Персии, Китая — с захватом этих районов царизмом:, с войной за захват? Ленин был прав, говоря, что царизм есть «военно–феодальный империализм». Царизм был средоточием наиболее отрицательных сторон империализма, возведенных в квадрат.

«Далее. Царская Россия была величайшим резервом западного империализма не только в том смысле, что она давала свободный доступ заграничному капиталу, державшему в руках такие решающие отрасли народного хозяйства России, как топливо и металлургию, но и в том смысле, что она могла поставить в пользу западных империалистов миллионы солдат…

«Дальше. Царизм был не только сторожевым псом империализма на востоке Европы, но он был еще агентурой западного империализма для выколачивания с населения сотен миллионов процентов на займы, отпускавшиеся ему в Париже и Лондоне, в Берлине и Брюсселе.

Наконец, царизм был вернейшим союзником западного империализма по дележу Турции, Персии, Китая и т. д.».⁸

Эти замечательные слова товарища Сталина являются исходными для понимания и объяснения всей конкретной политики царского правительства, особенно внешней, XX в.

Эта сталинская характеристика является дальнейшим развитием указаний В. И. Ленина о том, что с начала XX в. в России существуют финансовый капитал и империализм, что начиная с 1904 г. государственная власть находится у помещиков в союзе с магнатами финансового капитала.

«В 1904–1916 годах особенно рельефно обрисовалось соотношение классов в России за последние годы царизма. Горстка крепостников–помещиков, возглавляемая Николаем II, была у власти, в теснейшем союзе с магнатами финансового капитала, которым доставались неслыханные в Европе прибыли и в пользу которых заключались грабительские договоры внешней политики».⁹

Здесь прямо подчеркивается, что. во внешней политике XX в. царизм — «военно–феодальный империализм» — защищал интересы не торгового капитала, а финансового) и что помещики были у власти в союзе с финансовой олигархией.

Русский царизм, оставаясь по–прежнему крепостническим, сделал после реформы 1861 г. под влиянием развития капитализма, как говорил В. И. Ленин, первый шаг в сторону буржуазной монархии, начал выражать и интересы промышленной буржуазии. В статье ««Крестьянская реформа» и пролетарски–крестьянская революция» Ленин писал: «Третья Дума и столыпинская аграрная политика есть вторая буржуазная реформа, проводимая крепостниками. Если 19-ое февраля 61‑го года было первым шагом по пути превращения чисто крепостнического самодержавия в буржуазную монархию, то эпоха 1908–10 годов показывает нам второй и более серьезный шаг по тому же пути».¹⁰

Третьеиюньский переворот Столыпина 1907 г. и созыв III Думы закрепили «союз царизма с черносотенными помещиками и верхами торгово–промышленной буржуазии. Став по необходимости окончательно на путь капиталистического развития России и стремясь отстоять именно такой путь, который сохранял бы за крепостииками–землевладельцами их власть и их доходы, самодержавие лавирует между этим классом и представителями капитала».¹¹ В XX в. государственная власть была в руках класса крепостников–помещиков в союзе с верхушкой буржуазии. Помещики не отгораживались каменной стеной от некоронованных владык капиталистического общества, магнатов финансового капитала, вели свою государственную политику так, что явно защищали интересы капитала.

В. И. Ленин писал: «Россия есть тюрьма народов не только в силу военно–феодального характера царизма, не только потому, что буржуазия великорусская поддерживает царизм, но и потому, что буржуазия польская и т. д. интересам капиталистической экспансии принесла в жертву свободу наций, как и демократизм вообще».¹² Есть много других высказываний Ленина, из которых совершенно ясно, что он характеризовал царизм в эпоху империализма как военно–феодальный империализм. Так, в статье «О двух линиях революций», написанной в 1915 г. против Иудушки–Троцкого и других меньшевиков, Ленин говорит об «освобождении буржуазной России от военно–феодального «имриализма» (= царизма)».¹³

Ленинско–сталинская характеристика царизма насквозь диалектична, полнокровна и совершенно несовместима с антимарксистской, мертвой схемой Покровского, утверждавшего, что царизм есть политический аппарат торгового капитала, и выдававшего это богдановское измышление за марксизм.

Ленинская и сталинская характеристики России начала XX в. как империалистической страны целиком основаны на огромном историческом материале, подытоживающем как развитие капитализма в Западной Европе и России, так и все важнейшие явления политической истории.

Говоря о развитии империализма, В. И. Ленин писал: «Империализм, как высшая стадия капитализма Америки и Европы, а затем и Азии, сложился вполне к 1898–1914 г. г. Войны испано–американская (1898), англо–бурская (1900–1902), русско–японская (1904–1905) и экономический кризис в Европе 1900 г. — вот главные исторические вехи новой эпохи мировой истории».¹⁴ Эта характеристика В. И. Ленина не только устанавливает совершенно четко время появления империализма в России, но и не оставляет абсолютно никакого сомнения в ленинских взглядах на войну России с Японией как войну империалистическую. Надо сказать, что эта характеристика была известна Покровскому, но вопреки высказываниям Ленина он выступил на защиту своей гнилой «теории» торгового капитала.

Огромный интереснейший материал об империализме в России содержат Ленинские сборники (XXII, XXVII, XXVIII, XXIX). Опубликованные там конспекты ленинской работы об империализме показывают, что лишь цензурные условия помешали Ленину дать в своей работе соответствующие разделы об империализме и финансовом капитале в России.

В. И. Ленин в конспекте «К вопросу об империализме» определяет место России в ряду других империалистических стран. На первом плане у него стоят «три главные, вполне самостоятельные страны»: Англия, Германия, Соединенные штаты Америки. На втором месте В. И. Ленин ставит Францию, Россию и Японию: «Второстепенные: первоклассные, но не вполне самостоятельные».¹⁵ Итак, Россия — первоклассная империалистическая, но не вполне самостоятельная страна. Эта ленинская характеристика была ревизована в писаниях троцкистского фальсификатора Ванага, отрицавшего наличие в царской России даже во время мировой войны каких–либо элементов русского финансового капитала. Характерно, что В. И. Ленин ставит Россию в один ряд с Японией и Францией, из которых одна — Франция — являлась финансовым кредитором России, а другая — военным противником в начале XX в.

Для изучения экономического развития России конца XIX и начала XX в. и формирования в России монополистического капитализма огромнейшее значение имеют гениальные работы Ленина: «Развитие капитализма в России» и «Империализм, как высшая стадия капитализма». Между тем обе эти работы Покровский и его «школа» обходят молчанием и не используют их для характеристики финансового капитала в России.

В XXVII Ленинском сборнике опубликовано несколько вариантов плана брошюры «Империализм, как высшая стадия капитализма».¹⁶

Во втором разделе плана этой брошюры, говоря о росте и концентрации производства, Ленин в отношении России прямо ссылается на свою работу «Развитие капитализма в России». В разделе плана, говорящем о роли банков в эпоху финансового капитала, имеется пункт о роли банков в России; Ленин намечал для себя исследовать роль банков начиная с 1905 г., а не с кануна мировой войны, как это делают Покровский, Ванаг и др. Ленина особенно интересовала практика назначения русским правительством крупных чиновников на посты директоров банков.

В разделе о вывозе капиталов Ленин намечал исследовать вопрос о банках в колониях, об иностранных займах, о роли иностранного капитала в Китае, Японии и России. Ленин внимательно проштудировал и сделал много выписок из книги Агада «Крупные банки и мировой рынок». Эта книга показывает роль банкового капитала в довоенной России с начала XX в. Вся совокупность этих неоценимых ленинских материалов, опубликованных в четырех сборниках, с совершенной ясностью рисует ленинские взгляды на монополистический капитализм в России.

Ленин относил появление монополистического капитализма в царской России к концу XIX — началу XX в., а Покровский, Ванаг и др. — непосредственно к кануну мировой империалистической войны. Ленинская работа «Развитие капитализма в России» даже с поправками Ленина для второго издания содержит материал, относящийся главным образом к концу XIX в. и лишь в части таблиц о промышленности есть данные, относящиеся к 1903–1905 гг. Тем не менее именно на эту работу ссылается В. И. Ленин, характеризуя концентрацию производства при монополистическом капитализме.

Ленинская и сталинская характеристики «военно–феодального империализма» — царизма — подчеркивают наличие грабительских целей в русской внешней политике, стремление царизма к экспансии, колониальному грабежу и захватам, к национальному угнетению, к эксплоатации главным образом на основе внеэкономического принуждения.

Хозяевами и руководителями колониальных предприятий царизма в эпоху империализма являются крепостники–помещики и магнаты финансовой и промышленной буржуазии. Царское правительство Николая II, несмотря на огромную роль банков и экспорта капиталов в эпоху империализма, опиралось в своих колониальных захватах главным образом на военную силу, на внеэкономическое принуждение. Эти захваты расчищали дорогу господству финансового и промышленного капитала.

Не даром Ленин писал: «В Японии и России монополия военной силы, необъятной территории или особого удобства грабить инородцев, Китай и пр. отчасти восполняет, отчасти заменяет монополию современного, новейшего финансового капитала».¹⁷

Политика колониальных захватов русского царизма и Японии на Дальнем Востоке проводилась в качественно иной внутренней и международной обстановке, отличной от предшествующей эпохи домонополистического капитализма.

Появились банковые, финансовые, промышленные консорциумы и монополии. Их интересы и деятельность переплетаются с деятельностью государства и чиновников. Царизм не мог не считаться с интересами этой силы в колониальных захватах. В Манчжурии впереди идет государство, маскируя свою деятельность формой частного предприятия. Конкретный пример политики царизма в эпоху империализма представляет Русско–китайский банк, ворочавший миллиардными делами, привлекавший помимо русских капиталов и французские. В данном случае под частной фирмой банка делала свои дела царская монархия.

Царизм, оставаясь полукрепостническим, не игнорировал и не мог игнорировать интересов новой экономической силы — магнатов финансового капитала и промышленности. Вот почему колониальные предприятия русского царизма в Китае и Корее при всем авантюризме царизма, который так подчеркивал Ленин, неминуемо приобретали новые, специфические особенности и черты, вытекающие из господства империалистической эпохи. Однако по методам эксплоатации политика военно–феодального империализма России отличалась от политики главных империалистических стран. Методы эксплоатации царизма покоились главным образом на внеэкономическом принуждении, а не на деятельности банков. Так было в Манчжурии, где всегда для большей верности деятельность банка охранялась и подкреплялась военными отрядами. Так было и в 1898 г. при захвате Порт–Артура и в 1900 г. во время китайской войны или усмирения боксерского восстания, когда царское правительство заняло Манчжурию.

Подчеркивая империалистический характер грабежа Китая, Ленин указывал, что «эту политику грабежа давно уже ведут по отношению к Китаю буржуазные правительства Европы, а теперь к ней присоединилось и русское самодержавное правительство. Принято называть эту политику грабежа колониальной политикой».¹⁸ В этой же работе, «Китайская война», Ленин, дал ответ на вопрос о том, в чьих классовых интересах ведется эта колониальная политика военно–феодального империализма: «Кому выгодна эта политика? Она выгодна кучке капиталистов–тузов, которые ведут торговые дела с Китаем, кучке фабрикантов, производящих товары на азиатский рынок, кучке подрядчиков, наживающих теперь бешеные деньги на срочных военных заказах (некоторые заводы, производящие предметы вооружения, припасы для войск и т. п., работают теперь во–всю и принанимают согни новых поденщиков). Такая политика выгодна кучке дворян, занимающих высокие места на гражданской и военной службе. Им нужна политика приключений, потому что в ней можно выслужиться, сделать карьеру, прославить себя «подвигами». Интересам этой кучки капиталистов и чиновных пройдох наше правительство, не колеблясь, приносит в жертву интересы всего народа».¹⁹

В. И. Ленин внимательно следил и изучал политику империалистических государств по отношению к Китаю. В. И. Ленин дал образец марксистского анализа политики империалистических государств и их борьбы за раздел Китая. В своей таблице «Главнейшие кризисы в международной политике великих держав после 1870–1871 годов»²⁰ он совершенно четко и ясно определил роль каждого государства. Картина у В. И. Ленина получается совершенно непохожей на ту, которая нарисована в исторических работах Покровским. В этой таблице Ленин пишет: «1895: Китайско–японская война. Грабят («делят») Китай. Япония + Россия + Англия + Германия + Франция». Здесь перечислены все великие государства Европы. Все они вместе с Японией принимают участие в грабеже и разделе Китая. После «протеста» трех государств (России, Франции и Германии) во главе с Россией против условий Симоносекского мира — Япония должна была потесниться и отдать обратно Китаю захваченный лакомый кусок — Порт–Артур вместе со всем Ляодунским полуостровом.

Японии пришлось удовольствоваться частью Кореи. Вскоре после этого Порт–Артур захватила Россия; Англия и Германия тоже захватили китайские гавани — Вей–хай–Вей и Киао–чао. Это был международный раздел Китая империалистическими государствами, в котором активное участие принимала Россия.

Подавление империалистами боксерского восстания 1900 г., которое привело к международной военной оккупации Китая и Пекина, было вторым туром раздела Китая. «Душат Китай все вместе: Германия + Россия Соединенные штаты + Япония + Англия + Франция».²¹ Этот «раздел» порожден, как совершенно ясно показывает ленинский текст, эпохой империализма.

Наконец, в рубрике 1904–1905 гг. у Ленина записано: «Русско–японская война. Грабят («делят») Китай и Корею (Россия и Япония)».²² Здесь В. И. Ленин подчеркивает самостоятельные империалистические цели и противоречия России и Японии в Китае, которые привели к войне.

Как было уже сказано, в этой империалистической войне между Японией и царской Россией большевики занимали пораженческую позицию в отношении царизма, хотя и со стороны царской России и со стороны Японии эта война являлась одинаково захватнической, грабительской и империалистической. Чем вызывалась и обосновывалась пораженческая позиция большевиков? Разумеется, большевики отлично видели захватнические, империалистические цели Японии в этой войне. Большевики руководились интересами революции: «дело русской свободы и борьбы русского (и всемирного) пролетариата за социализм очень сильно зависит от военных поражений самодержавия».²³ Не русский народ, а самодержавие вело эту колониальную войну. Военное поражение царизма развязывало революцию в России, русский народ выигрывал от него: «Развитие политического кризиса в России всего более зависит теперь от хода войны с Японией. Эта война всего более разоблачила и разоблачает гнилость самодержавия, всего более обессиливает его в финансовом и военном отношении, всего более истерзывает и толкает на. восстание исстрадавшиеся народные массы, от которых эта преступная и позорная война требует таких бесконечных жертв».²⁴

Большевики были пораженцами потому, что поражение царизма в войне приводило его к поражению внутри страны, к победе революции. Пораженческая тактика большевиков является развитием и практическим выполнением указаний Маркса и Энгельса. Последний в своей статье «Внешняя политика русского царизма»²⁵ прямо указывает, что существование русского царизма, являющегося жандармом на Востоке, является препятствием для революционной борьбы не только русского, но и всего европейского рабочего движения.

В послесловии к статье «Социальные отношения в России» Энгельс указывал на огромное значение русской революции и победы над царизмом для победы европейского пролетариата. «…Русская революция даст также новый толчок рабочему движению Запада, создаст для него лучшие условия борьбы и тем ускорит победу современного промышленного пролетариата».²⁶ Русская большевистская партия под руководством Ленина и Сталина отлично понимала огромное революционное значение факта военного поражения царизма. Только она вела интернационалистскую, до конца революционную линию: «Военный крах не мог не оказаться поэтому началом глубокого политического кризиса. Война передовой страны с отсталой сыграла и на этот раз, как неоднократно уже в истории, великую революционную роль. И сознательный пролетариат, будучи беспощадным врагом войны, неизбежного и неустранимого спутника всякого классового господства вообще, — не может закрывать глаза на эту революционную задачу, выполняемую разгромившей самодержавие японской буржуазией. Пролетариат враждебен всякой буржуазии и всяким проявлениям буржуазного строя, но эта враждебность не избавляет его от обязанности различения исторически прогрессивных и реакционных представителей буржуазии».²⁷ Исходя из этой марксистской точки зрения, Ленин выступил в защиту позиции вождей французских и. английских социалистов — Жюля Гэда и Гайндмана, открыто высказавшихся за желательность поражения царской России. Эта их позиция встретила осуждение со стороны мелкобуржуазной партии эсеров в их центральном органе «Революционная Россия». «Гэд и Гайндман не защищали японской буржуазии и японского империализма, — писал Ленин, критикуя эсеров, — но в вопросе о столкновении двух буржуазных стран они правильно отметили исторически–прогрессивную роль одной из них».²⁸

В. И. Ленин разоблачил реакционную позицию меньшевиков и нынешнего фашиста и убийцы Троцкого, стоявших сначала на позиции «мир во что бы то ни стало», а потом сбившихся на точку зрения, что война «есть бедствие», независимо от того, кто победит.

Эта точка зрения меньшевиков обрекала пролетариат на бездействие, на пассивность, предоставляя буржуазии договориться о мире друг с другом, когда это им будет выгодно. Ленин ответил меньшевикам: «Нет. Дело русской свободы и борьбы русского (и всемирного) пролетариата за социализм очень сильно зависит от военных пораженний самодержавия. Это дело много выиграло от военного краха, внушающего страх всем европейским хранителям порядка… Борясь против всякой войны и всякой буржуазии, мы строго должны отличать в своей агитации прогрессивную буржуазию от крепостнического самодержавия, мы всегда должны отмечать великую революционную роль исторической войны, невольным участником которой является русский рабочий».²⁹

Таким образом, войну между двумя империалистическими противниками Ленин использовал для революционного, марксистского воспитания масс, для разъяснения им того великого революционного значения, которое война может иметь в капиталистическом обществе. Война обнажила всю гнилость царизма. Одно поражение армии следовало за другим, обнаруживая полнейшую неспособность царизма и правящего класса успешно вести войну, победить врага. Ленин внимательно следил за ходом войны. Он предсказывал еще до сдачи Порт–Артура полное поражение царизма:

«Самодержавная Россия разбита уже конституционной Японией, и всякая оттяжка только усилит и обострит поражение. Лучшая часть русского флота уже истреблена, положение Порт–Артура безнадежно, идущая к нему на помощь эскадра не имеет ни малейших шансов не то что на успех, но даже на то, чтобы дойти до места назначения, главная армия с Куропаткиным во главе потеряла более 200000 человек, обессилена и стоит беспомощно перед неприятелем, который неминуемо раздавит ее после взятия Порт–Артура».³⁰

Это предсказание Ленина целиком оправдалось. Статьи В. И. Ленина о сдаче Порт–Артура и о разгроме царской эскадры при Цусиме дают великолепный анализ хода войны, причин поражения царской армии и флота и того значения, какое эти поражения имели для развития первой русской революции 1905–1907 гг.

II

Выяснив оценку характера русско–японской войны большевиками и их отношение к этой войне, рассмотрим теперь взгляды М. Н. Покровского и его трактовку этой войны. Мы уже говорили, что взгляды Покровского на русско–японскую войну изменялись, поэтому рассмотрим их исторически, в порядке смены одного варианта другим.

Раньше всего эти взгляды изложены им в «Очерках русского революционного движения в XIX и XX вв.», вышедших в 1924 г. Как видно из самого содержания книги, Покровский имел в своих руках все важнейшие архивные материалы и документы о войне: дневник Куропаткина, переписку между Николаем II и Вильгельмом и т. д. Все эти документы, ранее недоступные, теперь напечатаны, они проливают яркий свет на империалистические цели и задачи дальневосточной авантюры царизма.

Разумеется, М. Н. Покровскому были хорошо известны и ленинские работы о русско–японской войне и империализме, а также высказывания товарища Сталина о царизме как о резерве западноевропейского империализма, как о сторожевой собаке империализма на востоке Европы, как о военно–феодальном империализме. И с фактической и с методологической стороны Покровский располагал всем, чтобы дать марксистско–ленинский анализ войны, вскрыть империалистический характер борьбы царской России и Японии за раздел Китая и Кореи.

Однако в своем исследовании Покровский исходит не из марксистских, ленинско–сталинских высказываний, а из пресловутой механистической теории борьбы торгового и промышленного капитала, которую он признает «стержнем русской истории». Он открыто выступает против ленинской характеристики царизма как политического аппарата класса полукрепостников–помещиков и военно–феодального империализма, считая «это объяснение недостаточно глубоким». Ленинской оценке царизма он противопоставляет свой взгляд на самодержавие «как политически организованный торговый капитал».³¹ Мы видим, как антимарксистская методология приводит Покровского к антиленинской оценке русского самодержавия. Как же М. Н. Покровский объясняет возникновение войны и ее характер?

Отвечая на этот вопрос, он признает, что война возникла не случайно, не в результате ошибки Николая II или японского правительства, что Николай вполне сознательно шел на войну, что она вытекала из экономических и классовых интересов и соответствующей политики русского правительства. Покровский признает даже русско–японскую войну империалистической войной, связывая ее формально с наличием империализма в России и с империалистическим характером политики Николая II.

Однако следует сейчас же указать, что, признавая наличие империализма в России, Покровский понимает империализм совсем не по–ленински, отрицательно решает вопрос о наличии в России класса империалистической буржуазии, выдавая тем самым свое антиленинское понимание империализма: «Русская буржуазия была еще не империалистична, а царь у нее был империалистический».³² Чтобы яснее подчеркнуть империалистический характер политики Николая II, Покровский сравнивает его с такими империалистами, как Грей, Керзон, Пуанкаре, Бюлов, Вильгельм II и др.: «Он (Николай II — А. С.) был совершенно вровень с этими империалистическими акулами Западной Европы, вровень, конечно, не по своим талантам, не по своей умелости, а по своему аппетиту».³³

Получается, на первый взгляд, как бы вполне марксистская оценка. На самом деле Покровский выступает в качестве сторонника теории финансового капитала Гильфердинга и решительного противника ленинской теории империализма. Гильфердинг рассматривал империализм как внешнюю политику финансового капитала — и только; Ленин же — как монополистический, загнивающий капитализм, как новейшую, современную стадию в развитии капитализма.

Ленин и Сталин, говоря об империализме, всегда подчеркивают и экономические признаки капитализма: «1 …монополия, как итог концентрации. 2 …Вывоз капитала как главное. 3 и 4. Раздел мира: а) соглашения интернационального капитала; в) колонии. 5 …Банковый капитал и его «нити». 6 …смена свободной торговли и мирного оборота политикой насилия (пошлины); захваты etc. etc.».³⁴ Ленинско–сталинский анализ империализма подразумевает наличие класса империалистической буржуазии, которая выступает в революции 1905 г. в России как контрреволюционная сила, как вернейший оплот царизма и. злейший враг рабочих и крестьян.

Покровский обнаруживает явное непонимание ленинской теории империализма и социал–демократической оппортунистической природы Гильфердинга. Он смазывает принципиальное различие между теорией империализма Ленина и теорией финансового капитала Гильфердинга. Последний — кантианец, антимарксист. По мнению же Покровского, В. И. Ленин внес всего только «плодотворную поправку, в формулу Гильфердинга».

Теоретические ошибки работы Гильфердинга о финансовом капитале Ленин сводит к следующим четырем пунктам:

«1. Теоретическая ошибка относительно денег.

2. Игнорирует почти раздел мира.

3. Игнорирует соотношение финансового капитала с паразитизмом.

4. Игнорирует соотношение империализма с оппортунизмом».³⁵

Таковы «недостатки» работы Гильфердинга, поклонником которого был Покровский. С точки зрения этой социал–демократической теории он и оценивает экономическое развитие России, видя империализм в России только в захватнической политике царизма: «Суть дела не в синдикатах и трестах, а суть дела именно в этом стремлении к монополии, в какие бы формы она ни выливалась. Синдикаты и тресты попадают сюда как частный случай. Как частный случай они, само собой разумеется, являясь средством установления монополии на данной территории для той или иной группы предпринимателей, — этим покрываются, но самая формула шире. С этой точки зрения для того, чтобы оценить, вошла ли страна в империалистический период, нужно присматриваться не к тому, имеются ли у нее в достаточном количестве тресты и синдикаты!, а к двум другим признакам, которые отмечает и Гильфердинг.

Этими признаками являются: во–первых, высокие таможенные пошлины, которые делают территорию страны монопольным достоянием отечественной промышленности, все равно синдицированной или нет, а с другой стороны — стремление раздвинуть таможенные границы возможно дальше, стремление захватить в эти границы возможно более широкую территорию.

Вот, если мы с этого конца подойдем к России конца XIX в., то увидим, что оба эти признака империализма: чрезвычайно высокие таможенные пошлины, чрезвычайно интенсивный протекционизм, с одной стороны, и стремление раздвинуть границы территории — с другой, они имеются у нас налицо в течение всей второй половины XIX в., и уже безусловно в 90‑х годах XIX века».³⁶ Итак, все признаки империализма свелись Покровским к протекционизму — таможенным барьерам и стремлениям к захватам, к расширению территории.

М. Н. Покровский фактически игнорирует все основные особенности империализма: загнивание капитализма, экспорт капитала и монополию, вытекающую из концентрации производства, т. е. те самые тресты, синдикаты и картели, против которых он так настроен и которые рассматривает как домысел Гильфердинга. В. И. Ленин признавал огромное принципиальное значение экспорта капитала для эпохи империализма. Таможенный барьер еще защитит страну от ввоза иностранного товара, но он уже не является более преградой при экспорте капитала, ибо банковый капитал легко шагает через таможенные стены.

Покровский не принимает этого обстоятельства в расчет. Для него фактически не важно, есть ли экспорт капитала, сложились ли монополии в промышленности, произошло ли сращивание банкового капитала с промышленным или нет, существует ли буржуазия и превратилась ли она в империалистическую или нет. Раз таможенный барьер в царской России 90‑х годов был выше, чем даже в передовых капиталистических странах, то вопрос о наличии империализма решен. Поэтому нет ничего удивительного и в признании Покровским наличия империализма без империалистической буржуазии, в трактовке империализма исключительно как политики царизма, а не закономерной эпохи в развитии капитализма.

Итак, первый вывод, который необходимо сделать, заключается в том, что хотя Покровский и признает наличие империализма в царской России 90‑х годов, но в самой трактовке этой проблемы он стоит не на ленинской, а на гильфердинговской точке зрения.

Формальное признание Покровским наличия империализма вовсе не значит, что он признает превращение домонополистического капитализма в монополистический в том смысле, как это понимал Ленин, который говорил о наличии империализма в царской России периода русско–японской войны. Покровский же игнорирует все важнейшие особенности империализма. Он понимает империализм в смысле захватнической политики русского самодержавия — и только. Говоря об оккупации Манчжурии, Покровский видит суть дела в стремлении царизма к новым территориальным захватам и называет эту политику империалистической, так как она, по его мнению, удовлетворяла двум основным признакам империализма: с одной стороны, были высокие таможенные пошлины, с другой — было стремление захватить возможно более широкую территорию, которая находилась бы в монопольной эксплоатации торгового и промышленного капитала.³⁷

Раз в стране не сложился еще класс империалистической буржуазии, раз не было монополий, сращивания банкового капитала с промышленным, то о каком империализме может быть речь? Ясно, что его нет. Покровский термином «империализм» определяет лишь захватническую и колониальную политику царизма на Дальнем Востоке, не связывая ее, по существу, с эпохой империализма. Его характеристика вовсе не совпадает с ленинской и сталинской формулой — царизм есть военно–феодальный империализм — не только потому, что он не понимает экономической природы империализма, но и потому, что Покровский дает неленинскую характеристику классовой природы царизма.

Вопреки своей формуле — царизм есть политическая организация торгового капитала — Покровский признает, что фактически у власти в 90‑х годах стоял промышленный капитал в лице Витте. Но эта гегемония промышленного капитала продолжалась недолго и была свергнута торговым капиталом. Эта «победа» торгового капитала над промышленным произошла в 1903 г. и привела к отставке Витте, так как «торговый капитал у нас был главным, если можно так выразиться, содержанием романовского государства».³⁸ Кроме того, изменилась мировая конъюнктура: кончились низкие цены на хлеб, стала расти ценность экспорта за границу, и торговый капитал опять пришел к власти. Вот «философия истории» Покровского. Колебания хлебных цен — вот магический ключ, открывающий самые сокровенные тайны, объясняющий самые запутанные исторические ситуации.

«Победа» торгового капитала привела к власти Плеве, «типичного представителя не старой дворянской знати, а именно торгового капитала, как такового».³⁹ Попытка Покровского выдать Плеве за купцам а Витте за представителя промышленного капитала, является совершенно неудачной, ибо Плеве, типичный представитель служебной бюрократии, наиболее близко стоял именно к старой, реакционной дворянской знати, в руках которой находилась вся власть. По мнению Покровского, направление политики русского империализма «определялось именно интересами русского торгового капитала в первую голову».⁴⁰ Интересами русского купца Покровский объясняет и строительство Сибирской железной дороги. В противоречии с историей он превращает министра финансов Александра III — Вышнеградского — в главного инициатора строительства Сибирской железной дороги. Между тем никто так не саботировал строительство этой дороги, как Вышнеградский и небезызвестный Абаза. Отчасти потому, что Вышнеградский не понимал значения Сибирской железной дороги и не давал на ее строительство денег, ему и пришлось распроститься с постом министра финансов. На этой должности его сменил Витте, энергично принявшийся за строительство дороги сразу с двух концов.

М. Н. Покровский не понимает новой эпохи, эпохи империализма, не видит своеобразной роли царской России среди империалистических держав Европы, охарактеризованной товарищами Лениным и Сталиным. Он не видит, как еще в 90‑х годах царская Россия вместе с империалистическими странами Европы приступила к разделу Китая.

Дальневосточная политика царизма, направляемая руками крепостников–помещиков, являлась авантюрой, имевшей целью империалистический захват и раздел Китая и Кореи. Это была политика военнофеодального империализма. Она в первую голову отвечала интересам полукрепостников–помещиков и верхушки магнатов финансового и торгово–промышленного капитала. Стремление Покровского, свести империализм царской России эпохи русско–японской войны к политике торгового капитала ничего общего не имеет с ленинской теорией империализма и с его характеристикой царизма, как военно–феодального империализма.

В заключительной картине, нарисованной Покровским, чтобы! во всем объеме показать экономические и классовые интересы царизма на Дальнем Востоке, уже нет места утверждениям об империализме. Экономические интересы купца заняли все поле битвы; они толкают царизм в XX в., как некогда, по Покровскому, толкали Ивана IV, Петра I, Александра I, на колониальные авантюры. Поэтому он не вскрывает и не показывает всей остроты борьбы между царской Россией и Японией за раздел Китая. Неизбежность военного столкновения не является доказанной. Роль Японии и ее империалистические интересы не разоблачаются. Война как–то появляется вдруг, совершенно неожиданно, ибо империалистическая политика Японии за последнее десятилетие до войны не анализируется. Более подробно Покровский не останавливается на причинах войны и совершенно ничего не говорит о ходе военных действий. Как будто и не было ни минных атак японского флота без объявления войны на русский флот в Порт–Артуре, ни величайших в мировой истории сражений под Ляояном, Мукденом и при Цусиме.

Такова антиисторическая и глубоко враждебная марксизму схема Покровского, изложенная автором в 1924 г. Здесь нет ничего о Японии, нет ничего о вооружении, о настроениях армии, о борьбе за раздел Китая, о месте России в системе империалистических государств. Вся его схема свидетельствует о том, что Покровский совершенно напрасно припутал ленинскую теорию империализма к своему объяснению внешней политики царя. Этим замечательным ленинским ключом он не пользуется. По Покровскому, империализм — вовсе не высшая стадия в развитии современного капитализма, результат мощного развития промышленного и банкового капитала, а лишь политика самодержавия в интересах торгового капитала. Конкретная характеристика экономического положения России в начале XX в. не имеет ничего общего с ленинской оценкой, данной в «Развитии капитализма в России» и других, более поздних, работах. Надо со всей решительностью подчеркнуть, что Покровский старательно обходил и замалчивал ленинские высказывания, как будто бы их и не было. Он совершенно обходит вопрос о пораженческой позиции большевиков и не объясняет ее глубочайшее принципиальное и интернациональное значение, не анализирует уроков этой войны и не разоблачает империалистический характер японской политики в Китае и Корее начиная с войны 1894–1895 гг.

Освещение М. Н. Покровским русско–японской войны не дает конкретного представления о войне, и запутывает принципиальные вопросы ее истории.

III

В 1925 г. Покровский пересмотрел свою точку зрения на характер русско–японской войны и на экономическое развитие России накануне революции 1905 г. Если раньше Покровский хотя формально называл русско–японскую войну империалистической, то во всех последующих своих работах ⁴¹ он решительно отрицает империалистический характер войны, связывая это с отрицанием финансового капитала и империализма в России до революции 1905–1907 гг. Если раньше антимарксистская схема Покровского внешне прикрывалась ссылками на Ленина и ленинизм, то теперь даже этих формальных ссылок нет. Надо сказать, что как раз в эти годы (1924–1926) «историческая школа» Покровского выпустила ряд троцкистских работ о финансовом капитале и империализме в России — это работы врага народа Ванага и др. Во всех этих работах протаскивался контрреволюционный троцкистско–меньшевистский тезис о том, что во время революции 1905–1907 гг. в России не было никакого финансового капитала и империализма и что, следовательно, не могло быть и речи о перерастании буржуазно–демократической революции 1905 г. в социалистическую.⁴² Покровский не только не разоблачил эти контрреволюционные теорийки, но являлся их идейным вдохновителем. Во всех своих работах 1925–1932 гг. он пропагандирует эти троцкистские взгляды, исходя из них, строит все свои исторические исследования. Повсюду он, как и его «школа», протаскивает мысль о том, что империализм в России, в его зачаточных формах, развивается буквально лишь накануне мировой империалистической войны 1914 г., во время предвоенного промышленного подъема.

Так, в своих лекциях «Внешняя политика России в XX веке» Покровский решительно отрицает империалистический характер российского капитализма и империалистические цели России и Японии в этой войне. «Для России она (эта война. — А. С.) не была империалистической войной, потому что Россия только после 1906 г., т. е. после русско–японской войны, вступила в полосу империализма».⁴³ Точка зрения Покровского решительно расходится с ленинизмом и в оценке войны. Покровский считал, что торговый капитал определял русскую внешнюю политику, так как страна была «в торгово–капиталистическом периоде».

Покровский делает принципиальную ошибку и исторического характера, утверждая, что между Россией и Японией в 1904–1905 гг. не было таких острых противоречий, которые бы привели к войне. «И несомненно, если бы на сцене были только Россия, с одной стороны, и только Япония, с другой стороны, то тоже до войны не дошло бы, не взирая на все эти интересы торгового капитала и т. д. Все эти интересы были не в такой степени обострены, чтобы толкать на войну».

Как же Покровский объясняет происхождение войны, если он отрицает экономические и вытекающие отсюда политические причины борьбы между Японией и царской Россией? Чтобы как–то объяснить войну, длившуюся в Манчжурии полтора года, Покровский сочиняет путаную, антиисторическую версию о том, что Россия якобы дралась с Японией на Дальнем Востоке не ради захвата Манчжурии и Кореи, а дралась с Англией за захват Босфора и Дарданелл. Чтобы утвердить свое господство на Ближнем Востоке, России пришлось построить Сибирскую железную дорогу, ибо «только на берегах Тихого океана было легче всего уязвить Англию».⁴⁴

Весь конфликт царской России и Японии Покровский ставит на голову: остроту империалистических противоречий на Дальнем Востоке Покровский видит в борьбе Германии с Англией, а не России с Японией. Противоречия последних двух государств теряют свое самостоятельное значение: «На Дальнем Востоке Россия представляла интересы не только свои, но в гораздо большей степени интересы германского империализма, а Япония на Дальнем Востоке представляла в гораздо большей степени, чем, свои национальные интересы, интересы английского и американского империализма».⁴⁵

С одной стороны, Россия дралась с Англией за проливы, с другой — за интересы не своего, а германского империализма. Не нужно заниматься изучением архивных материалов, чтобы видеть, что Германия провоцировала царскую Россию на военную авантюру на Дальнем Востоке. Это прекрасно видно из переписки Вильгельма II с Николаем II, опубликованной Центрархивом. Германии было выгодно, чтобы Россия запуталась в дальневосточных авантюрах: Германия получила бы развязанные руки на Западе. Но отсюда огромная и непроходимая дистанция до шаткого и необоснованного вывода о том, что Россия являлась агентом германского империализма и дралась за его, а не свои интересы.

Настоящие, коренные империалистические противоречия двух государств — царской России и империалистической Японии — затушевываются. Это приводит к замазыванию империалистического характера войны и грабежа Китая со стороны обоих государств. И это называется конкретно историческим диализом специалиста–историка! Вместо конкретного анализа борьбы царской империалистической России и Японии за раздел Китая и Кореи Покровский сочиняет «схему», где главная роль отводится борьбе торгового капитала за Дарданеллы и борьбе между Англией и Германией. Эта схема ничего общего не имеет с конкретно историческим ленинским анализом. Зато эта схема целиком увязана с антиленинскими социологическими взглядами Покровского, с пресловутой теорией торгового капитала. Захватническая политика военно–феодального империализма царской России и Японии смазывается и подменяется борьбой Германии с Англией. Империалистические колониальные предприятия царской России и Японии, тесно связанные с борьбой империалистических хищников за передел мира, с экспортом капитала, международными займами, ролью современных банков, промышленным учредительством и грюндерством, — одним словом, со всей спецификой империалистической эпохи, превращаются в побочный продукт борьбы Англии и Германии. Здесь антиленинский и антиисторический характер этой «теории» Покровского выступает во всей остроте.

IV

Рассмотрим теперь взгляды Покровского на русско–японскую войну, изложенные им в статье «Японская война» в сборнике «1905 год», т. I, и в его «Русской истории в самом сжатом очерке», ч. 3‑я. Обе эти работы так же, как и статьи в сборнике «Внешняя политика», отрицают империализм в России в период русско–японской войны и империалистический характер этой войны. Тем не менее в них Покровский разоблачает изложенную им же самим в сборнике «Внешняя политика» версию, будто в Манчжурии в 1904–1905 гг. Россия дралась за Босфор и Дарданеллы и являлась безвольным орудием политики Германии, Япония же являлась орудием политики Англии.

«Но неужели Россия была на Дальнем Востоке только орудием парижских банкиров и германских фабрикантов?»,⁴⁶ — спрашивает Покровский. И сам же отвечает на поставленный вопрос вполне правильно: «Если на Дальний Восток шли послушно, не упираясь, то не только потому, что там шишек и синяков не опасались, но и потому, что видели в этом выгоду, а с последних лет XIX в. стали видеть в этом даже единственный выход».⁴⁷ Царизмом проводилась захватническая империалистическая политика на Дальнем Востоке не потому, что она отвечала интересам германских и французских банкиров, а потому, что это было выгодно для русского капитализма. «Так Витте, — пишет Покровский, — он был душою дальневосточной политики конца XIX в., предусмотрительно расширял рынок русской промышленности. С той только разницей, что дело шло теперь главным: образом о металлургии, а не о текстильной промышленности (но не об одной металлургии: в Китай собирались вывозить и русский керосин и «жизненные припасы»); политика Витте точка в точку напоминала политику Николая I на Ближнем Востоке. Только прямой, захват, при помощи штыка, играл в политике Витте меньшую роль, чем в политике Николая: Витте был человек больше буржуазного мира, чем феодального. Рано или поздно до вооруженного столкновения и тут должно было конечно дойти».⁴⁸ До войны дело дошло скорее, потому что этой войны очень хотели японские империалисты: и русские крепостники–помещики, державшие власть в своих руках. Они не постеснялись убрать и Витте за слишком большую осторожность и мягкость в употреблении силы штыка для подкрепления своих империалистических притязаний. Признав Витте «душой» дальневосточной политики царизма начала XX в., Покровский подчеркивает преемственность его политики с политикой военно–феодальных захватов Николая I. В конечном итоге господствующей явилась не «нормальная», т. е. экономическая, в современном, империалистическом смысле, политика Витте, а «дикое, первобытно торгашеское и феодальное колонизаторство его коронованных господ Романовых»,⁴⁹ политика Безобразова, Алексеева, Абазы и других, сваливших Витте, Куропаткина и Ламсдорфа.

Надо сказать, что эти взгляды Покровского весьма далеки от ленинской оценки русско–японской войны. Антиленинская методология мешает Покровскому дать правильную классовую характеристику самодержавия. В своей работе «Японская война», написанной в один год с главой о японской войне в сжатом курсе (в 1925), Покровский всячески старается доказать торгово–капиталистический характер всей дальневосточной авантюры царизма в Манчжурии. Несколько десятков страниц им отводится «доказательству» той мысли, что как в завоеваниях Кавказа, Средней Азии, так и в Манчжурии решающая роль принадлежит торговому капиталу. Разумеется, эта точка зрения ничего общего не имеет с ленинской. Ленин характеризовал царизм XX в. как диктатуру крепостников–помещиков и магнатов капитала. Ленин видит новую эпоху, эпоху империализма. Он показывает, как романовская монархия Николая II является защитником интересов империалистической буржуазии. Покровский же не видит никакой новизны, он видит лишь повторение политики захватов, которая была у предшественников Николая II.

Во главу всей дальневосточной авантюры царизма Покровский ставит строительство Сибирской железной дороги. Подробно анализируя причины этого строительства и характер деятельности Русско–китайского банка, он при этом совершенно отводит вопрос об империалистических интересах. Он полемизирует даже с Витте, выдвигавшим на первый план торговое и колонизационное значение дороги, и противопоставляет ему другой тезис: «Это была стратегическая дорога».⁵⁰ В изложении Покровского строительство Россией Сибирской дороги превращается само по себе в факт международной агрессии, что, несомненно, помогает японским империалистам оправдывать свою империалистическую политику в Китае.

Финансовая и предпринимательская деятельность китайского банка, организованного Витте в 1895 г. на французские капиталы, рассматривается Покровским лишь в плане деятельности «торгового капитала», а не рассматривается как крупнейшее финансово–капиталистическое предприятие, как проводник империалистической политики русского самодержавия и его союзника — французской биржи. Концессионная деятельность банка, организация промышленных предприятий, железнодорожное строительство, страховые, торговые и чисто банковские учетные операции — все это является неразрывной функцией банка эпохи финансового капитала. Строительство банком Китайско–восточной дороги, назначение директоров банка министром финансов и т. д. не обращают на себя внимания Покровского, для которого банк — лишь придаток к русской торговле, в частности к чайной. «Едва ли можно найти документ, где связь железнодорожного строительства именно с торговым капиталом выразилась бы более четко. Я должен таким образом взять назад высказанное мною однажды (в «Русской истории в самом сжатом очерке», ч. 3‑я) утверждение, будто Русско–китайский банк имел главной целью железнодорожное строительство и будто эту цель поставил перед Витте металлургический кризис конца 90‑х годов».⁵¹ А ведь фактически строительство дороги, железнодорожные концессии, несомненно, — основное в деятельности банка.

Покровский не прошел мимо даже такой детали, как остановка Ли Хун–чанга в доме чаеторговца Перлова в Москве. Он все использует для того, чтобы подтвердить свою «теорию» торгового капитала. Покровский не видит, что и самая торговля в эпоху финансового капитала вовсе не велась старомодными, дедовскими методами охотнорядских и замоскворецких купцов, описанных Островским. Она также стала одной из форм деятельности банков и была в крупной, оптовой своей части поставлена под контроль банковского капитала. Покровский не понимает этого. Вся история захватов Китая Россией, Англией, Германией и Японией выглядит слишком мирной операцией.

Покровский совершенно не вскрыл империалистический характер борьбы за раздел Китая. История боксерского восстания им так изложена, что это восстание выглядит лишь как протест мелких торговцев и собственников Китая против проникновения торгового капитала. Национально–освободительный характер движения китайского народа против господства империалистов и международной интервенции, борьба китайского народа за освобождение своей страны от полуколониального гнета Покровским не показаны.

«Заключительный протокол», подписанный Китаем 7 сентября 1901 г., по которому весь блок империалистических государств предъявил итоговый счет Китаю за усмирение боксерского восстания и разгром Пекина, у Покровского изложен так, что создается впечатление, будто Китай в силу великодушия европейских дипломатов дешево отделался: территорию Китая не тронули, заставили лишь уплатить 450 млн. таэлей контрибуции и — все. По мере уплаты контрибуции войска выводятся из Китая. А этот «протокол» явился для Китая новым этапом завоевания страны империализмом и усиления колониального гнета в стране. Япония и царская Россия были одними из участников этого грабежа Китая. В 1940 г. Китай должен будет закончить выплату этой контрибуции. Все империалистические государства, подписавшие протокол, продолжают получать контрибуцию, только СССР решительно покончил с политикой царского правительства и добровольно отказался от получения следуемой по протоколу доли.

Установим последующую связь событий. После «усмирения» боксерского восстания одним из самых крупных фактов на пути к войне являются оккупация Россией Манчжурии и договор Японии с Англией 30 января 1902 г. Этот договор свидетельствует о несомненном поражении дипломатии царского правительства. Это поражение привело к заключению договора России с Китаем 26 марта — 8 апреля 1902 г., по которому царское правительство должно было освободить Манчжурию от русских войск в течение 18 месяцев. Вокруг выполнения этого договора и разгорелась борьба между Витте, Куропаткиным, Ламсдорфом, с одной стороны, и Плеве, Безобразовым и Алексеевым — с другой. Борьба закончилась отставкой Витте и согласием Николая на отставку Куропаткина. Безобразовцы выступили с лозунгом покончить с политикой уступок, якобы проводившейся Витте, Куропаткиным и Ламсдорфом. Они были убеждены, что Витте не может итти с ними в одной запряжке и добились его отставки. Победил так называемый «новый курс», т. е. политика Безобразова — Николая II, исключающая какие–либо уступки. Существо этой политики сводилось к следующему: удержать за собой Манчжурию, не выводить из нее войск, а усилить их, а потом под видом защиты интересов России в Манчжурии, — поглубже запустить лапу в Корею. Отсюда естественно вытекал и вывод — образование наместничества на Д. Востоке. Это решение было осуществлено, еще до отставки Витте, — Николай провел его, не посоветовавшись предварительно с Куропаткиным и Витте. Оба они узнали о принятом решении уже из газет. Все это чрезвычайно важные вещи, требующие тщательного анализа и правильного объяснения. Но четкой классовой характеристики этого конфликта, ускорившего войну с Японией, Покровский не дает. С одной стороны, он противопоставляет эти фактически существовавшие «два правительства» с «диаметрально противоположными программами». С Другой стороны, на деле эти разногласия между ними он сводит к разногласиям между торговым капиталом второй половины XIX в. (Витте) и торговым капиталом более ранней формации (XVII в. — Безобразов).

Подводя итоги конкретного разбора материала о причинах войны с Японией, Покровский резюмирует их в следующих словах: «Манчжурская авантюра была последним колониальным предприятием царской России. Ее план был задуман широко. Он захватывал сначала весь Китай, потом весь северный Китай, лишь позже, как на программе–минимум, остановились на Манчжурии и Корее, под самый конец уступив и эту последнюю японцам. Руководителем авантюры был торговый капитал в двух ипостасях: «старой редакции», военно–грабительской, воплощавшейся в Николае и безобразовской шайке, и «новой», с промышленной, отчасти с финансовой складкой — эта «новая редакция» нашла свое воплощение в Витте, на поводу у которого шла русская дипломатия на Дальнем Востоке. Но если во внутренней политике Витте промышленный капитализм с его тенденциями явно брал верх, то на Дальнем Востоке он занимал то второстепенное место, какое было ему отведено вообще в системе российского абсолютизма. Этот последний был ценен для русского капитализма вообще именно своей внешнеполитической ролью — ролью завоевателя колоний».⁵²

Разумеется, совершенно не соответствуют действительности подчеркнутые автором слова, будто Манчжурия — последнее колониальное предприятие царизма. После русско–японской войны мы имели еще более грандиозный мировой конфликт — войну 1914 г., в которой царизм добивался ряда новых колониальных приобретений.

Покровский подчеркивает руководящую роль торгового капитала в русском самодержавии и его внешней политике, тем самым явно демонстрируя свою антиленинскую позицию. Ленин особенно отмечает в самодержавии отсталые полукрепостнические черты, связанные с дворянством и землевладением, а не торговый капитал, да еще в «двух редакциях», как это делает Покровский.

Ненаучно и вредно противопоставлять «старый» и «новый» торговый капитал, также неверно отрывать внешнюю политику от внутренней и противопоставлять классовый характер одной политики другой. Во внутренней политике царской России 90‑х годов промышленный капитал никогда, ни при Витте, ни после него, не играл решающей, определяющей всю политику самодержавия роли. Промышленный капитал, в собственном смысле этого слова, за всю историю существования царизма никогда не был у власти.

Но Ленин указывает на наличие в аппарате самодержавия большой массы бюрократии, связанной с помещиками, но буржуазной по своему существу. Далее, вовсе не значит, что крепостническое самодержавие не выражало интересов и растущей буржуазии. Наоборот, Ленин именно указывает, что царизм начиная с буржуазных реформ 60‑х годов, с Александра II, оставаясь все же полукрепостническим, стал выражать интересы промышленной буржуазии. Политически ошибочно и нелогично заявлять, что во внешней политике, особенно на Дальнем Востоке, эту политику определял торговый капитал, а во внутренней политике — промышленный.

Во всех отраслях политики царизма по решающим, корённым вопросам экономической жизни страны и внешней политики решающее слово оставалось за классом дворян–землевладельцев, представлявших в своем большинстве еще полукрепостников–помещиков. И не торговый капитал, а именно класс крепостников–помещиков в союзе с магнатами банков, биржи и промышленности в эпоху империализма возглавлял и организовывал колониальные предприятия царизма. Именно поэтому Ленин и Сталин указывают нам на военнофеодальный характер империализма царской России, достаточно прочесть лишь фамилии членов безобразовского кружка, чтобы видеть политическую ошибочность заявлений Покровского о роли торгового капитала. Это «свои» люди для Николая II–го. Великие князья, высокотитулованная знать, крупные помещики, надеявшиеся при помощи государственного сундука извлечь пользу из концессии на Ялу, ничем не рискуя, всерьез дрались за изменение нашей политики на Дальнем Востоке. Для этого им нужна была власть, нужно было свалить Витте. Витте был близок, к финансово–капиталистическим банковским кругам. Сам тесно связанный с служилой бюрократией, которую В. И. Ленин называет капиталистической, Витте и скрывающиеся за его спиной банковские дельцы представляли империалистическую тенденцию. Но он сделал все, что мог: золотая валюта была введена, железная дорога через Сибирь построена, Дальний и Порт–Артур заняты, в промышленность, банки и государственное казначейство притекали миллиарды рублей иностранных денег, тихоокеанская эскадра была построена. По железной дороге можно было уже перебросить сотни тысяч солдат, чтобы в случае необходимости помериться с врагом. Иллюзия огромной военной силы царизма была велика.

Сам Витте не считал, что. момент для вооруженной борьбы с Японией созрел. Чисто экономические интересы русской банковской, промышленной и торговой буржуазии в Корее и Манчжурии были еще, по мнению Витте, не особенно велики. Железной дороге угрозы не было, а она и Китайский банк «мирно» обеспечивали проникновение и усиление влияния русско–французского капитала. Поэтому Витте соглашался ждать, итти на уступки, не рисковать немедленной войной.

Наиболее реакционная часть помещиков и знати, близкая ко двору, более близкая Николаю по своим политическим симпатиям, считала момент благоприятным для окончательной оккупации Манчжурии. Достаточно и двух строк из письма от 12 марта 1902 г. одного из членов безобразовской группы — Балашева к Николаю II, чтобы почувствовать, чем пахла эта политика авантюр. Балашев советует Николаю поехать на Д. Восток, чтобы на месте провозгласить присоединение Манчжурии к России. Он пишет, что «более удобного времени не было, да вряд ли и будет, для разрешения разом всех вопросов, интересующих нас на Д. Востоке. Нам очень пора покончить с ними теперь же, дабы мы могли обратить должное внимание на действия Англии в Персии и Германии в Малой Азии, принявшие для нас все более и более опасные размеры и характер».⁵³ Эта политика по существу делала войну неизбежной, о чем и предупреждал барон Розен — русский посол в Японии, прекрасно осведомленный в настроениях японских военных кругов. А оккупация Россией Манчжурии при наличии в Порт–Артуре сильной эскадры и большого гарнизона расценивалась японским империализмом как угроза японскому влиянию в Корее. История с концессией на Ялу потому приобретала острый характер, что она не была частным эпизодом. Япония расценивала этот факт как показатель общей линии наступления русского военно–феодального империализма на Корею. В этой войне речь шла не только о Манчжурии или о Корее, как пишет Покровский, но борьба шла и за Корею и за Манчжурию одновременно.

Авантюризм русского самодержавия, ставка Плеве на легкую, победоносную войну, необходимую по внутриполитическим мотивам, ускоряли войну с Японией и делали ее неизбежной. Если учесть империалистические аппетиты самой Японии, ее настойчивые домогательства об укреплении своего влияния в Манчжурии, то становятся ясными и борьба между Японией и царской Россией и неизбежность столкновения.

Линия Безобразова—Николая, более милитаристская, открыто захватническая, исключила возможность серьезного сговора об «уступках» России в Манчжурии и форсировала войну. Линия Витте — более гибкая. Он лучше учитывал соотношения сил и реальную выгоду, для царизма и банковского капитала. Его политика, не устраняя в конечном итоге войны, открывала более возможностей для маневрирования, компромиссов и оттяжек конфликта.

М. Н. Покровский не понимает существа и не делает всех выводов из «двух программ» и «двух правительств», существовавших летом 1903 г. А между тем создание наместничества было подготовкой войны. На портартурских совещаниях Безобразов, ни от кого не иск лучив поддержки, остался в одиночестве. «Безобразов окончательно убедился, — пишет Покровский, — что ничего великого ни в Манчжурии, ни в Китае не удастся совершить, пока там будет пользоваться властью хоть один из его врагов–министров».⁵⁴ Этот факт отмечен верно, но выводы из него делаются неправильные. Видя оппозицию, Безобразов и Николай II сделали свои выводы: создали наместничество с Алексеевым во главе, и последовала отставка Витте. Куропатки» с предупреждением об отставке отправился в отпуск.

Николай и вся безобразовская шайка вели политику авантюры, уверенные в том, что войны не будет, так как Россия не готова к войне, а Япония не посмеет напасть первая. К сожалению, Покровский не показывает, в чем же выразилась неподготовленность войны со стороны царской России, ибо на этом фоне авантюризм царского’ правительства выглядел бы значительно ярче и убедительнее.

Ошибочны и неубедительны следующие слова Покровского, в которых он оценивает обстановку осени 1903 г. «В августе 1903 г. от военных действий было. еще далеко, но картина была уже достаточно угрожающая».⁵⁵ Эта оценка совсем не вяжется с тем, что говорил Покровский о безобразовской группе, забравшей власть в свои руки, с тем, что создание наместничества — прямой путь к войне. Теперь Витте сломали шею. Его заменила шайка еще больших авантюристов, мечтавших о войне, прямо и откровенно говоривших о необходимости попугать Японию угрозой войны, а по Покровскому, — до–войны «еще далеко». В этой оценке Покровский игнорирует и внутреннюю обстановку в Японии. Ведь фактически к осени 1903 г. Япония: закончила подготовку к войне и поэтому проявляла исключительную неуступчивость при переговорах с Россией. Адмирал Того в первом томе своего отчета о военных действиях против русского флота–рассказывает, что к осени 1903 г. весь японский флот находился в боевой готовности, — были перемещены командиры, командующим: эскадрой был назначен Того. Все это проделано с учетом приближающейся войны.

М. Н. Покровский не анализирует политику Японии осенью 1903 г., ту бешеную подготовку к войне, которая велась в стране, несмотря на переговоры с Россией. По существу политика Николая — Безобразова была наруку военно–империалистическим кругам Японии, стремившимся поскорей довести дело до войны. Они понимали, что оттяжка войны будет наруку царскому правительству, поэтому, «неуступчивость» безобразовцев была определенно использована японскими империалистами не с целью найти компромисс, а для того чтобы прямиком поставить Россию перед войной. В каждом новом» варианте японских предложений (а их было 4) мы замечаем новые требования, закрепляющие позиции японского империализма в Корее и Китае и ослабляющие позиции царизма.

Перед явной угрозой войны уже со стороны Японии царское правительство согласилось пойти на ряд важных уступок японскому империализму, но было уже поздно. Не дождавшись даже решающего ответа царского правительства, Япония прервала переговоры. Она отозвала своего посла и без объявления войны, внезапно напала на русский флот в Порт–Артуре вечером 26 января 1904 г. Эта атака–миноносцев вывела из строя русской эскадры 2 броненосца и 1 крейсер и сразу обеспечила превосходство японского флота над русским.

Статья Покровского «Японская война» заканчивается фактически на разрыве дипломатических отношений между Россией и Японией. Каково отношение автора к факту нападения японской эскадры на русский флот, мы видим из сжатого очерка истории России, в котором коротко дается история самого хода военных действий.

Очерк военных действий русско–японской войны Покровский начинает политически ошибочной и вредной оценкой нападения японских миноносцев на русский флот 26 января 1904 г. Эта оценка Покровского фактически льет воду на мельницу японских фашистов. Вместо того чтобы разоблачить японский империализм, он скатился на точку зрения японских империалистов, так как оправдывает эту атаку, и находит ее допустимой даже с точки зрения международного права.

Покровский фактически совсем снимает ответственность с японского империализма за войну, делая одно царское правительство виновником войны, что совершенно неправильно: «Царское правительство могло на это ответить только воплями об «изменническом нападении коварного врага» — воплями лицемерными, ибо поступок японцев, допускавшийся международным правом, которое вовсе не требует непременного торжественного объявления войны перед началом военных действий, много прямее и искреннее проектов Безобразова — занять русскими войсками ту самую Северную Корею, нейтрализации которой требовала Россия от Японии. Только Безобразову его хитрость не удалась, он не успел этого сделать, а японцы успели».⁵⁶ Опереди Безобразов Японию — не стал же бы Покровский оправдывать этот шаг агрессии?

В отчете адмирала Того: «Описание военных действий на море в 37–38 гг. Мейдзи», т. I, стр. 31 — с откровенным бесстыдством рассказано, как японцы по–воровски готовили нападение на русскую эскадру..«Когда 24 января (6 февраля) 1904 года соединенный флот получил императорский указ начать военные действия, то адмирал Того с подведомственными ему силами находился в порту Сасебо. Немедленно в 1 час ночи, собрав на флагманское судно «Микаса» всех флагманов и командиров судов, он объявил им императорский указ и прибавил следующее: «Я предлагаю теперь же со всем флотом направиться в Желтое море и атаковать суда неприятеля, стоящие в Порт–Артуре и Чемульпо. Начальник 4‑го боевого отряда, контр–адмирал Уриу, со своим отрядом (с присоединением крейсера «Асама») и 9‑м и 14‑м отрядами миноносцев имеет итти в Чемульпо и атаковать там неприятеля, а также охранять высадку войск в этой местности. 1‑й, 2‑й и 3‑й боевые отряды, вместе с отрядами истребителей, пойдут прямо к Порт–Артуру. Отряды истребителей ночью атакуют неприятельские суда, стоящие на рейде. Эскадра же предполагает атаковать неприятеля на другой день».

Так, издеваясь над международным правом, готовила Япония нападение на русскую эскадру. Этот «метод» войны японские фашисты прочно усвоили и теперь. Обязанностью историка–марксиста является разоблачить и показать лицо хищника в подлинном неприглядном виде. Покровский же фактически оправдывает это нападение японцев, положившее начало военным действиям.

С каких это пор большевики стали в начавшейся войне между двумя империалистическими государствами оправдывать то из них, которое оказалось хитрее и, нарушая договоры, первым начало палить из пушек? Это позиция не ленинская, не интернационалистская, а шовинистская. Внешний «радикализм» высказываний Покровского ничего общего не имеет с ленинской пораженческой позицией, занятой большевистской партией в этой войне. Пораженчество большевиков вытекало из интересов как русской, так и международной революции, помогало развитию этой революции, вело к разгрому царизма не только на полях Манчжурии, но и в классовой борьбе.

Позиция Покровского ничего общего с ней не имеет. Не даром он даже не освещает позицию большевистской партии, показывающую верность партии интернациональным задачам, уменье на основе применения марксистско–ленинской теории использовать конфликт двух империалистических государств в интересах революции, в интересах пролетариата. Точка зрения Покровского сводится к оправданию хищничества более сильного и более ловкого империалиста.

Мы не будем заниматься детальным разбором хода самой войны и высказываний Покровского по этим вопросам. Необходимо лишь отметить, что Покровский не показывает причины поражения русской армии — настроение армии и неспособность, ограниченность высшего командного состава, так блестяще обрисованные в замечательных статьях В. И. Ленина о войне. Поражение русской армии под Мукденом Покровский совершенно неправильно сравнивает с разгромом русских войск под Аустерлицем в 1805 г. Наполеоном. Между тем японское командование, прошедшее школу Мольтке, далеко не отличалось наполеоновскими талантами. Главнокомандующий Ойяма не только не походил на Наполеона, но не может равняться и с самыми посредственными маршалами Наполеона.

В исследовании советского ученого комбрига тов. Левицкого ⁵⁷ о русско–японской войне довольно ярко вскрыты эти слабые стороны японского командования, о которых ничего не говорит Покровский. Мы знаем хорошо, как несколько раз сражение, носившее нерешительный характер, превращалось в японскую победу только потому, что русское командование больше всего заботилось об отступлении. Имея выигрышное положение, оно добровольно отдавало победу в руки врагов. Так было под Ляояном, где Куропаткин и Ойяма соревновались друг с другом, кому из них первому начать отступление. Пальма первенства осталась за Куропаткиным. Он на два часа раньше Ойямы отдал приказ об отступлении. Лишь на море японцы разгромили русских полностью. Цусимский разгром означал бесповоротный проигрыш войны царским правительством.

Никто, кроме большевиков, не дал исчерпывающего анализа и ответа на вопрос о причинах поражения царизма в войне с Японией. Этот ответ партия под руководством В. И. Ленина дала еще в ходе самой войны. Никто так решительно, настойчиво и последовательно не боролся с самодержавием, не разоблачал его, не вскрывал его разложение и неспособность организовать даже военную победу, как большевистская партия.

Во всех исторических работах Покровского, посвященных русско–японской войне, не найдешь четкого и ясного ответа на вопрос, почему японский империализм добился победы над царским военнофеодальным империализмом. — Зато этот ответ ясно и точно дает Ленин. Он дал яркую, красочную и исчерпывающую характеристику причин поражения царизма: «Генералы и полководцы сказались бездарностями и ничтожествами… Офицерство оказалось необразованным, неразвитым, неподготовленным, лишенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием. Темнота, невежество, безграмотность, забитость крестьянской массы выступили с ужасающей откровенностью при столкновении с прогрессивным народом в современной войне… Военное могущество самодержавной России оказалось мишурным. Царизм оказался помехой современной, на высоте новейших требований стоящей, организации военного дела, — того самого дела, которому царизм отдавался всей душой, которым он всего более гордился, которому он приносил безмерные жертвы, не стесняясь никакой народной оппозицией. Гроб повапленный — вот чем оказалось самодержавие в области внешней защиты, наиболее родной и близкой ему, так сказать, специальности».⁵⁸

Эта характеристика Ленина показывает цену противника японского империализма. Но и над этим «гробом повапленным» победу японский империализм одержал нелегко. Понадобилось огромное напряжение материальных. и финансовых средств, полная мобилизация всех призывных возрастов, огромнейшие финансовые займы за границей. Долг империалистической Японии достиг 2.4 млрд, иен, в том числе занято на войну в Англии и Америке свыше 1 млрд. иен.

По Портсмутскому миру с Россией, заключенному в августе 1905 г., главной добычей японского империализма, кроме южного Сахалина, являются Ляодунский полуостров с Порт–Артуром, Дальним, с Южноманчжурской железной дорогой и Корея, ставшая монопольной колонией японского империализма.

Японский империализм укрепился на азиатском материке, в Китае и Корее, чтобы использовать завоеванный плацдарм в качестве базы для своей дальнейшей империалистической экспансии в Китае.

Подведем некоторые итоги нашей критики взглядов Покровского на русско–японскую войну. Не только методология Покровского, но и вся постановка конкретных вопросов, связанных с историческим развитием России XX в., вся схема русско–японской войны (причины войны, ее характер, ход войны, причины поражения России, роль и место Японии и царской России в системе мирового империализма и др.) являются антиленинскими. Ленинские высказывания и оценки Покровским замалчиваются и искажаются. Игнорируется роль империализма. Причины войны сводятся к колониальным интересам торгового капитала. Поэтому рассмотрение политики царской России и империалистической Японии совершенно не вскрывает империалистического характера ожесточенной борьбы за Китай и Корею между царской Россией и Японией, не разоблачает их хищнические колониальные аппетиты. Антиленинское определение самодержавия как военной организации торгового капитала противопоставляется ленинско–сталинской характеристике царизма как военно–феодального империализма.

Покровский замазывает империалистический и аннексионистский характер устремлений японского империализма, не разоблачает грабительские цели войны как со стороны России, так и особенно Японии, не показывает конкретного влияния поражения царизма на полях Манчжурии на развитие революции.

V

Японские военно–фашистские круги ссылаются на «опыт войны» 1904–1905 гг., чтобы подготовить и повторить новую войну — против Советского Союза. Но они изучают итоги прошлой войны однобоко и тенденциозно. Мы им должны указать, что изучение опыта и итогов русско–японской войны показывает прежде всего, что сейчас японским империалистам придется иметь дело с другой исторической ситуацией, с качественно иным противником.

Читая страницы Ленина о бездарности и глупости русского генералитета, невежестве офицерства, забитости русского солдата, советский человек прежде всего чувствует, какое огромное расстояние отделяет нас от прошлых исторических событий, происходивших всего 30 с небольшим лет назад.

СССР — не царская Россия, брошенная царизмом в авантюрное колониальное предприятие: трудящиеся СССР будут защищать свое социалистическое отечество, а Красная армия будет сражаться так, как никогда не сражалась ни одна другая армия, ибо за нашей Красной армией весь народ нашей родины и мощная социалистическая индустриальная база.

Вождь нашей коммунистической партии и страны великий Сталин, оценивая прошлое историческое развитие царской России, особенно четко и убедительно подчеркивал связь между экономической и политической отсталостью и военными поражениями государства:

«История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско–литовские паны. Били англо–французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно… Они били и приговаривали: «ты убогая, бессильная» — стало быть, можно бить и грабить тебя безнаказанно. Таков уже закон эксплоататоров — бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма. Ты отстал, ты слаб — значит ты неправ, стало быть, тебя можно бить и порабощать. Ты могуч — значит ты прав, стало быть, тебя надо остерегаться».⁵⁹

Наше государство ведет мирную политику. В противоположность бывшей царской России и нынешней империалистической Японии, а также в противоположность всем фашистским поджигателям войны народы СССР не думают о приобретении каких–либо колоний, угнетении других народов. Но мы не допустим покушения японских фашистов на нашу границу, на нашу социалистическую родину. У рабочих и трудящихся СССР «есть отечество и мы будем отстаивать его независимость» (Сталин). Мы не хотим отставать ни в одной области — промышленной, сельскохозяйственной, культурной, военнотехнической. Наша социалистическая родина быстро движется вперед во всех областях социалистического строительства. СССР создал мощную Красную армию, являющуюся оплотом мира и мирного социалистического строительства. Эту армию, неразрывно связанную со всеми трудящимися нашей страны, выпестовала великая партия Ленина — Сталина.

Пролетарская диктатура разгромила и уничтожила подлых бандитов, фашистских агентов и предателей социалистической родины: Зиновьева, Каменева, Тухачевского, Пятакова, Бухарина, Рыкова и их свору. Народы СССР еще теснее сплотились вокруг коммунистической партии, они по зову партии и правительства дадут отпор зарвавшимся фашистским поджигателям войны.

А как дерется советский народ, защищая свою родину от иностранной интервенции, японская военщина имела возможность убедиться на собственном опыте во время гражданской войны на Дальнем Востоке и в последних боях в районе озера Хасан. Наглая авантюра японских самураев была разбита бойцами доблестной Первой (Приморской) Красной армии. Японская военная клика получила новый предметный урок, свидетельствующий о силе, крепости и беззаветном героизме нашей доблестной Красной армии. С огромными потерями японцы были отброшены советскими войсками на территорию Манчжурии, и на советской территории не осталось ни одного японского солдата. Японская военная клика не в первый уже раз убедилась, что Советский Союз — это не бывшая царская империя, армию которой японцам однажды удалось разбить.

Прекрасно снабженная и оснащенная технически, имея крепкие, культурные пролетарские командные кадры, преданные родине и партии, Красная армия во главе с тов. Ворошиловым разобьет любого врага, который попробует прощупать прочность наших границ, на его территории.

Пусть это учтет японская военно–фашистская клика и внесет в качестве обязательного дополнения к опыту изучения русско–японской войны.

Пусть поостережется начинать войну против Страны Советов, которая не стремится к завоеванию хотя бы пяди чужой земли, но никому никогда не уступит ни пяди советской земли.