М. Н. Покровский о войне 1812 года

I

Наша советская историческая наука до сих пор не дала марксистско–ленинского всестороннего исследования о войне 1812 г., на изучении которой специализировалась дворянская историография. Михайловский–Данилевский был первым официальным историком «Отечественной войны». «По высочайшему повелению» он приступил к ее изучению и писал о ней с целью прославления «дворянского сословия», усилиями которого Россия будто бы и была освобождена от «вторжения» Наполеона. Николай I предлагал Михайловскому–Данилевскому, чтобы «в книге было уничтожено все, что могло подать повод к пересудам иностранцев, было бы слишком невыгодно для памяти некоторых генералов или слишком хвалебно для других». Так в результате совместных трудов генерала и императора получилось «Описание Отечественной войны», вызвавшее полное одобрение со стороны Николая I.

«В творении вашем, — писал Николай I, — я, к душевному удовольствию моему, нашел столь верное и прямое изложение незабвенных событий того–-времени, сколь и живое, пламенное, в непреложных чувствах русского сердца почерпнутое описание бессмертных подвигов; императора Александра, непоколебимой его твердости в деле спасения: отечества и высоких царственных его добродетелей, осенявших Россию в эту годину бедствия и славы. В чертах не менее верных переданы вами знаменитые подвиги войска и доблесть народа, беспредельная его преданность престолу, живая любовь к отечеству».¹ «Описание Отечественной–-войны» должно было служить к прославлению Александра I. Русский император в изображении Михайловского–Данилевского является основной фигурой во всей войне. Ему даже приписываются, несвойственные черты, в роде твердости характера и железной воли… Русский же народ выступает в качестве театрального статиста, двигающегося на исторической сцене по указанию опытной режиссерской руки Александра I. Во время войны крестьяне, по словам Михайловского–Данилевского, обнаружили «самую возвышенную преданность, самое слепое повиновение и трогательные примеры привязанности к помещикам».² Война окончилась победой над Наполеоном, армия которого была полностью уничтожена. Сам промысел божий помог в этом Александру I. Так первый дворянский историк Отечественной войны объяснял причину победы русского народа над Наполеоном и полного уничтожения его армии.

Но труд Михайловского–Данилевского скоро явно устарел, и взгляды этого автора даже с точки зрения господствующего дворянского, сословия показались чрезвычано примитивными. И вот, в середине прошлого столетия М. И. Богданович, другой дворянский историк, тоже «по высочайшему повелению», теперь уже Александра II, составил «Историю Отечественной войны». В этом труде Богдановича можно отметить даже зародыш как бы некоторой «исторической критики», стремление отнестись критически к описываемым событиям. Но основная точка зрения Михайловского–Данилевского — о руководящем характере роли Александра I в войне — остается неизменной и в «Истории Отечественной войны» Богдановича.³ «Если бы Наполеон, — пишет Богданович, — оценил вполне и силу воли императора. Александра I, и превосходные свойства народа, неизменного в вере к богу, преданности к царям своим и любви к родине, то не нарушил бы мира с Россией. Но всевышний промысел судил, чтобы наше отечество приняло несметные жертвы в защиту собственной независимости и озарилось после тяжкого испытания новою славой, содействуя освобождению угнетенных народов».⁴ И этот дворянский историограф не упоминает о народе и о его участии в войне. Народ проявлял только «преданность» к своему царю, на стороне которого находился сам бог, что и обеспечило, собственно, победу Александра над Наполеоном. Так М. И. Богданович, стремясь более критически отнестись к «Описанию Отечественной войны», чем Михайловский–Данилевский, в сущности стоит на той же идеалистической точке зрения. Оба дворянские историографа приписывают победу «царю и промыслу божию» и замалчивают героическую борьбу народа за независимость своей родины против интервента. Активное участие народа в войне объясняется ими просто — «преданностью народа своим царям и помещикам». Роль М. И. Кутузова как руководителя армии и организатора — победы над Наполеоном сводится на–нет, Кутузова затемняет «сияющая в своем величии» личность Александра I.

Точка зрения дворянских историографов была отвергнута буржуазной историографией в лице А. Н. Попова, автора ряда исследований об «Отечественной войне». Попов — исследователь, стоявший на уровне современной ему буржуазной исторической науки. Он отвергает самодержавно–религиозную концепцию обоих дворянских историков. Буржуазный исследователь использовал новый, критически проверенный, материал. Попов не придает никакого значения роли Александра в «Отечественной войне», наоборот, он отметил деятельное участие в войне «русского общества», но он ничего не говорит о «народной войне» и героической борьбе русского народа за свою независимость.

А. Н. Попов, в противоположность обоим представителям официальной дворянской историографии, выдвигает на первый план М. И. Кутузова, которому одному Россия обязана своим спасением».⁵ Кутузову приходилось командовать армией в самых тяжелых условиях, он был опутан сетью интриг, мешавших ему действовать. «Цель главной квартиры, — по словам Попова, — заключалась в том, чтобы показать, что князь Кутузов неспособен предводительствовать русскими войсками: старость, слабость и дряхлость князя Кутузова — вот благовидный и правдоподобный предлог, за который хватались все его недоброжелатели, худо прикрывая иные свои виды».⁶ Бенигсен и Барклай–де–Толли хотели занять его место. Английский шпион в главной квартире русской армии Вильсон обвинял Кутузова в симпатиях к Франции и требовал от него решительных действий во имя защиты интересов Англии. Кутузову удалось благодаря своей выдержке и спокойствию преодолеть все эти интриги и довести войну до желанного конца. Кутузов не торопился, щадя силы порученной ему армии, Кутузов видел неизбежную гибель армии Наполеона и старался избегать излишних затрат собственных сил. А. Н. Попов, выдвигая на первый план Кутузова и в общем правильно оценивая его оперативную тактику, совершенно не заметил народной войны и в этом отношении был близок к точке зрения Михайловского–Данилевского и Богдановича.⁷ Так и дворянская, и буржуазная историография замалчивали участие народа в войне 1812 г. против интервентов.

Дворянско–буржуазная историография не сумела правильно оценить войну 1812 г. Но что оказалось недоступным пониманию дворянских и буржуазных исследователей, то гениально просто, отчетливо ясно было отмечено Л. Н. Толстым. Война 1812 г. для Толстого — народная война. В этой войне единственный герой — народ, вставший на защиту своей родины: «Дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».

Эту важнейшую характерную черту войны 1812 г. не заметили и не могли заметить дворянские и буржуазные историки. В описании войны 1812 г. наглядно проявилась классовая ограниченность дворянской и буржуазной историографии, подчеркнутая Лениным. Дворянские и буржуазные историки, по словам Ленина, «во‑1‑х… в лучшем случае рассматривали лишь идейные мотивы исторической деятельности людей, не исследуя того, чем вызываются эти мотивы, не улавливая объективной закономерности в развитии системы общественных отношений, не усматривая корней этих отношений в степени развития материального производства; во‑2‑х, прежние теории не охватывали как раз действий масс населения… Домарксовская «социология» и историография в лучшем случае давали накопление сырых фактов, отрывочно набранных, и изображение отдельных сторон исторического процесса».⁸

II

Статьи М. Н. Покровского о 1812 г. в свое время представляли интерес как попытка отнестись критически к выводам дворянско–буржуазной историографии об «Отечественной войне» и показать войну 1812 г. в новом аспекте. Они были написаны Покровским либо перед столетним юбилеем, либо непосредственно после юбилея и представляли интерес своей критикой традиционных взглядов. В свое время они оказали известное влияние как на постановку вопроса о войне 1812 г., так и на трактовку связанных с ней отдельных моментов.

Но и тогда при тщательном изучении статей М. Н. Покровского можно было обнаружить недостаточное знакомство их автора с источниками о 1812 г., а также совершенно неправильное освещение им основных моментов достопамятного 1812 г. и тенденциозные характеристики выдающихся участников борьбы против вторгнувшейся в Россию «великой армии» Наполеона.

В борьбе с русской дворянско–буржуазной историографией Покровский иногда доходит до отрицания ряда документально установленных фактов, замалчивает все то, что прямо или косвенно обнаруживало активное участие широких масс трудящегося народа в борьбе с иностранными завоевателями за национальное освобождение своей страны. Вместе с тем М. Н. Покровский не сумел преодолеть ограниченности ни французских буржуазных историков, в особенности Вандаля, ни русской дворянско–буржуазной историографии. Покровский с необыкновенной доверчивостью относится к французским мемуарам о 1812 г. и крайне односторонне пользуется мемуарами русских участников войны «Двенадцатого года», игнорируя сообщаемые последними факты, идущие в разрез с созданной им концепцией.

Покровский допустил ошибку уже в объяснении причин войны 1812 г., объявив виновником войны исключительно русское дворянство. Наполеон и его захватническая политика, по Покровскому, тут не причем. Разрешая так вопрос «о виновниках» войны 1812 г. и обеляя в глазах русского читателя захватническую политику Наполеона, Покровский здесь, в сущности, повторял мнение наполеоновского посла и шпиона в России — Коленкура. «Записка Коленкура, — писал Покровский, — со всей ясностью, какой только можно пожелать, намечает тот общественный класс, который должен был быть отброшен в оппозицию Тильзитским миром».⁹

Мнение Покровского о дворянстве как главном зачинщике войны 1812 г. не совсем отчетливо. Виновником объявляется то «вся знать», вывозившая в Англию сельскохозяйственное сырье, то все дворянство в целом.

В вопросе о причинах войны 1812 г. М. Н. Покровский стремится оправдать Наполеона, бывшего в действительности инициатором грабительской войны против России. Покровский не сумел разобраться в действительном характере войн Наполеона вообще и войны 1812 г. в частности.

Характер войн Наполеона был противоположен войнам времени подъема французской буржуазной революции. Последние были войнами оборонительными, когда революционная буржуазная Франция отстаивала свои завоевания от натиска самодержавной феодально–крепостнической Европы, стремившейся восстановить во Франции дореволюционные порядки и отношения. Это была эпоха, когда, по словам Ленина, «весь народ и в особенности массы, т. — е. угнетенные классы, были охвачены безграничным революционным энтузиазмом: войну все считали справедливой, оборонительной, и она была на деле таковой».¹⁰

Но войны Наполеона были грабительскими и захватническими. «Империалистские войны Наполеона, — писал Ленин, — продолжались много лет, захватили целую эпоху, «показали необыкновенно сложную сеть сплетающихся империалистских отношений с национально–освободительными движениями».¹¹ Наполеоновское правительство было по своей классовой сущности контр–революционным. Оно задержало развитие французской буржуазной революции и сохранило только те ее результаты, которые были выгодны буржуазии. В интересах крупной буржуазии Наполеон повел грабительскую, захватническую политику, стремясь поработить покоренные страны и подчинить их интересам развившегося французского промышленного капитализма.

Прорыв дворянским правительством России континентальной блокады означал крушение всей экономической политики Наполеона, так как без России, главного поставщика сельскохозяйственного сырья на английский рынок и потребителя английских промышленных изделий, осуществление континентальной блокады фактически было немыслимо. Вполне понятно, что Наполеон и стоявшая за его спиной крупная промышленная буржуазия были до бешенства раздражены экономической политикой русского царизма.

Наполеон мог добиться подчинения России всем его требованиям и принудить Александра I выполнять все условия континентальной блокады, только превратив дворянскую империю в своего вассала; надо было ограбить и разорить Россию в интересах обогащения французской промышленной буржуазии. Вот чего добивался Наполеон, вот из–за чего начал он войну. Примеры Австрии, Пруссии и других германских государств наглядно свидетельствовали о том, что ожидает Россию в случае победы Наполеона. Всего этого не учел М. Н. Покровский при анализе причин войны.

В своем стремлении обелить Наполеона М. Н. Покровский не по–марксистски разрешает вопрос о виновниках войны 1812 г., без всякого анализа конкретно исторических данных. «Отказ России от блокады, — пишет М. Н. Покровский, — прямой или хотя бы косвенный, должен был заставить Наполеона воевать, хотел ли он этого или нет: вот почему спор о том, кто был виновником войны 1812 г. является совершенно праздным. Виноваты были те самые объективные условия, которые в 1809 г. предупредили войну».¹²

М. Н. Покровский, конечно, хорошо знает, что «контр–революционная диктатура» Наполеона была полностью направлена в сторону подавления революционного движения мелкобуржуазных масс населения, что завоевательная политика Наполеона содействовала обогащению нарождавшейся французской промышленной буржуазии и что вся контр–революционная диктатура Наполеона держалась лишь на завоеваниях и грабеже покоренных народов. Ленин подчеркивал, что «после победы реакции внутри страны, контр–революционная диктатура Наполеона превратила войны со стороны Франции из оборонительных в завоевательные».¹³

Нельзя поэтому не удивляться тому, что М. Н. Покровский не обращает внимания на грабительский и завоевательный характер похода 1812 г. Покровский, конечно, знал, что Наполеон ни к одной войне не готовился так долго, как к походу в Россию, когда все было продумано до самых последних мелочей, так что, казалось, победа Наполеону была обеспечена полностью. Поэтому читатель «Русской истории» может только удивляться заявлениям Покровского, что Наполеон не начинал войны с Россией и не собирался посягать на национальную независимость русского народа. Виновниками неслыханного разорения страны, несущими ответственность за войну, М. Н. Покровский считает прежде всего «представителей крупного землевладения», которые были «моральными виновниками всех бедствий». Ошибочность всех этих рассуждений Покровского о причинах войны 1812 г. и о ее виновниках — ясна. Покровский лишь более ясно повторил мысль Коленкура и Вандаля о том, что войны не было бы, если бы русская политика была более уступчивой, другими словами, если бы Россия согласилась отказаться от своей национальной независимости и стать колонией для сбыта товаров французской промышленной буржуазии. Если дворянско–буржуазная историография выдвигала в качестве основной причины войны захватнические планы Наполеона в связи с его ненасытным честолюбием, то Покровский пришел к ничем неоправдываемому выводу, об отсутствии у Наполеона каких бы то ни было захватнических плавов и что, в сущности, в войне была заинтересована «дворянская знать», поскольку экономическая политика Наполеона чрезвычайно задевала ее материальные интересы.

III

Русская дворянско–буржуазная историография, за отсутствием точных данных, значительно преувеличила количественный состав армии Наполеона. Вместе с тем она несколько преуменьшила численность русской армии! и степень ее боевой готовности.

В настоящее время с полной достоверностью можно утверждать, что численность многонациональной «великой армии», перешедшей 23 июня 1812 г. Неман, не превышала 400 тыс. человек при 1 350 орудиях.¹⁴ Покровский также придерживается этой цифры, основываясь на определении самою Наполеона.¹⁵ Что касается численности русской армии, противостоявшей «великой армии», то можно считать точно установленным, что она не превышала 200 тыс. при 898 орудиях и притом, согласно принятому оперативному плану, была разделена на три армии. Таким образом, по численности русская армия была вдвое меньше армии Наполеона. Эти выводы были приняты и М. Н. Покровским, который отверг общераспространенную дворянскую версию о том, что численность «великой армии» достигала 600 тыс. человек.

М. Н. Покровский не ставил себе задачи дать историю всего «Двенадцатого года» и шаг за шагом нарисовать картину развертывания действий. Фактическая сторона истории 1812 г. и, в частности, ход военных действий рассматривались М. Н. Покровским очень бегло, но в совершенно неправильном аспекте. Покровский всегда стремился представить ту или иную военную операцию в невыгодном для русской армии освещении, затушевывая в то же время деятельность талантливых русских полководцев и изображая их как мало одаренных в военном отношении людей. Ярким контрастом, по Покровскому, в сравнении с ними был Наполеон с его военным гением. Русские военачальники так боялись Наполеона, что избегали вступать с ним в бой даже тогда, когда перевес был на стороне русских.

Совершенно неправильно освещает М. Н. Покровский роль М. И. Кутузова. Для Покровского М. И. Кутузов — это не великий полководец, ученик и соратник Суворова, основоположника нового военного искусства. Сам Суворов, как известно, очень высоко ценил Кутузова. После замечательного штурма Измаила, сильнейшей турецкой крепости, Суворов говорил про Кутузова: «Он шел у меня на левом крыле, но был моею правой рукой». Во время штурма этой крепости Кутузов потерял левый глаз. Александр, I ненавидел Кутузова, относившегося враждебно к введению в русской армии прусской системы, потерпевшей полнейший крах под Аустерлицем. В оценке же Покровского Кутузов «был слишком стар для каких то ни было решительных действий — и, по–видимому, помимо этого, слишком хорошо помнил Аустерлиц».¹⁶ Покровский, впрочем, забывает упомянуть о том, что под Аустерлицем Кутузов был только номинальным главнокомандующим; фактически командовал бездарный в военном отношении Александр I, одним из первых покинувший поле битвы и предоставивший Кутузову спасать остатки разбитой русской армии.

Кутузов, по словам Покровского, все время находится под давлением «дворянских патриотов» и «ради удовлетворения общественного мнения, он должен был казаться гораздо более дерзким, чем следовало».¹⁷ «С назначением Кутузова — и до конца кампании в сущности–армия лишилась всякого центрального руководства».¹⁸ Невозможно в более отрицательном виде, чем это делает Покровский, изобразить фигуру главнокомандующего, якобы оставившего армию без общего руководства. На Бородинском поле, по Покровскому, войска были расположены «бестолково», вследствие чего русские потери были вдвое больше французских, что идет в разрез с действительно верной объективной оценкой Бородинского боя. Покровский очень неумело разбирался в военных операциях, постоянно исходя из основного своего тезиса: русские полководцы ни на что не были способны. Для Покровского в деятельности Кутузова не существует «блестящий маневр 80 тыс. русских перед лицом превосходящего по силе противника, руководимого прославленным Наполеоном», маневр, благодаря которому русская армия была переброшена от Москвы к Тарутину и который ставит Кутузова в ряд величайших полководцев мира. Покровский считает, что этот маневр не был результатом талантливости главнокомандующего и удался лишь «благодаря тому маразму, в который впала «Большая армия».¹⁹ Находясь под очарованием Наполеона и его маршалов, Покровский весь ход военных действий, руководимых Кутузовым, представил в неправильном освещении, благодаря чему особенно подчеркивались «величие» Наполеона и «бездарность» Кутузова. Самое большое после Бородина сражение — битва под Красным (5 ноября), где Наполеон потерял 26 тыс. пленных и 228 орудий, рассматривается Покровским не как действительное генеральное сражение, лишившее Наполеона возможности сопротивляться и обрекавшее «великую армию» на дальнейшее отступление, а как битва, которую Кутузов впоследствии изобразил генеральным сражением, «как бы раскаиваясь, что не решился дать сражение Наполеону».²⁰ Выходит, что Кутузов никого не бил, что 5 ноября не было сражения под Красным и Наполеон не потерпел поражения. Все это извращение исторической правды нужно только для того, чтобы доказать «непобедимость» Наполеона и «бездарность» Кутузова.

М. Н. Покровский, несомненно, читал и мемуары Наполеона и воспоминания французских участников боя под Красным, но полностью их игнорировал, так как в них сообщается обратное тому, что он писал сам.²¹ Покровский нарисовал отталкивающий портрет князя Багратиона, главнокомандующего второй армией, которого он изображает сплетником и интриганом. Вся же вина Багратиона в действительности заключается лишь в том, что он, не понимая тактики отступления Барклая, требовал наступления. Багратион ничуть не был «ура–патриотом» и не собирался закидывать «великую армию» шапками, как характеризует его Покровский.²²

Багратион был большой патриот и любил свою родину. Горячность характера мешала Багратиону спокойно анализировать ход военных операций.²³ Багратион осознал свои ошибки и свою неправоту в отношении Барклая только тогда, когда обе армии соединились под Смоленском. Покровский умолчал о распорядительности, мужестве и смерти Багратиона на Бородинском поле, хотя его геройское поведение было верно оценено Наполеоном и его генералами. В Бородинской битве Багратиону принадлежала выдающаяся роль.

Покровский никак не отметил той действительно тяжкой обстановки, в которой приходилось Кутузову командовать армией. Бенигсен, неудачный главнокомандующий во время Прусской кампании 1807 г., интриговал против Кутузова, стремясь опорочить его и занять его место. Московский градоначальник Ростопчин писал на Кутузова клеветнические доносы Аракчееву, правой руке Александра I, — и тот и другой одинаково ненавидели старого полководца.

M. Н. Покровский умолчал также о том, что война выдвинула целую плеяду незнатных по происхождению, но даровитых военных людей, которые заняли видное место в истории только благодаря своим талантам и дарованиям, — это Раевский, Неверовский, Ермолов, Платов, Милорадович и множество других соратников престарелого Кутузова Покровский знает «великих и малых» маршалов Наполеона, но не хочет знать русских людей, в ходе войны показавших себя героическими защитниками своей родины. Участники потерпевшего неудачу великого похода были щедрее в своих отзывах о противниках, чем историк Покровский, тщательно затушевывавший все, что опровергало его неверную концепцию. Нет возможности останавливаться на всех высказываниях Покровского о ходе войны 1812 г. Для этого в опровержение часто бездоказательных положений Покровского нужно было бы написать целую книгу. Мы остановимся лишь на некоторых важнейших моментах, мимо которых пройти невозможно.

IV

Собираясь в поход на Россию, Наполеон был уверен в победе. Он надеялся уничтожить русскую армию в пограничном сражении и продиктовать условия мира. Жестокая действительность разбила «победные мечты» вождя «великой армии» и заставляла его многократно просить Александра о мире и тем самым признать свое поражение Правда, планы Наполеона могли бы осуществиться, если бы командованием русской армии не был отвергнут выработанный немецких эмигрантом генералом Пфулем план обороны Дрисского укрепленного лагеря. Если бы оперативный план Пфуля был осуществлен на практике, разгром русской армии был бы неизбежен. М. Н. Покровский же считает, что в крушении плана Пфуля виноват не сам план, не отвечавший требованиям новой стратегии и тактики, а «русские генералы», которые неправильно его осуществляли.²⁴ «Принятое, — по утверждению Покровского, — распределение сил, в корне обессмыслившее оперативный план Пфуля, опять–таки едва ли можно объяснить естественной ограниченностью человеческого предвидения, Скорее тут можно видеть один из образчиков перевеса придворных соображений над военными».²⁵ Такая оценка плана Пфуля говорит не в пользу Покровского и его способности разбираться в вопросах военно–оперативного искусства. В составлении оперативного плана войны принимали участие немецкие генералы. Кутузов как противник «фридрихомании» не был к этому привлечен. Оперативный план потерпел неудачу, а Покровский более чем через сто лет пытается оправдать то, что не заслуживало оправдания, возлагая при этом ответственность за неудачу плана на русских генералов.

Замалчивая вое то, что идет в разрез с его концепцией, Покровский, естественно, умолчал о неудаче большой операции, которую Наполеон предпринял под Вильно. А между тем это был проигрыш того пограничного сражения, в котором Наполеон собирался разбить противника. Русская армия стала отступать, и Наполеон должен был итти вслед за отступающей армией. Инициатива была в руках русских.

М. Н. Покровский все время подчеркивает, что у русского командования не было никакого оперативного плана. Не было этого плана, по его словам, и тогда, когда обе армии соединились около Смоленска, когда маршал Даву, этот «великий администратор французской армии… здесь оказался не на высоте положения и под Могилевом дал Багратиону опередить себя на один переход».²⁶ В таких деликатных тонах Покровский изображает крупную по своим последствиям тактическую неудачу Даву. Случись бы такая неприятная история с русским генералом, Покровский нашел бы другие слова и заговорил бы иным тоном. Покровский также умалчивает о том, что соединение. русских армий под Смоленском было для них большим стратегическим успехом и одновременно тактическим поражением Наполеона.

Еще в Витебске Наполеон говорил о необходимости остаться на зимовку в оккупированной Белоруссии и весной, получив подкрепления, возобновить кампанию.²⁷ Это было открытое признание Наполеоном тяжести своего положения. Но так как Наполеон понимал, что сохранить в целости «великую армию» можно было, только двигаясь вперед и придавая этому продвижению характер побед, то план зимовки был им оставлен. «Поляки, — писал Энгельс, — в этом деле судьи компетентные, советовали ему остановиться на Двине и Днепре, реорганизовать Польшу и там ждать наступления русских. Такой полководец, как Наполеон, должен был понять, что этот план правилен. Но приятой головокружительной высоте и том непрочном основании, на которых он стоял, Наполеон уже не мог выдерживать медленных походов. Ему необходимы были быстрые успехи, блистательные победы, завоеванные с бою мирные трактаты; он пренебрег советом поляков, пошел на Москву и этим самым привел русских в Париж».²⁸

V

М. Н. Покровский сделал все возможное, чтобы представить Бородинское сражение в неверном освещении. Кутузов, писал Покровский, «достиг только того, что не был разбит на–голову — при всех не весьма добросовестных усилиях его рапорта изобразить дело, как полупобеду, его нельзя было назвать даже нерешительным. К вечеру все наши позиции были в руках французов; неприятель имел двадцатитысячный, совершенно нетронутый резерв, — тогда как из русской армии вторая не существовала вовсе, а первая была почти совершенно расстроена, потеряв до 40%, если не более».²⁹ Такова оценка Покровским великого боя под Москвой. При этом необходимо напомнить, что, по Покровскому, русская армия была численно равна французской при перевесе в артиллерии (640 орудий против 577 у французов), «притом почти четверть наших орудий были батарейные».³⁰ У Покровского нет описания ни всего хода Бородинского сражения в целом, ни отдельных его героических моментов; он ограничивается лишь тем, что старается показать неспособность русского командования и всячески подчеркнуть талантливость командования французов.

Попытка Наполеона разбить русскую армию в начале вторжения в Россию окончилась неудачей. Та же неудача постигла Наполеона и в битве под Москвой, где русский народ геройски защищал свою родную землю от интервентов–захватчиков. Участник Бородинского боя Клаузевиц считал, что численный перевес был на стороне французов.³¹ Атакующей стороной был Наполеон, Кутузов оборонялся, частично переходя в наступление. Атаки Наполеона были отбиты. Большое количество убитых свидетельствовало о том героическом упорстве, которое проявила русская армия.

После Бородина положение Наполеона оказалось очень тяжелым. Он впервые не только не разгромил противника, но и сам был приведен в расстройство громадными потерями. Наполеон даже отступил за реку Колочу. Бородинское сражение было победой русской армии, а не поражением, и Кутузов имел полное основание послать в Петербург столь неприятный Покровскому рапорт.

Нам известен теперь подлинный рапорт Кутузова, в котором он дал правильную объективную оценку результатов Бородинского боя. Кутузов был настолько скромен, что в своем рапорте не употребил слова «победа». Теперь известно, что подлинный рапорт Кутузова был подделан и изменен Аракчеевым.³²

Бородинское сражение разрушило веру в непобедимость Наполеона. Последний должен был теперь двигаться на Москву в надежде хоть на какой–нибудь успех. Наполеоновская империя зашаталась в своем основании. Таковы были знаменательные итоги Бородинского боя, за которым последовал «последний формальный успех: взятие Москвы».³³

Утверждение М. Н. Покровского о поражении Кутузова в сражении при Бородине основано на изучении французских мемуаров. Конечно, их авторы говорят о победе французов и о неполном разгроме русской армии. Участники боя отметили, что Наполеон под Бородиным был не тем, каким его привыкли видеть при Ваграме, Эслинге, Эйлау и Фридланде, Маренго и Аустерлице. Барон Лежень более объективно отнесся к оценке Бородинского боя, чем М. Н. Покровский. «В этот день, — писал он, — эти храбрецы проявили все свои силы, сражаясь за или против Наполеона; кровь 80000 русских и французов — только ради укрепления или ослабления его власти, а он с наружным спокойствием следил за кровавыми перипетиями этой русской трагедии. Мы были недовольны, суждения наши были суровы».³⁴

Сам Наполеон следующим образом отзывался о Бородинском бое: «из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми. Из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвой выказано (французами) наиболее доблести и одержан наименьший успех».³⁵

VI

Положение наполеоновской армии было критическим. Ей предстояла зимовка в Москве, но пожар Москвы оставил «великую армию» без продовольствия, а знаменитое фланговое движение Кутузова заставило Наполеона повернуть на разоренную старую смоленскую дорогу. Началось отступление и ликвидация «великой армии».

Что же было причиной разгрома Наполеона, отступавшего с достаточно значительными и с еще не вполне разложившимися силами. Покровский отрицает «народную войну» как важнейший фактор победы над Наполеоном, отрицает национально–освободительный характер войны «Двенадцатого года», отрицает патриотический подъем, которым был охвачен русский народ, отрицает, вопреки очевидности, способность армии и ее вождей бороться с Наполеоном. Покровский не хотел видеть того, что война 1812 г. пробудила патриотическое сознание крестьянства, что без этого не могло бы произойти поражение Наполеона, как писал в своих записках декабрист И. Д. Якушкин. Народ проявил сильную волю к победе и. действительно одержал победу. «Вся история освободительных войн, — говорил Ленин в 1918 г., — показывает нам, что если эти войны захватывали широкие массы, то освобождение наступало быстро».³⁶ Но Покровскому такой неизбежный исход освободительной войны был непонятен, да и как он мог ею понять, если он отрицает национально–патриотический подъем, которым был охвачен русский народ.

Покровский забывает, что для русского народа война с Наполеоном была войной за освобождение родины от господства интервентов, борьбой, которая для народа была «законной и священной». Народ рассматривал эту войну с своей точки зрения — борьбы за освобождение от интервентов, и другой точки зрения у народа быть не могло.

Что же выдвигает Покровский в качестве фактора, повлекшего разгром «великой армии»?

Покровский объясняет разгром Наполеона тем, что «французская армия пала жертвой не народного восстания, а недостатков собственной организации, — и поскольку она не была дезорганизована (так именно было с Императорской гвардией), к ней до конца не смели подойти не только партизаны, но и регулярные русские войска: все это факты слишком элементарные и слишком хорошо известные, чтобы о них стоило здесь распространяться».³⁷

В другой работе Покровский, противореча самому себе, признает, что «среди хаоса и развалин не было никакой возможности поддержать дисциплину в переутомленных походом войсках. Даже старая гвардия поддалась общей дезорганизации… О «союзниках» и говорить не приходилось: вспомогательные войска превратились в Москве в простую банду мародеров».³⁸ Так читатель и не поймет, была ли французская армия деорганизована или нет. Вместе с тем Покровский выдвигает для объяснения разгрома Наполеона и другой мотив, который раньше выдвигался в дворянской историографии, не допускавшей, чтобы крепостные мужики спасли страну, от иностранного завоевания, — это морозы;.. «Наполеоновская армия замерзла в русских снегах».³⁹ Впрочем в другой работе Покровский отмечает, что «разложение французских войск сказалось весьма быстро, в первые же дни по занятии ими Москвы», и этим «главным образом приходится объяснять благополучное маневрирование в конец расстроенной русской армии по южным дорогам Московской губернии, между рязанской дорогой (по которой первоначально пошел Кутузов) и калужской».⁴⁰ Отсутствие продовольствия у французов повлекло за собой массовое дезертирство. После Малоярославца Наполеон начал быстро отступать… «Война упростилась до последней степени: французы бежали, как только хватало сил… разложение армии шло в ужасающей прогрессии».

Конечно, такая «случайность», как разложение армии, уничтожившее весь план грабительского похода Наполеона, облегчила русскому народу победу над вторгнувшимися интервентами, но отнюдь не она была первопричиной исхода кампании. Наполеон не рассчитывал, пишет Покровский, что «саморазложение французских войск пойдет так быстро, что он дойдет до Москвы лишь с обломками своей Большой армии» и не найдет в самой Москве ничего кроме развалин, это были неожиданности, к которым он не был готов и о которые разбился весь его план. Но в июне 1812 г. план этот казался вполне осуществимым. Французские солдаты знали, что они идут в Москву, и надеждой притти туда жила вся армия».⁴¹ Однако не эта случайность была первопричиной победы русского народа, который в то же время своей героической борьбой много сделал и для того, чтобы процесс разложения армии Наполеона происходил как можно быстрее. Этого не учел Покровский, который придал второстепенному моменту в истории борьбы народа против иностранного порабощения значение первостепенной — важности, забыв, что, по его собственному утверждению, армия Наполеона сохранила еще боевую мощь тогда, когда она оставила сожженную Москву и начала «великое отступление».

В данном случае М. Н. Покровский не мог пойти против фактов и должен был признать, что «французы бежали, как только хватало сил» и «разложение армии шло в ужасающей прогрессии».⁴² Наполеон оказался в критическом положении, так как «кольцо», которое он надеялся разорвать, должно было стягиваться все туже и туже и только потому, что русские генералы, и в первую очередь Кутузов, наделали, по мнению Покровского, много ошибок, Наполеону удалось «разорвать его в последнюю минуту».⁴³ «Составленный Александром (еще в августе) сложный план пленения всей французской армии не был исполнен даже приблизительно; в наши руки не попал не только Наполеон, но ни один из его маршалов, ни один батальон его гвардии».⁴⁴ Наполеон в момент переправы через Березину «имел еще 40 тысяч вполне исправных солдат, не считая толпы отсталых и безоружных». Сохранившиеся кадры «послужили ядром новой армии, которая дала Наполеону возможность провести кампанию 1813–1814 гг.».⁴⁵ Покровский преувеличил исправные боевые силы Наполеона. Уже после поражения под Красным, от которого «великая армия» не могла оправиться, силы ее не «превосходили 25 тысяч штыков, 2000 сабель и 30–40 орудий». Тридцатитысячная толпа, шедшая рядом, бросавшая ряды и оружие, конечно, не имела никакого реального значения.⁴⁶

М. Н. Покровский прав в своих замечаниях о неудаче березинской операции в результате допущенной Чичаговым ошибки, но он забыл упомянуть, что армия Наполеона погибла при переправе через Березину, и только «остатки противника пробились в Вильно». М. Н. Покровский умалчивает также об оставлении Наполеоном остатков своей армии, а между тем бегство главнокомандующего, беспримерное в истории, внесло в оставшуюся армию окончательную дезорганизацию.

Отмечая неспособность русских генералов и неудачу березинской операции, М. Н. Покровский не счел нужным даже упомянуть о моральном настроении французской армии во время березинской операции, а также о понесенных ею громадных материальных потерях, в результате которых «великая армия» перестала существовать. Покровский стремится показать, будто остатки наполеоновской армии успешно преодолевали все трудности и сохранили боевую готовность. По его вычислениям, «не считая австрийцев, пруссаков и саксонцев, действовавших отдельно, через русскую границу перешло обратно 42 тысячи наполеоновских войск». Впрочем в примечании М. Н. Покровский несколько ослабил итог своих исследований, упомянув, что строевых в Вильно прибыло «4 300 штыков и сабель».⁴⁷

Так перестала существовать «великая армия», которая в начале войны давала Наполеону полную уверенность в неизбежности поражения России. Всесторонне обдуманные и взвешенные военные планы Наполеона потерпели полнейший крах. Наполеон недооценил сопротивляемости русской регулярной армии, не предусмотрел, что его грабительскому походу будет дан отпор, что русская армия «с мужеством» будет отстаивать каждую пядь родной земли, что народ весь встанет на защиту родины против интервентов и окажет «живой военной силе неоценимую помощь». Народ не желал оставаться под тяжелым игом чужестранного завоевателя.

Панская Польша и Литва вначале встретили «победителя» Наполеона криками радости и восторга и сделались его вассалами, в надежде на будущее свое «политическое восстановление». Пресмыкаясь перед ним и выслушивая презрительные и требовательные окрики Наполеона и его маршалов, паны были готовы заставить весь «литовский и белорусский народ» исполнять волю Наполеона в интересах предстоящей победы над Россией и своего политического освобождения. Народ разбил планы своих феодалов–крепостников и не пошел на службу к Наполеону. Как только последний показал свое настоящее «панское» лицо, народ восстал против интервентов и стал вести активную и пассивную борьбу против Наполеона и его армии. Русская армия отступала, связывала инициативу Наполеона, а литовско–бело–русское крестьянство партизанскими действиями и пассивным сопротивлением вносило известную дезорганизацию в армию Наполеона, облегчив соединение около Смоленска обеих отступавших русских армий.

Наполеон подвигался вперед, не преследуя «неприятеля», а подчиняясь тактическим планам последнего. Наполеон впервые потерял инициативу действий, он выигрывал пространство, но живая военная сила ускользала от него. Смоленск не оправдал ожиданий Наполеона. Под стенами старого смоленского кремля, о крепкие стены которого не раз разбивались атаки польско–литовских панов, Наполеон сказался не в силах уничтожить основные кадры русской армии, хотя предпринятое Барклаем–де–Толли наступление окончилось неудачей. Сражение под Смоленском не внесло никаких изменений в стратегическую обстановку «великой армии». Живая сила русской армии была, сохранена. Армия отступала по направлению к Москве, постоянно ведя арьергардные бои, наносившие серьезный материальный ущерб армии Наполеона и отрицательно действовавшие на ее моральное состояние. И «великая битва под Москвой» 7 сентября не дала Наполеону ни стратегического, ни тактического успеха.

Громадные потери армии Наполеона в Бородинском бою обескровили ее и подорвали веру в близость победы. Не имея возможности отступать, армия Наполеона двигалась вперед, вслед за отступающей русской армией. Армия Наполеона уже думала не о победе, а об отдыхе, передышке. Но и эти ожидания Наполеона и его маршалов не оправдались. Москва сгорела: не было ни квартир, ни продовольствия. Армия голодала и была вынуждена уйти из Москвы, начав свое «великое отступление». Сильно потрепанная, но еще не дезорганизованная армия французов оказала мощное сопротивление в битве под Красным (17 ноября), но была разбита русской героической армией, шаг за шагом давившей на неприятеля и заставлявшей его отступать в надежде как–нибудь уйти из России, куда завел ее в захватнических целях Наполеон. Переправа через Березину повлекла за собой гибель «великой армии». Как организованное целое, как боевая единица, она перестала существовать.

Победа досталась русской армии не легко. Потери русских были также очень значительны. По мнению Покровского, «армия Кутузова, выступившая из Тарутина в количестве 95 000 человек, имела на границе 27000, армия Чичагова — не более 10 000».⁴⁸ В отношении армии Кутузова приводимые Покровским данные верны (27 464). Что касается дунайской армии Чичагова, прибывшей к Березине, то из 32 тысяч ее первоначального состава подошло к Вильне 17454 человека с 156 орудиями. Уменьшился и корпус Витгенштейна: вместо 40–42 тыс. в нем было налицо 34483 человека и 177 орудий.⁴⁹ Надо добавить, что и потери орудиями были весьма значительны. В армии Кутузова осталось 200 орудий вместо 622.

Итак, поход Наполеона на Москву закончился катастрофически. Это был единственный в истории случай полной гибели вторгшейся в чужую страну неприятельской полумиллионной армии.

VII

Дворянская историография впервые выставила мороз как главную причину победы русских над Наполеоном. Дворянская историография вообще не упоминала о героизме, проявленном русским народом, отмечая лишь «геройство» дворянства, которое будто бы принесло наибольшие жертвы для победы над Наполеоном. Утверждая, что армия Наполеона «замерзла в снегах», Покровский тем самым повторял эту версию дворянской историографии. Она полностью отвечала концепции Покровского, его неверной оценке как борьбы русского народа в 1812 г., так и деятельности Наполеона.

Версия о морозах, будто бы бывших причиной гибели «великой армии», была пущена в оборот самим Наполеоном и французскими мемуаристами, а Покровский слепо следует ей. «Непобедимый» Наполеон никак не хотел признать себя побежденным. Отсюда поиски им «объективных» причин для объяснения неудачи своего похода на Москву. На вопрос, предложенный Наполеону одним собеседником, чему приписать неудачи кампании 1812 г., Наполеон отвечал: «Холоду, раннему холоду и Московскому пожару. Я ошибся на несколько дней, я высчитал погоду за пятьдесят лет и никогда сильные морозы не начинались раньше 20‑го декабря — на двадцать дней позднее, чем они начались в этот раз. Во время моего пребывания в Москве было три градуса холода, и французы переносили его с удовольствием; но во время пути температура спустилась до 18 градусов, и почти все лошади погибли. Несколько тысяч лошадей потерял я в одну ночь. Мы принуждены были покинуть почти всю артиллерию, в которой тогда насчитывалось 500 орудий. Ни боевые запасы, ни провиант нельзя было дальше везти… Солдаты падали духом, терялись и приходили в замешательство… Не будь московского пожара, мне бы все удалось. Я провел бы там зиму».⁵⁰ М. Н. Покровский, как и многие из европейских буржуазных историков, свысока смотря на русских, и удивляясь поражению до сих пор «непобедимого» Наполеона, никак не хотел отдать должное русскому народу и оценить его героизм и патриотизм.

В беседе с генералом Молле Наполеон пытался обвинить в поражении своих маршалов, привыкших поступать только по его указке и терявшихся, когда нужно было действовать самостоятельно. Кто же виноват в том, что такова была традиция в армии Наполеона? Уж если сам Наполеон бранит своих маршалов, то и Покровский считает возможным признать не все благополучным в действиях наполеоновских генералов. «Тут вторично в кампании 1812 г. обнаружилось, что наполеоновские маршалы за глазами своего императора способны действовать не лучше русских генералов», — заметил М. Н. Покровский, касаясь неудачи Мюрата и Даву помешать соединению под Смоленском двух армий: Багратиона и Барклая–де–Толли.⁵¹

Ни один из историков не будет, конечно, отрицать губительного влияния холода на «великую армию». Но ведь морозы наступили тогда, когда армия уже была разгромлена, а обильного снегопада в 1812 г. вообще не было. Не следует забывать, что морозы вывели из строя не меньшее количество и русских солдат. Версия о морозах и снегах как основной причине поражения Наполеона должна быть — решительно отброшена. Морозы добивали то, что уже было разбито. В момент наступления морозов «великая армия» как единое целое уже не существовала.

Покровский, разумеется, не мог пройти мимо фактов, свидетельствовавших об участии народа в войне, но он дал этим фактам такое «научное» объяснение, которое отрицает всякий патриотизм у населения, всякую сознательную борьбу народа против непрошенных захватчиков. По Покровскому, народ боролся не с интервентами, а с мародерами, одетыми в мундиры. По словам Покровского, «на защиту от разбойников, одетых во французские, вюртембергские, вестфальские и иные мундиры, поднималось крестьянство, вооруженное чем попало: и так как оно имело дело с неприятелем до последней степени дезорганизованным, то победа, и часто довольно легкая, оставалась на стороне крестьянства. На множестве отдельных примеров можно проследить, как именно этим путем защиты своего очага от мародеров пробуждался в массах тот патриотизм, о котором так много и бесплодно говорили наверху».⁵² Это положение М. Н. Покровского было подхвачено одним из его «учеников», врагом народа Пионтковским. Повторяя вслед за известным реакционером и мракобесом Руничем сказку о том, что в 1812 г. крестьянство восстало «за своих кур и гусей», Пионтковский полностью соглашается с подобной оценкой крестьянского народного движения, глубокомысленно добавляя, что «в этом и заключались корни того крестьянского патриотизма, который старательно восхвалялся буржуазными и помещичьими историками».

В суждениях Покровского нет уважения к патриотическому подъему трудящегося народа, а в словах врага народа видно только одно презрение к нему.

М. Н. Покровский признает, что «на почве массового вооружения развивалась и крепла та партизанская война, с которой французы четыре года безуспешно боролись на Пиренейском полуострове. Русские партизаны были малочисленнее гверильясов и менее их предприимчивы… но одной основной цели они достигали: фуражировки и реквизиции, единственное средство прокормиться в стране, где французы не имели запасных магазинов, а русские были уничтожены, стали невозможны».⁵³ Такое изображение народной войны является только карикатурой на нее. Покровский не мог совсем вычеркнуть народную войну — это было бы слишком антиисторично, но он считает, что партизанская война русских крестьян в 1812 г. не может быть сравниваема с действиями испанских гверильясов. В Испании, по мнению Покровского, шла действительно борьба за независимость, в России же партизанская война сводилась к борьбе с мародерами.⁵⁴ Контраст довольно яркий, в стиле Покровского. Русский народ, по Покровскому, не переживал патриотического подъема и не боролся за независимость с иностранными пришельцами и грабителями.

М. Н. Покровский не понял или не хотел понять классовой сущности грабительского похода Наполеона на Москву. Солдаты «великой армии» в оценке Покровского только случайно оказались мародерами, так как Наполеон не устроил запасных магазинов, а русские уничтожили собственные. Раз армия Наполеона, по выражению Покровского, «замерзла в русских снегах», то естественно русский народ не сыграл никакой роли в победе над Наполеоном. Партизаны же, по его мнению, воевали лишь с мародерами–солдатами и хватали и уничтожали отставших, голодных и полузамерзших солдат.

Покровскому, вероятно, были известны высказывания Маркса об испанской народной войне. «Испанцы, — писал Маркс, — были счастливее русских, им не надо было сперва умереть, чтоб потом воскреснуть из мертвых».⁵⁵ Для Маркса народная война в Испании и народная война в России — явления тождественного характера. Но Покровский прошел мимо этих точных и ясных высказываний Маркса, хотя они требовали всестороннего научного подхода к оценке народной войны 1812 г.

Борьба народа с «великой армией» началась сейчас же, как только наполеоновская армия вступила на территорию Литвы и Белоруссии. Крестьяне заняли в отношении Наполеона крайне враждебную позицию. Правительство восстановленного под суверенитетом Наполеона великого княжества Литовского пыталось призвать крестьян в армию но эта попытка произвести рекрутский набор потерпела неудачу. В армию шли шляхтичи, а крестьяне убегали в лес.⁵⁶

Наполеоновские генералы вели себя в Литве и Белоруссии, как в завоеванном крае. «Освободители» реквизировали все, что могли, грабили сельское население, уничтожали посевы и сено, нанося крестьянству громадный материальный ущерб. Наполеон при переходе через Неман опубликовал воззвание к армии, в котором сообщал о вступлении ее в неприятельский край. Это дало солдатам наполеоновской армии основание безнаказанно грабить всех и вся, а крестьянство отвечало на насилия активной и пассивной борьбой. По всей территории Литвы устраивались продовольственные магазины и пропускные пункты для армии, которые должны были наполняться помещичьими и крестьянскими запасами. «Великая армия» двигалась вперед, оставляя в тылу враждебное к себе крестьянство, которое вело борьбу и с мародерами и с отдельными отрядами «великой армии».

Ведя активную и пассивную борьбу против отрядов и мародеров наполеоновской армии, крестьяне одновременно восставали против своих помещиков, отказываясь на них работать и выполнять повинности. Французскому военному командованию приходилось посылать отряды для приведения волновавшихся крестьян в повиновение помещикам.⁵⁷

Борьба литовских и белорусских крестьян против помещиков и отрядов наполеоновской армии, на которую стали обращать внимание только в наше время, имела громадное военно–политическое значение.

Армия Наполеона действительно оказалась в «неприятельской стране», в которой приходилось действовать осторожно и силой добывать фураж и продукты питания. Тыл волновался, и Наполеону приходилось оставлять в городах гарнизоны для поддержания спокойствия и посылать карательные экспедиции для приведения волновавшихся крестьян в повиновение. Это не было предусмотрено Наполеоном.

Партизанские отряды литовско–белорусского крестьянства не прекращали своих действий против наполеоновской армии вплоть до того момента, когда остатки последней покинули «Литву. Такое же отношение встречал Наполеон со стороны крестьянства и в восточной Белоруссии.

Надо отказаться от созданной самим Наполеоном легенды о его намерении освободить крепостных крестьян и тем самым привлечь последних на свою сторону. Эта легенда поддерживалась отдельными французскими мемуаристами, как Сегюр и др. Только опасение, чтобы «русское дворянство не погибло, как колонисты в Сан–Доминго во время восстания негров», якобы заставило Наполеона отказаться от мысли об освобождении крестьян.

Буржуазные русские историки верили этим рассказам о планах Наполеона, тогда как в действительности все эти разговоры не могли иметь какого то бы ни было практического значения. Наполеон, организуя французское управление в оккупированных областях, везде и всегда искал опоры в местном дворянстве в надежде добиться поставленной цели с его помощью. Действительно польско–литовско–белорусское дворянство было угодливыми лакеями Наполеона, ожидавшими укрепления политического положения великого княжества Литовского в случае наполеоновской победы, которая, как им казалось, была обеспечена. Наполеоновская социальная политика вообще была контр–революционной, и, конечно, Наполеон не мог встать на путь освобождения крестьян и уничтожения феодальной эксплоатации в царской России.

Барон Дедем–де–Гельдер совершенно правильно отметил невозможность таких противокрепостнических действий со стороны Наполеона, для которого «было слишком важно упрочить монархию во Франции и трудно проповедывать революцию в России».⁵⁸ Созданная апологетами Наполеона легенда может вызвать доверие только со стороны исследователей, привыкших не критически верить каждому слову Наполеона.

По мере движения «великой армии» вперед отношения ее с крестьянами все более и более обострялись. По словам Дедема–де–Гельдера, «в окрестностях Витебска население проявило революционные чувства. Помещики со всех сторон стали обращаться к витебскому губернатору, генералу Шарпантье, с просьбой прислать охрану для их защиты от крестьян, которые грабили помещичьи дома и дурно обходились с самими помещиками»⁵⁹ Сегюр, будучи дальновидным наблюдателем, говорит, что «приходилось уже вести не войну с королями, но войну с классом, войну с партиями, войну национальную, религиозную, все войны разом». Та же картина была и в Могилевской губернии.

Маршал Даву при приеме Могилевского дворянства успокоил его обещанием, что крестьяне останутся по–прежнему «в повиновении помещикам своим».⁶⁰ Крестьяне, восставая против помещиков, поддерживающих Наполеона, тем самым создавали у него в тылу весьма тревожное положение, с которым приходилось очень и очень считаться. В Витебске, Могилеве и других городах были оставлены значительные военные части, которые покинули город только при общем отступлении «великой армии».

Попытка получить военные пополнения путем рекрутского набора потерпела неудачу в обеих белорусских губерниях, Витебской и Могилевской.

Создавшаяся в Витебске атмосфера заставила Наполеона оставить город и начать наступление к Смоленску.⁶¹ По словам главного врача Росса, в тылу было очень неблагополучно. Прибывший полковой аудитор Крафт «подробно рассказывал о том, что делается в тылу армии. Он рассказывал о великой нужде и о все возраставшем бедственном положении людей, о пожарах, грабежах, разбое, о развалинах, опустошенных дорогах, полях и лесах, об огромном количестве трупов солдат, погибших от жары, голода и жажды, об отощавшем скоте и болезнях, царивших во всех лагерях, и рассказы его были потрясающие». ⁶² Росс отмечает, что чем дальше армия двигалась вперед, тем положение становилось отчаяннее: «все против нас; все готовы либо защищаться, либо бежать; везде меня встречали неприязненно, с упреками, бранью. Никто ничего не хотел давать, мне приходилось брать самому, насильственно и с риском, меня отпускали с угрозами и проклятиями. Мужики вооружены палками, многие на конях, бабы готовы к бегству и ругали нас так же, как и мужики. Верховые разъезжают от места до места, сообщают о том, что делается; есть у них доска для подачи сигналов».⁶³

Враждебное отношение крестьян к наполеоновской армии было угрожающим признаком. Это прекрасно понимали наиболее дальновидные участники похода Наполеона на Москву. Не изменилось положение и по дороге от Смоленска к Москве. По словам Комба, «русская армия не отступала, как до взятия Смоленска, а защищала каждую пядь земли, причиняя нам большой урон артиллерийским огнем всякий раз, когда ее артиллерия находила удобную позицию для того, чтобы поставить батареи».⁶⁴

Наступавшая армия уже голодала и производила дикие грабежи и насилия. Город Руза был подвергнут страшному разгрому (9 сентября). Под предлогом поисков пищи, сообщает Лабом, «грабили и тащили все вплоть до платья с женщин и детей». Крестьяне, потерпев неудачу в борьбе с регулярными войсками, «скрылись с женами и детьми в лесах, подальше от нашего пути».⁶⁵ Французы стали понимать, что имеют дело с народной войной. Они ошиблись только в одном — организацию народной войны они приписывали Александру I.

Не лучше было положение около Москвы. Французы при вступлении в деревни убеждались в том, что «и дома и усадьбы были разрушены и опустошены, мебель переломана, провизия расхищена, все это представляло из себя полную картину разрушения, которая ясно доказывала нам, на какие крайности способен народ, достаточно великий, чтобы предпочесть полное разорение потере независимости».⁶⁶

Таково было положение «великой армии» на пути от Вильно до Москвы. Крестьянские восстания, сожжение деревень и усадеб, опустошение полей, уничтожение невывезенного провианта, борьба около Полоцка, Смоленска, Бородино достаточно потрепали армию Наполеона. Отдельные вдумчивые и наблюдательные участники похода Наполеона уже тогда отчетливо сознавали, чем окончится эта авантюра. Народная война началась сейчас же после вступления «великой армии» на территорию Литвы и Белоруссии.. Все эти факты не были учтены Покровским.

Армия Наполеона страдала от голода. Она уже питалась кониной, да и то не всегда. Повальные болезни выводили из строя большое количество солдат. Мародерство, которое встречало поддержку со стороны командного состава, поскольку армию нечем было кормить, не достигало цели. Армия устала от длинных и быстрых переходов. Она таяла, ее моральное настроение падало. Надежда на победу становилась сомнительной. Вооруженное крестьянство нанесло «великой армии» громадный, непоправимый ущерб. Наполеон это понимал и стремился взять Москву в надежде найти в ней большие запасы. Но и в этом он ошибся.

Буржуазные историки войны 1812 г. обычно не учитывали роли крестьянских противонаполеоновских движений в Литве и Белоруссии. Так же поступил и Покровский. В действительности народная война началась не только после разорения Смоленской губернии, а с самого начала вторжения «великой армии» в империю. После Смоленска народная война принимает еще более широкий характер. К борьбе против Наполеона присоединяется великорусское крестьянство, образовавшее единый фронт с литовско–белорусским, хотя и не оформленный каким–либо соглашением и не имевший какого бы то ни было единого руководства.

Недооценка Покровским важнейшего значения русской народной войны свидетельствует лишь о недостаточно углубленном изучении столь важного вопроса. Покровский, высказываясь категорически об антимародерском характере народной войны, не приводит, однако, никакого фактического материала, и читатель в праве предъявить Покровскому требование о доказательстве его положения.

Два момента надо отметить в борьбе крестьянства против наполеоновской армии. Сначала великорусские крестьяне, как и литовско–белорусские, при приближении неприятеля убегали в леса и более отдаленные уезды, унося с собой все, что было возможно. Потом они начинают вести активную борьбу с неприятелем. Этот переход к активной борьбе произошел стихийно, без какого бы то ни было воздействия со стороны. Разорение страны после взятия Смоленска послужило толчком к борьбе крестьян с врагом. Патриотическое чувство особенно пробудилось в крестьянстве, когда оно увидело, как неприятель топтал и разорял родную землю, посягая на жизнь и имущество населения. Крестьянин воевал не из–за того, «чтобы истребить хищных зверей, пришедших пожрать его птиц и кур, опустошить его поля и житницы», как писал в своих записках мракобес Рунич.⁶⁷ Крестьянство защищало и свою собственность, и свою личность, и свою страну от появившегося в ней неприятеля, в случае успеха которого крестьяне очутились бы в двойной эксплоатации: помещичьей и иностранной. Занятая крестьянством позиция нисколько не противоречит тому, что крестьяне в отдельных случаях хорошо относились к французам. Отдельный солдат был не опасен и заслуживал жалости. Другое дело целые военные отряды, как саранча, все уничтожавшие на своем пути. Встав на путь активной борьбы, жертвуя своей жизнью, крестьянство оказало громадную помощь армии в ее борьбе за окончательный разгром вторгнувшегося неприятеля.

Эта народная война — факт большого политического значения. И дворянская и буржуазная историография хотели видеть в ней не большое патриотическое дело, а войну «из–за кур и гусей», и Покровский в сущности солидаризировался с клеветниками на русский народ.⁶⁸ Дворянская историография исходила из мысли, что вся честь победы над Наполеоном принадлежит только дворянству, забывая о солдатах и ополченцах и не допуская сознательности в действиях крестьянства. Буржуазные историки стремились умалить значение народной войны, не допуская мысли о том, что закрепощенное крестьянство вообще могло иметь патриотические чувства. Покровский не сумел объективно–научно разобраться в таком явлении, как народная война, и фактически оценивал последнюю с точки зрения дворянской и буржуазной историографии, преодолеть которую он не сумел. Отсюда и вытекали все его ошибки в оценке войны 1812 г.

Война всколыхнула крестьянство, как только оно убедилось в том, что готовит ему завоеватель в случае победы. Крестьяне начали активную национально–освободительную борьбу с отрядами наполеоновской армии. Эта борьба не была замечена и отмечена Покровским. Враг был жесток по отношению к крестьянам, и последние платили ему той же мерой. Это было неизбежно в борьбе за независимость своей страны. Отступление неприятеля усилило народный подъем, и крестьянство наносило последние удары остаткам «великой армии», действительно превратившейся в недисциплинированных мародеров, от которых не было никому житья.

Покровский отнесся отрицательно и к народным ополчениям, не придавая им никакого военно–политического значения. Ополчение, по словам Покровского, «в действительности… было повторением бутафорской «милиции» 1806 г.».⁶⁹ Такой вывод логически вытекал из всей концепции войны 1812 г. у Покровского. Покровский не понял, что ополченцы были частью вооруженного народа. Упомянутый выше Клаузевиц считал, что «ополченские дружины, которые хотя и были вооружены большей частью только пиками, но все же составляли значительные отряды, против которых французам приходилось создавать фронт и быть постоянно настороже».⁷⁰ Это — мнение современника и притом крупного военного специалиста, хорошо осведомленного о составе и действиях русской армии. Остается пожалеть, что Покровский не учел этих высказываний Клаузевица, они заставили бы его быть осторожнее в своих суждениях и выводах.

Превратив народную войну в карикатуру, Покровский естественно умолчал о партизанах, словно их совсем не было. Для подтверждения своих антиисторических взглядов Покровскому не нужны были ни народное войско, ни военные ополчения, ни партизаны, поскольку он считал, что в силу чистой случайности армия Наполеона «замерзла в русских снегах».

Такова в основном созданная Покровским концепция «Двенадцатого года», в корне глубоко ошибочная, неверная и поэтому, вредная. Покровский правильно характеризовал отдельные стороны отношения Александра I и дворянской знати к войне, но он глубоко не прав в оценке отношения к войне самого народа. Для Покровского — народ не основной активный участник происходившей освободительной борьбы, а статист, двигающийся на исторической сцене в том или другом направлении по указанию правительственного режиссера. Покровский не сумел преодолеть наследие буржуазной историографии, как русской, так и иностранной, и очутился у нее в плену. Он так же, как и буржуазные историки, ослеплен талантами «непобедимого» Наполеона. Он так же, как и они, отрицает доблесть и патриотизм русского народа, проявленные в борьбе за освобождение своей страны от иностранных захватчиков. Он так лее, как и буржуазная историография, снижает военные таланты русских военачальников, противопоставляя им таланты Наполеона и его маршалов. В мастерских движениях армии Кутузова Покровский не видит ничего талантливого. Покровский считает, что успехи русской армии не зависели от нее самой, а возникли вследствие тех случайных обстоятельств, в которых оказалась французская армия, быстро разлагавшаяся после ухода из Москвы. Его больше волнует и интересует судьба «великой армии», чем победоносный характер героической борьбы русского народа и изгнание неприятеля из России. Покровский, кричащий об ошибках и неспособностях Кутузова, умалчивает об ошибках Наполеона и не сообщает даже о бегстве Наполеона от своей армии, ввергнутой им в бездну отчаянья и ужаса. Покровский не понял ни характера наполеоновской завоевательной политики, ни того, что основной причиной поражения Наполеона в войне 1812 г. была общенациональная борьба за независимость русского народа, борьба, в которой главной силой было русское крестьянство.

Покровский не отметил, что поражение Наполеона в России было началом заката его могущества и освобождения народов от власти самоуверенного захватчика. Для Покровского, как и для Наполеона, поход последнего на Москву сопровождался только одними победами и кончился неудачно в силу только одних «случайностей». Ведь и Наполеон объяснял свои неудачи «случайностями». «Если бы не этот роковой пожар (Москвы), — говорил Наполеон в изгнании в беседе с О'Меаром, — у меня было бы все ’необходимое для армии, прекрасные зимние квартиры, разнообразные припасы в изобилии; на следующий год решилось бы остальное. Александр заключил бы мир, или я был бы в Петербурге».⁷¹ Впрочем, это были запоздалые иллюзии Наполеона — результат уединенных размышлений, попытка оправдать свое поражение.

Победа русского народа была победой воодушевления, патриотизма, нежелания оказаться в кабале иностранного завоевателя.

М. Н. Покровский, отрицая национально–освободительный характер борьбы против Наполеона, не сумел оценить мужество и героизм, проявленные русским народом в борьбе против «великой армии». Он не обратил внимания на подъем патриотического одушевления, охватившего народные массы. Он не оценил тех громадных материальных и физических жертв, которые принес русский народ для освобождения своей страны от ига завоевателей. Он не отобразил героизма солдатских масс. Он не понял сущности проявленного крестьянами патриотизма.

Троцкистско–бухаринские контр–революционеры и враги народа всячески продолжали извращать историю Отечественной войны. Они отрицали национально освободительный характер борьбы против Наполеона и изображали народную войну в неверном освещении, протягивая тем самым руку мракобесам и дворянам–крепостникам начала XIX в., боявшимся, как бы борьба русского народа против Наполеона не превратилась в борьбу против дворян, против крепостнического гнета и эксплоатации. Троцкистско–бухаринские изменники и шпионы, как и дворяне–крепостники, презирали русский народ и игнорировали проявленные им в борьбе против Наполеона творческие способности и дарования. Предатели социалистической родины ненавидели русский народ за его любовь к родной стране, за его доблесть и патриотизм.

«Русский народ в 1812 году отстоял независимость своего отечества. Великий завоеватель столкнулся с великим народом и был разбит». Борьба против наполеоновского нашествия в 1812 г. является блестящей страницей в истории русского народа. Эта героическая борьба русского народа за свою независимость против иностранных интервентов правильно оценивается и освещается лишь на основе марксистско–ленинской методологии. Народы Советского Союза хорошо помнят свое героическое прошлое, свою борьбу с интервентами и угнетателями. В случае нападения фашистских варваров на СССР трудящиеся нашей страны встанут как один человек для защиты своего социалистического отечества, своей свободы и независимости.