В этом сборнике читатель найдет ряд исторических статей. Статьи отражают те споры, которые происходят теперь между историками–марксистами. Кому эти споры нужны и почему они важны, почему стоит ими заниматься?
Ленин, читая философию истории Гегеля, выписал из нее такое место: «История учит, что народы и правительства никогда ничему не учились из истории: каждое время для этого слишком индивидуально». И Ленин написал на полях против этого места: «Очень умно!».
Как будто это — смертный приговор истории. Для чего же ею заниматься, если она никогда ничему не учит? А между тем мы знаем, что сам Ленин очень много занимался историей. И ему именно принадлежат такие строки: «Всякий, кто хоть чему–нибудь научился из истории или из марксистского учения, должен будет признать, что во главу угла политического анализа надо поставить вопрос о классах: о революции какого класса идет речь? А контрреволюция! какого класса?».2
Тут история, которая «никого ничему не учит», оказывается на равных правах с «марксистским учением» — с самой глубокой и самой верной философией природы и общества, какая только существует. Очевидно суть того места философии истории Гегеля, которое понравилось Ленину, не в том, что история «никого ничему не учит», а в том, что каждая историческая эпоха совершенно индивидуальна, что не может быть исторического трафарета, который годился бы для всех времен и народов.
Эту же самую мысль в свое время выразил другими словами Маркс, в своем письме в редакцию «Отечественных записок» (1877 г.). «Моему критику, — писал здесь Маркс, — …непременно нужно превратить мой очерк генезиса капитализма в историко–философскую теорию общего хода экономического развития, в теорию, которой фатально должны подчиняться все народы (каковы бы ни были исторические условия, в которых они находятся), чтобы придти в конце концов к такому экономическому строю, который обеспечивает им наибольший размах производительных сил общественного труда и наиболее всестороннее развитие каждого отдельного человека. Но прошу у него извинения. Это значило бы за раз и делать мне много чести и приписывать мне ошибочное мнение, в котором я ничуть не повинен…», «…события, поразительно аналогичные между собою, но происходившие в исторически различной среде, приводят к совершенно различным между собою результатам. Изучая каждую из этих эволюций в отдельности и затем сравнивая их между собою, легко найти ключ к уразумению этих явлений, но никогда нельзя придти к их пониманию, пуская в ход повсюду и всегда одну и ту же отмычку (passe–partout) какой–либо историко–философской теории, самое высшее достоинство которой заключается в ее надысторичности (consiste à être supra–historique)».
Это значит, что исторический анализ нельзя заготовить впрок, на все случаи жизни. Исторический анализ нужно повторять при каждом повороте истории (а она идет самыми извилистыми путями!), историю, которую мы — и другие — пишем, нужно проверять той историей, которая делается на наших глазах и которую мы сами делаем.
«Марксизм требует от нас самого точного, объективно проверенного учета соотношения классов и конкретных особенностей каждого исторического момента. Мы, большевики, всегда старались быть верными этому требованию, безусловно обязательному с точки зрения всякого научного обоснования политики».3
Эти слова Ленина объясняют нам, почему люди, политически мыслящие, не только занимаются историей, которая никого ничему не учит, но занимаются ею постоянно, все снова и снова возвращаясь к вопросам, которые обывателю кажутся «решенными раз навсегда». Историю нельзя выучить, как таблицу умножения, но лучшие люди всех времен, наиболее выдающиеся люди каждого класса постоянно размышляют над историей. И после каждого крупного исторического перелома прошлое, казалось бы, отлично нам знакомое, представляется нам в новом виде.
Если мы оглянемся на прошлое, мы увидим, что периодами «расцвета» исторической науки были всегда периоды великих исторических сдвигов. Ожесточенная борьба буржуазии с феодальным дворянством в конце XVIII — начале XIX века (для Германии и вообще Центральной Европы это будет вся первая половина XIX века) оставила нам не только «философию истории» Гегеля, которую цитировал Ленин, но и целый ряд конкретных исторических работ, преимущественно французских историков, опрокинувших все старые, дореволюционные исторические представления. Что история движется борьбой классов, впервые было обосновано этими историками.
«Во время Реставрации 4 французская буржуазия пережила не одну бурю. Но, ободряемая своими недавними колоссальными победами над аристократией, она верила, что нет силы, способной положить предел ее господству, и бодро смотрела в будущее, находя, что очень приятно быть на корабле во время бури, когда знаешь, что не погибнешь. Она не боялась тогда говорить о классовой борьбе и насмешливо отказывалась позабыть историю своей собственной классовой борьбы в угоду выродившейся аристократии. Но — увы! Все течет, все изменяется. Прошло каких–нибудь два–три десятка лет, и буржуазия была вынуждена взглянуть на классовую борьбу с другой точки зрения. Рабочий класс — внешнее население, как называл его Гизо — начал борьбу против ее собственного классового господства. Вследствие этого коренным образом изменилось настроение буржуазии: из революционного оно превратилось в консервативное. Сорок восьмой год был страшным уроком для буржуазии. Как хорошо поняла она смысл этого урока, видно из того, что с этого времени ее теоретики стали проповедовать «социальный мир».5
То же было и в России в середине XIX века, в период русской «промышленной революции» и попыток ликвидировать барщинное хозяйство (так называемая буржуазными историками эра «реформы 60‑х годов»). Этот период отмечен ожесточенными спорами о всем русском историческом прошлом, начиная с первых князей и кончая стоявшим тогда еще китайский стеной перед дальнейшим движением вперед крепостным правом (в тесном смысле — т. е. правом продавать и менять людей, как скот; в более общем смысле–власти помещика над крестьянином — крепостное право дожило, как всем известно, до 1917 г.). Длинный фронт исторических теорий развернулся в эти десятилетия, 1850‑е и 1860‑е годы, — от «государственной школы», с ее теорией оборонческого происхождения русского государства как союза всех классов против «степных хищников» и славянофильства, изображавшего это государство чуждой силой, насевшей на бедную русскую общину, до федералистических теорий Костомарова и первых попыток домарксистского, метафизического, исторического материализма у Щапова. Целые поколения жили понятиями, выработанными в этот период. Книжки, обвеянные духом «государственной школы», вроде «Очерков истории русской культуры» Милюкова, до сих пор издаются за границей, а в начале столетия они заразили целый ряд русских марксистов, не только псевдомарксистов, как Троцкий, но и настоящих марксистов, как Плеханов. А в то же время Милюков потихоньку грабил и старика Щапова — все–таки у того хоть диалектики не было, и буржуазному миросозерцанию легче было с ним помириться, чем с марксистами.
Борьбой марксистов с этим буржуазным мировоззрением и его «марксистскими» подголосками отмечен предпоследний грандиозный сдвиг нашей истории — эпоха двух революций, 1905 и 1917 гг. Борьба эта у всех свежа в памяти, она не совсем, не на все 100 процентов кончилась и до сих пор, так что приводить конкретные примеры и доказательства нет необходимости.
Теперь мы подошли к новому, еще более грандиозному сдвигу. Старая буржуазная Россия, сброшенная на землю Октябрем, но все еще барахтавшаяся, все еще не терявшая надежды встать когда–нибудь, превратилась в разлагающийся труп. Ее старшие братья на Западе с ужасом начинают понимать, что Союз социалистических республик — не слова, а факт; что социалистическое хозяйство — вопрос не отдаленного будущего, как утешали они себя, а вопрос сегодняшнего дня в одной из величайших стран мира.
Совершенно естественно, что на фоне этого нового сдвига, захватывающего сотни миллионов людей, начинается новый пересмотр исторических взглядов и понятий. Даже то, что мы сами выработали в борьбе с буржуазным пониманием истории на предшествующем этапе нашего развития, теперь может оказаться уже устарелым. «Экономический материализм», стремление открыть экономическую подоплеку каждой исторической перемены, был огромной силы оружием в наших руках как против сознательной фальсификации истории слугами капиталистов, так и против наивного исторического идеализма народников. И нам казалось, что объяснить экономически историю — это все, что нужно для того, чтобы история стала марксистской. Теперь мы отлично знаем, что полубуржуазные и на три четверти буржуазные историки мирятся не только с «экономическим материализмом», но и с борьбой классов. В то же время народнические и буржуазные представления об истории возникают перед нами снова и снова в новых формах, отвечающих новым формам классовой борьбы. С особенной силой оживают, на фоне ожесточенной борьбы кулачества за свое существование, исторические взгляды народничества. «Революция учит» не только политиков, — она учит и историков, учит именно потому, что всякий настоящий историк, не только собирающий факты (часто не зная, зачем и к чему), но и размышляющий над фактами, есть политик. И все политически живые, диалектически мыслящие люди всегда будут заниматься историей, как занимались ею Маркс, Энгельс и Ленин, — будут заниматься не только историей вчерашнего или, самое дальнее, позавчерашнего дня, как думают некоторые. Будут заниматься историей вообще, на всем ее протяжении, как занимались ею наши великие учителя. Достаточно вспомнить, что даже в СССР есть ряд народов, стоящих на такой ступени развития, которая для Западной Европы носит название «средних веков», — есть даже образчики «доисторических» культур. Каждая вновь вступающая в революцию колониальная страна приносит с собою глубочайшие исторические слои, и мы не поймем роли и значения этой страны, если мы не понимаем ее исторической индивидуальности. Все основные проблемы истории будут к нам возвращаться с каждым новым присоединившимся к нам союзником, и уже одно это заставит нас пересматривать эти проблемы вновь и вновь. Воображать, что мы можем ограничиться вчерашним и позавчерашним днем, есть явный признак механического понимания истории.
- Бюллетень Заочно–консультационного отделения ИКП «№ 4» 1930 г., стр. 6–9. ↩
- Ленин, Соч., т. XI, ч. 2, стр. 61. ↩
- Ленин, т. XIV, ч. 1, стр. 27. Разрядка моя, — М. П. ↩
- Так называется период последней дворянской реакции во Франции (1815–1830 гг.), предшествовавший окончательной победе буржуазии. ↩
- Плеханов, Предисловие к Коммунистическому манифесту, Собр. соч., т. XI, стр. 293. ↩
