(Доклад на общем собрании историков–марксистов 19/III 1930 г.)
Товарищи, мне приходится делать отчет за гораздо более продолжительный промежуток времени, чем это полагается по уставу. По уставу у нас выборы ежегодные, а настоящий Совет избран 1 июня 1928 г., т. е. через два–три месяца минет уже два года, как он существует. В истории нашего Общества эти два года настолько полны событиями, что в сущности мне приходится давать отчет примерно за половину времени, какое существует наше Общество, возникшее, как известно, 1 июня 1925 г. Я заранее поэтому извиняюсь, если мой ответ будет немножко длинен. Сегодня мне придется остановиться на целом ряде весьма существенных моментов. Так как эти моменты накоплялись в течение почти двух лет, то накопилось их порядочно.
Прежде всего чисто формальная сторона. У нас в 1928 г. было общее число членов 250, на 15 марта 1930 г. мы имеем 523 члена. Другими словами, количество членов Общества выросло вдвое. Если брать только действительных членов, то их было в 1928 г. — 123, а сейчас 253 — больше чем вдвое. Уже этот количественный рост нашего Общества сам по себе показывает, что оно является гораздо более солидной организацией, чем было в то время, когда мы избирали настоящий Совет.
Что касается соотношения партийной и беспартийной части, то вы вероятно помните, что в прошлом отчете я на этом останавливался и подчеркивал, что тут получились соотношения несколько неожиданные. Мы думали, что около небольшого сравнительно партийного ядра сгруппируется большое количество беспартийных историков, тяготеющих к нам. Уже к лету 1928 г. оказалось обратное. Тогда у нас было приблизительно 3/4 партийцев и ¼ беспартийных, и сейчас приблизительно то же самое. Членов ВКП(б) в составе Общества — 401, беспартийных — 122. Интересен научный ценз членов Общества. Имеющих научную печатную работу из числа 523–355, т. е., другими словами, приблизительно 2/3 членов Общества имеют печатные научные труды. Из действительных членов только 35 человек не имеют печатных работ. Как вы знаете, мы ставим наличность печатных работ обязательным условием для избрания в действительные члены, но с оговоркой, что ведущие в течение известного количества лет самостоятельное преподавание в вузах имеют право быть действительными членами, хотя бы они не имели печатных работ. Так вот, самостоятельных вузовских преподавателей, которые не имеют печатных работ, у нас среди действительных членов — 35, 230 имеют такие работы. Из числа членов–корреспондентов 142 имеют печатные работы и 128 не имеют оных. Другими словами, даже академический ценз членов–корреспондентов у нас сравнительно очень высок, большинство даже членов–корреспондентов имеет печатные работы.
В заключение отмечу распределение по стране наших членов. Больше всего конечно имеется членов Общества в Москве. Здесь находится 182 действительных члена и 192 члена–корреспондента. На втором месте, но далеко отставая от Москвы, идет Ленинград, где мы имеем 19 действительных членов и 11 членов–корреспондентов.
Дальше идут цифры уже совсем маленькие, единицами считаются члены–корреспонденты вне Москвы и Ленинграда. Только в Тифлисе мы имеем довольно большую группу: 5 действительных членов и 12 членов–корреспондентов. Во всех остальных местах такая картина (я буду брать для примера): в Саратове, скажем, 2 действительных члена и 2 члена–корреспондента, в Нижнем–Новгороде 2 действительных члена и 2 члена–корреспондента. Так что в других городах кроме Москвы и отчасти Ленинграда, лишь отчасти Ленинграда, у нас членов очень мало.
Мы не только Общество, по нашему уставу, всероссийское, но больше того, мы Общество московское. Москвичей у нас подавляющее большинство. Эта конечно минус. Мы идем, как вы увидите, к образованию всесоюзного общества, и нам сначала следовало бы завладеть нашей республиканской периферией. Этой периферией мы до сих пор не завладели, несмотря на то, что вузы и преподаватели — историки имеются в целом ряде городов. Таковы данные относительно количественного состава Общества. Как видите, количественно Общество чрезвычайно выросло и в течение этих двух лет, настолько выросло, что мы вам будем предлагать в дальнейшем увеличить и состав Совета, потому что прежний состав из 15 человек является уже слишком тесной коллегией для Общества, в котором больше 500 членов.
Что касается качественной стороны нашей работы, то тут приходится остановиться прежде всего на том в высокой степени важном факте, что в течение этих двух лет мы впервые выступили на международную арену. Члены Общества историков–марксистов появились на Всемирном историческом конгрессе в Осло в августе месяце 1928 г. О самом этом конгрессе, который теперь уже давно стал достоянием истории, я говорил и писал довольно много, и поэтому позвольте на этом не останавливаться. Но на кое–каких выводах остановиться нужно.
Это международное выступление было для нас первой разведкой в совершенно новой и непривычной для многих области. Нам приходилось впервые в нашей жизни переодеваться в течение дня в различные костюмы, которые никогда нами не надевались, и бывать в совершенно непривычных для нас зданиях, вплоть до королевских дворцов. Эта бутафория отвлекала внимание и поглощала совершенно непроизводительно время — она помешала нам использовать это международное выступление как бы следовало. Я уже неоднократно говорил о том, что это наше выступление не дало тех результатов, которые оно несомненно могло бы дать. Прежде всего мы приехали туда без всякой подготовки в области исторической общественности Западной Европы и Америки. Мы не объединились, не связались с группами левых историков, которые существуют всюду. И единственным родственным нам элементом, который мы нашли, были два норвежских историка–марксиста — проф. Кут и проф. Буль, которые географически оказались на нашей дороге, ибо они живут в Осло, и конгресс был в Осло. Ни с какими другими мало–мальски родственными нам элементами мы не связались. Тут я должен дополнить свое прежнее изложение этого сюжета, сообщив вам, что эти элементы о нас вспомнили, нас слегка упрекают и нам напоминают, что нехорошо тем, кто считает себя наиболее революционными историками в мире, игнорировать соответствующие элементы в других странах, с ними не связаться и выступать отдельно от них. Я употребляю такой промежуточный термин «революционные», потому что историков–марксистов в точном смысле этого слова за пределами СССР не существует. Там имеются или легальные марксисты, как названные мною сейчас профессора Кут и Буль, или революционеры, близкие к марксистской точке зрения, — таким можно считать например Матьеза: он несомненно в области исторической науки, истории французской революции, революционер, — но которые конечно не являются не только стопроцентными, но, может быть, даже пятидесятипроцентньими марксистами. Такого рода элементы существуют однако везде, и если мы хотим воздействовать на заграничную историческую общественность, приходится связаться именно с этими элементами, потому что, если мы начнем отыскивать там настоящих марксистов, мы вероятно найдем не больше 3–4 человек, которые никакой массы не составляют и на которых опираться нельзя, наоборот — они могли бы на нас опереться. Итак мы с этой стороны не подготовились.
Не подготовились мы и с различных других сторон. Не ожидали мы например, что на этом конгрессе мы неожиданно получим возможность известной смычки по линии если не национальной, то, если позволите так выразиться, племенной, что к нам обнаружат известное тяготение славяне и что мы могли бы несомненно, при немного большей бойкости и предприимчивости с нашей стороны, организовать этих славянских историков около себя. Это вопрос в высокой степени существенный. Сейчас несомненно происходит борьба за центр славяноведения между Прагой, Варшавой и Москвой. И несомненно есть элементы в Югославии и Болгарии, которые больше тяготеют к Москве, нежели к Праге или Варшаве. Да и между Прагой и Варшавой не существует сколько–нибудь полного единодушия. Мы могли, таким образом, попытаться сгруппировать эти славянские элементы именно около Москвы. Мы этого не сделали опять–таки потому, что мы не были готовы к этой ситуации.
Вы видите, что я занимаюсь самокритикой, подчеркиваю, чего мы не сделали и не доделали. На будущее время мы вероятно будем являться за границу более подкованными, тем более что, несмотря на все наши недочеты, все–таки наше появление в Осло произвело очень большое впечатление. Сейчас нельзя себе представить сколько–нибудь авторитетного собрания историков в мировом или всеевропейском масштабе без участия историков из Советского союза. Нас тянут на подобного рода собрания. На сессии Международного исторического комитета в Венеции в мае месяце 1929 г. был только один представитель СССР т. Фридлянд, но он оставил очень большое воспоминание у всех, кто был на этом пленуме Исторического комитета. И председатель этого Комитета проф. Кут до сих пор его вспоминает, и как раз на–днях я получил письмо из Норвегии, где приводится отзыв проф. Кута о т. Фридлянде, отзыв в высокой степени положительный. Так что даже одна птица, залетавшая из советского гнезда туда, уже вызвала сенсацию и обратила внимание на нас. На будущее время нам надо явиться в большем числе. Притом важно не самое наше появление, а важно то, что мы говорим. В этом отношении опять–таки от нас ждут определенных выступлений.
На нас смотрят как на представителей единственного рабочего государства в мире, как на представителей определенного мировоззрения, и ждут от нас манифеста этого мировоззрения, ждут и те, которые нам сочувствуют, ждут и наши враги. Они ждут с разными намерениями, но тем более, если мы этого манифеста не дадим, получится некоторое разочарование. В связи с этим выдвигается одна сторона, на которую приходится обратить большое внимание. Как вы догадываетесь, привлечь внимание широких кругов можно не нашими выступлениями на конгрессах, в комитетах и т. д., а скорее всего нашей литературной работой, нашей определенной продукцией, и на эту сторону я бы хотел обратить внимание Общества историков–марксистов. Я уже вам сказал, что последовательных, выдержанных революционных историков–марксистов, историков–большевиков, коротко говоря, в Западной Европе и Америке не существует, и последовательно марксистских, ленинских книг ожидать от этого сектора невозможно, даже от ученых наиболее к нам близких по своим настроениям, по своему самочувствию и по своим симпатиям. Нельзя ожидать от них выдержанных марксистских книг, которые бы помогли западноевропейскому и американскому рабочему активу разобраться в новейшей истории. Эту книгу можем создать только мы, эту книгу можно создать только в нашем Союзе, и мы имеем к этому полную объективную возможность, поскольку у нас есть такие ценные коллекции книг и рукописей по истории Западной Европы и Америки в новейшее время, как библиотека Коммунистической академии, библиотека Института Маркса и Энгельса, библиотека Института Ленина и т. д. Мы имеем полную возможность дать историческую продукцию, какая нужна рабочим массам Запада, и этим сделать наше выступление на международной арене в такой степени содержательным и значительным, как не сделают этого никакие конгрессы.
Конгресс в Осло был тем полезен между прочим, что он нам показал, до какой степени увяли и полиняли чисто академические лавры, до какой степени измельчала чисто академическая жизнь. Ведь ничего сколько–нибудь крупного на этом конгрессе поставлено не было в академическом смысле. И я не знаю, собственно говоря, какие доклады были академически более глубокими, — даже подходя со старой профессорской точки зрения, — наши доклады, скажем, или доклад очень талантливого, раньше ленинградского, ныне польского ученого — Зелинского. У нас была наука, наука с чисто академической точки зрения; там была несомненная литература, очень изящная, красивая литература. Это была блестящая речь на тему о современном типе человека и античном типе человека, но это была чистейшая литература, от которой наукой не пахнет, и даже выступление Допша — это был настоящий политический памфлет, весьма легковесный с академической точки зрения.
Это был для нас опыт чрезвычайно важный, который показал, до какой степени в той развертывающейся классовой борьбе, которая сейчас закипает, все условности и приличия старого академизма брошены самими академиками, брошены самими буржуазными учеными, и они, засучив рукава, бросаются в схватку, дерутся, боксируют самым настоящим образом. Само собой разумеется, повторяю, при такой обстановке наши выступления приобретают совсем не тот характер, который мы им сами придавали сначала. Теперь конечно никому в голову не придет беспокоиться по поводу тех вопросов, о которых мы беспокоились до поездки туда: не окажемся ли мы немножко неподходящими к этому кругу, не окажемся ли мы недостаточно «академическими», чересчур легковесными, жидкими. Ничего подобного. Мы были, и наверно будем, самым заметным явлением. Разница между нами и буржуазными учеными заключается в классовом аспекте: те представляют в лучшем случае боевую контрреволюционную науку, а мы представляем боевую революционную науку. Я конечно не говорю о тех буржуазных ученых, которые вообще собою ничего не представляют, а такие есть. Их имеется довольно большое количество, но на таких никто вообще не обращал внимания. Словом, удельный наш вес в этой международной плоскости гораздо значительнее, чем мы могли ожидать, и мы его должны использовать, ибо иначе к нам в праве будут относиться скептически не буржуазные ученые, — они вовсе не скептически к нам относятся, они просто нас ненавидят, — а те массы, которым нужны свои историки, западноевропейская масса, и, повторяю, этим массам мы должны служить прежде всего не нашими выступлениями на разных собраниях, а нашей продукцией, нашей литературой.
Наши книги, скажем, по русской истории переводятся на разные иностранные языки в большом количестве. Но должен сказать, по моим наблюдениям в Германии — это единственная страна, которую я более или менее подлинно изучил, потому что я там пробыл по разным поводам и причинам семь–восемь месяцев, — они мало действ уют на тамошний актив, на тамошнюю массу. Все–таки заинтересовать германского рабочего–активиста сейчас вопросом об исторической роли торгового капитала чрезвычайно трудно, потому что перед ним стоит германский капитал, не торговый, а финансовый, и стоит настолько хорошо вооруженный, что ему не до других капиталов. Ему нужна книжка, которая бы ему объяснила, каким образом социал–демократы, ученики Маркса и Энгельса, дошли до того, что их воплощением в Берлине является полицей–президент Цергибель, чуть ли не бывший рабочий, во всяком случае старый социал–демократ, с резиновой дубинкой в руке. Как это случилось? Вот чего они ждут, а не а торговом капитале и т. д. им нужно писать. Сейчас — момент для создания живых, агитационных, ярких книжек. Для этого рабочего нужна не простая агитка, он слишком уже высоко стоит, этот рабочий–активист, слишком сознателен, чтобы на него можно было действовать агиткой. Нужен классовый анализ. Словом, нам нужно создать ту же примерно литературу для западноевропейского рабочего, которую мы, по существу, создали для русского рабочего, только учитывая еще тот факт, что этот западноевропейский рабочий гораздо больше нашего избалован по чисто академической линии. Его в школе обучали основательно старой истории, он кое–что знает, у него довольно высокий уровень литературных требований, и с этим надо считаться.
Задача стоит перед нами большая, задача грандиозная и чрезвычайно благодарная. Параллельно с этим мы будем группировать вокруг себя родственные нам революционные элементы среди тамошних историков. Это конечно тоже необходимо, и это потребует от нас большой гибкости, большого применения к местным условиям. Мы таким образом сможем постепенно создать себе там школу, ибо у меня получилось впечатление, что из тамошней молодежи многие не могут сделаться настоящими историками–марксистами просто за отсутствием этой самой школы. Им нужно у кого–то учиться. Те легальные марксисты и те революционеры полу– и на четверть марксисты, которые у них есть, они им метода дать не могут. Мы, ленинцы, этот метод можем дать, и несомненно, если мы возьмемся за это дело серьезно, мы можем скоро там приобрести школу. Мы получили бы возможность таким образом распространять нашу литературную продукцию уже гораздо шире, чем мы это может сделать, работая в одиночку здесь. Вот то, что касается наших перспектив в международной плоскости.
Мы стоим в Западной Европе несомненно перед грандиозной революционной волной. И было бы в высшей степени странно и для нас постыдно, если бы в этом громадном подъеме мы, историки, т. е. представители самой политической и самой революционной науки, не приняли никакого участия. Мы этим нарушили бы завет Ленина, который требовал исторического подхода ко всякой политической ситуации и настаивал, чтобы мы до корней изучили историю старого буржуазного мира, чтобы этот старый буржуазный мир опрокинуть. И мы это должны делать не только сами в своих кабинетах, но сделать это достоянием широких масс, которые втянуты сейчас в борьбу. Сейчас в Берлине та же самая картина, которую в начале 1905 г. можно было видеть в Москве. Это — нарастание могучей волны. Сразу ли она одержит победу, разобьется ли о фашистов и социал–демократов, это конечно скажет будущее. Ленин часто цитировал фразу Наполеона: «On s’engage et puis on voit» — «сначала нужно ввязаться в бой, потом посмотрим». Но так или иначе бой несомненен. До последнего и решительного боя, который кончится разгромом буржуазии, там, может быть, еще довольно далеко. Но война начинается. Никакого классового мира там нет и быть не может. Массы вышли на улицу, массы уже не боятся полиции, атакуют полицию. Для меня теперь совершенно понятен приказ Цергибеля, чтобы полицейские, если их меньше 4 человек, не смели атаковать толпу. Они давно уже ходят парами, в одиночку ни один полицейский не смеет подойти к толпе, но и пары слишком слабы, эти полицейские пары толпа обезоруживала. И теперь только вчетвером, т. е. с 4 маузерами, можно попытаться сопротивляться толпе, вдвоем они уже не смеют. Массе, вы скажете, нужно прежде всего оружие. 370 да, но ей нужна и теория, теория пролетарской революции, и эту теорию можно построить, только опираясь на историю пролетарских революций. И этой теории на месте она получить не может. При таком положении вещей перед нами развертываются очень большие перспективы литературной работы на пользу этого грандиозного рабочего движения.
На этом я заканчиваю характеристику нашего международного выступления и перехожу к тесно связанным с. ним фактам, которые имели место в нашей внутренней деятельности. И тут тоже наше Общество сыграло очень большую роль, но уже в другом направлении. У нас пролетариат уже взял власть и держит ее в руках крепко. В этом отношении нам помогать ему не нужно, он в нашей помощи не нуждается. Но в чем нужно помогать, это вот в чем. Пролетарская идеология, марксистская идеология до Сих пор еще не пропитала у нас ни широкие массы самих трудящихся — и среди них несомненно большое количество пережитков других идеологий, ни даже той массы людей, которые пишут исторические книги. Даже те, кто выступает с писаниями на исторические сюжеты, даже они оказываются очень слабыми, плохими марксистами. И вот с этой точки зрения громадное значение имела Всесоюзная конференция историков–марксистов, которую мы в течение отчетного периода собрали в Москве. Опять–таки рассказывать вам, что происходило на этой конференции, я не буду. Но я хотел бы подчеркнуть, итоги, выводы из этой конференции. Прежде всего оказалось, что и тут, несмотря на то, что конференция пелась как будто в самых «дерзких» тонах, мы оказались все же недостаточно смелы, не решились назвать кошку кошкой, а контрреволюционера контрреволюционером. История сделала это за нас. Теперь целый ряд людей, с которыми мы сражались на этой конференции, которых мы разоблачали довольно, правду сказать, робко — только как наших идеологических противников, — оказались уже настоящими контрреволюционерами, и их уже разоблачаем не мы, а другие учреждения, которые этим ведают. Это в высокой степени знаменательное событие, товарищи, потому что оно показывает, что у нас развилась большая историческая чуткость и большой политический нюх, так что по книжке, по печатной строке или по докладу, по слову с трибуны мы сразу разбираем, наш это человек или не наш, враг или друг. Это хороший аттестат нам. И в этом смысле Всесоюзная конференция и то, что за ней последовало, колоссально расчистили горизонт. Теперь не стоит уже бороться с теми величинами, с которыми мы там боролись. Просто не стоит, потому что эти люди настолько разоблачены и пригвождены, что считаться с ними как идейными противниками кому же придет в голову сейчас? А когда мы выступили против некоторых из этих лиц, против того исторического фронта, который они собою представляют, это было охарактеризовано кое–кем как революционное мальчишество. А сейчас оказывается, что это «революционное» мальчишество просто предвосхитило ту политическую картину, которую мы имеем сейчас перед собой. И это конечно не плоды чьих–нибудь единоличных усилий, это — отражение общественного мнения наших историков–марксистов, которое выявилось именно на этой конференции впервые со всей яркостью, со всей силой. Впервые мы объединились и увидели, во–первых, как нас много, а во–вторых, увидели — так же, как и за границей, — до чего наши противники слабы, хотя их тоже много, большое количество.
И это повело к нашим дальнейшим дерзаниям. До конференции у нас уже стоял вопрос об основании Исторического института в стенах Комакадемии. Но были колебания, справимся ли мы, достаточно ли у нас сил и умения. После Конференции всякие сомнения и колебания на этот счет исчезли, и Исторический институт в стенах Комакадемии создан. Это — факт чрезвычайно знаменательный. Впервые, благодаря нашей конференции, созванной нашим Обществом, марксистская историческая наука получила в нашей стране свой исследовательский центр, и потом этот центр за короткое время, прошедшее с конференции, успел распочковаться, дать ростки. Уже в Ленинграде существует его отделение. Вы знаете, теперь прежний ЛИМ, Ленинградский институт марксизма, является филиалом Коммунистической академии — ЛОКА. Так вот, частью этого ЛОКА является историческая его секция, филиал нашего Исторического института. Таким образом мы растем очень быстро после этой конференции.
И тут опять–таки рядом с нашими достижениями приходится отметить и некоторые дефекты. Этот рост до сих нор в значительной степени идет в академической, если можно так выразиться, плоскости. До сих пор как для Западной Европы мы не создали литературы для широкого рабочего актива, так и у нас мы не добрались еще до настоящих масс, не добрались ни в порядке докладов, лекций, ни в порядке литературной продукции, в порядке выпуска журналов, книг и т. д. Кустарным образом мы все это делаем, организованной же работы в этом отношении мы не имеем. Позвольте указать хотя бы на тот факт, что массовый исторический журнал стоит у нас на очереди приблизительно все те два года, о которых я даю отчет. Все время он стоит, но он стоит, именно стоит, а не двигается, ни одного номера еще не вышло, никакая подготовка не сделана. И я думаю, что отчасти виной является то, что мы не связались с массами, что мы не видим этих масс с их запросами воочию. К нам, историкам, к сожалению, не ходят массы и не требуют от нас с ножном к горлу: «Дайте ответ на такой–то вопрос!» А запросы есть. Я приведу факт. На одном из московских заводов сейчас существует кружок по изучению, — как вы думаете, чего? — крестовых походов! Папа объявил крестовый поход. Западному рабочему, который учился в школе, не нужно объяснять, он знает, что такое крестовый поход, а наши не знают. «Комсомольская правда» обратилась ко мне за статьей. Будучи бесконечным заседателем, я не мог написать этой статьи, но какая благодарная тема: возникновение папской власти в связи с возникновением ростовщического капитала. Ростовщический и купеческий капитал был основой всего этого. Четвертый крестовый поход, поднятый одним из величайших пап мировой истории Иннокентием III, ознаменовался неслыханным грабежом сначала католиков–венгерцев в Заре, потом, хотя не–католиков, но христиан, греков в Византии. Крестоносцы произвели разгром Константинополя, эхо которого пронеслось чуть ли не по всему земному шару, который ярко отразился в наших русских летописях. А преследования еретиков за то, что они были конкурентами папских «коллекторов», сборщиков «денария св. Петра»! Словом, это материал благодарнейший, который нужно обработать. Я не могу обработать его, потому что бесконечно заседательствую, и чем больше живу в Москве, тем больше заседаю. Но вы, товарищи, вся масса историков–марксистов, должны за это приняться. Вот когда мы свяжемся с массой и будем отвечать на ее запросы, тогда, само собою разумеется, реализуется идея популярного журнала, которого у нас до сих пор нет и который, может быть, не менее нужен и важен, чем «Историк–марксист». Я не хочу сказать, что этот последний журнал не нужен. Он конечно чрезвычайно нужен: как постоянный организующий центр марксистской исторической мысли этот журнал колоссально нужен и полезен. Беда в том, что этот центр чересчур массивен. Он напоминает древние московские постройки, вроде Спаса на Бору, где свободное пространство для людей гораздо меньше по объему, чем невероятно толстые стены, своды и т. д. У нас архитектура слишком громоздка, мало свободного места для идей, слишком много чисто конкретного материала, и икаписты правильно поднимают вопрос, чтоб нашего «Историка–марксиста» сделать журналом более бойким, легким на ногу, более легким в смысле подъема. Несомненно, что нам нужен исследовательский журнал гораздо более легкий во всех отношениях, приближающийся хотя бы к типу заграничных научных журналов. Такого громоздкого издания, как «Историк–марксист», нет в мире. Ни американцы, ни немцы, ни англичане, никто такой тяжеловесной штуки не издает. С этой стороны нам несомненно нужно усовершенствоваться, хотя самый журнал, его существование является колоссальным нашим достижением.
Но, товарищи, кому много дано, с того много и спрашивается. Старая французская поговорка — говорит, что «noblesse oblige», по–русски можно перевести, чтобы избежать слова «noblesse», — положение обязывает, и нам приходится не только восхищаться розами нашего положения, но и терпеть все шипы, которые на них растут. Таких шипов много. На той конференции историков–марксистов, от которой я отвлекся к нашему журналу, нами была занята чрезвычайно четкая политическая позиция, что делает нам большую честь. У Ленина история, которую он очень любил, которой он постоянно занимался, которую он поставил однажды рядом с марксистским учением, — у Ленина история была тесно связана с политикой. У него, в сущности, каждое историческое резюме просится в определенную резолюцию, до такой степени оно четко и до такой степени оно политически увязано с современной ситуацией. И вот эту четкость — конечно не ленинскую, хвастаться я не стану, — но во всяком случае большую четкость политическую проявили и мы на нашей конференции. И сейчас же конечно посыпались тернии, без которых обойтись нельзя. Председателя этой конференции и в то же время председателя вашего Общества немедленно же начали «прорабатывать». Как–то не замечали до сих пор, что у этого человека масса всяких ошибок, а тут заметили — после конференции сейчас же заметили — много ошибок таких, о которых невозможно молчать, нужно сейчас же говорить. Это мелкий случай конечно, но характерный. А затем потянулся целый ряд дискуссий, через которые Обществу пришлось пройти. Конечно, рассуждая чисто академически, пришлось бы от этих дискуссий просто отмахнуться, как от докучливых мух, сказать: «Да, постойте, у нас дело есть, хотя бы популяризация в массах, гораздо более серьезное дело, чем всякие дискуссии». Но если вдуматься, то увидим, что как раз четкость занятой нами позиции обязывает к тому, чтобы дальше идти в этом же направлении. Я уже вам сказал, что настоящий ленинский марксизм не пропитал у нас не только серые массы, но не пропитал и тех верхов, которые выступают с историческими произведениями, которые берут на себя роль учителей в области истории. Даже эти верхи оказываются иногда пропитанными совершенно другими взглядами. Это явление конечно не случайное, товарищи. Если развивающаяся в Западной Европе классовая борьба создает там острый спрос на марксизм до такой степени, что стремятся перевести марксистские книжки, даже не имеющие к этой борьбе прямого отношения, то классовая борьба, которая развертывается сейчас у нас, выкорчевывание последних остатков буржуазии, которые еще сохранились в нашей стране, эта классовая борьба вызывает крайнее обострение идеологической борьбы у нас. Не случаен тот факт, что народническая идеология оживляется у нас чем дальше, тем больше, и что теперь, когда вы читаете литературу партии Народной воли, вам кажется, что вы читаете книжки, написанные вчера, и не в том аспекте, как некоторые товарищи изображают, что вы видите своего предшественника, а в том, что вы видите воочию своего врага, своего настоящего врага. Я недавно по обязанности дискуссанта прочитывал литературу партии Народной воли и убедился, до чего это современные книги. И троцкизм, и наш правый уклон, все это там есть, черным по белому, притом в первозданном виде, в оригинальном виде, не копия, не перепевы, не пересказы, а буквально. Так что эти наши дискуссии являются в глубочайшей степени закономерными и с этой точки зрения желательными. Наша партия должна вести подобного рода дискуссии. И крайне странно отношение тех товарищей, которые подходят к этому с той точки зрения, что мы кого–то «обижаем». Простите, пожалуйста: некоторых из людей, с которыми нам приходилось бороться политически, я искренне любил как людей, но в моих писаниях, на бумаге, расправлялся с ними весьма жестоко. Какие тут сентиментальности? Какое тут «обижают» или «не обижают»? Тут классовая борьба. По существу это та же самая классовая борьба и если нам нужно ликвидировать кулака как класс, то надо ликвидировать и кулацкую идеологию, т. е. народническую, которая выродилась в кулацкую идеологию. Первоначально она конечно была не кулацкой идеологией, она была крестьянской или мелкобуржуазной, точнее. Но сейчас на этой позиции удержаться нельзя. И сейчас попытки ее воскресить связаны с отчаянной борьбой кулака как класса за свое существование. С этой идеологией нужно раз навсегда покончить. В этом — смысл тех дискуссий, которые мы провели в последнее время и отражение которых вы увидите в наших резолюциях.
При этом не должны обижаться те товарищи, которые оказались в тесном соседстве с нашими противниками. Конечно нельзя сказать, что все решительно те авторы, с которыми мы боремся, занимают вполне четкую народническую позицию. Этого нельзя сказать. Тут, как всегда в жизни, мы встречаем целый ряд всякого рода переходных типов и переплетений. Но если человек встанет рядышком с представителем народнической идеологии в чистом виде и мы начнем этого представителя народнической идеологии дубасить, то мы попадаем конечно и по тому, кто стоит рядом. Не стой рядом, не смущай публику, потому что если стоишь рядом, то у всякого получается впечатление, что ты ему друг или союзник! Отойди в сторону или, точнее, перейди на нашу сторону, потому что нейтральных мы тоже будем бить! Нейтралитета в этой области быть не может, как не может быть нейтралитета в классовой борьбе. А если не переходишь на нашу сторону, ничего не поделаешь, если шишку получишь. Заранее об этом предупреждаем. В этом смысл тех дискуссий, которые мы провели за последнее время. Я лично не берусь рассказывать об этих дискуссиях. Во–первых, мне кажется, это не нужно, а затем, дискуссию например с т. Теодоровичем я лично не проводил. Я знаю ее только по освещению со стороны и мог со своей стороны наблюдать только два момента, на которые указывал товарищам. Первое, что за народовольцами–террористами мы совершенно забыли народовольца–рабочего. Совершенно забыли. Об этом никто не говорил, а рабочий был, и он кое–что народовольцам навязал. Народовольцам пришлось составлять для рабочего особую программу. Мы никого пока не вспомнили из этих рабочих. Конечно, сказать: совсем не вспомнили, — это слишком сильно. У нас был раз доклад на конференции историков–марксистов о Северном рабочем союзе. Был такой доклад. Но что значит один доклад тогда, когда юбилей террористов–народовольцев, т. е. интеллигентской части народовольчества, развернут во всесоюзном масштабе, он развернут шире, чем юбилей гораздо более близкого нам Чернышевского, и гораздо ярче. Это одна сторона, а другая сторона, что как–то удивительно мало для историков в этой полемике фигурируют исторические источники. Мне, человеку старых привычек, просто странно на это смотреть. Цитат троцкистских, правоуклонистских из литературы Народной воли я нигде не встречал. А это интереснейшие цитаты. Историческая концепция Троцкого налицо там, и вывод из нее — перманентная революция — тоже налицо. Это отсутствие источников в исторической полемике, оперирование исключительно цитатами из Ленина, Маркса и т. д. производят странное впечатление. И Ленин и Маркс, я думаю, не похвалили бы тех людей, которые так делают. У Ленина конечно есть великолепная характеристика народовольчества, она очень полезна, но повторять слова Ленина — не значит заниматься историческими исследованиями. А между тем кроме цитат из Ленина, из Маркса и других авторов — причем иногда цитируются даже места, не имеющие никакого отношения к Народной воле, так что буквально получается: «а ваша тетка с инженером сбежала», — ничего нет. Подлинного изучения источников нет. Я не знаю ни одной работы, которая бы подвергла критическому анализу мемуары народовольцев, а это очень стоит, потому что если вы возьмете мемуары народовольцев, особенно изданные до нашей революции, даже до 1905 г., — это одна картина, а прочтите те же мемуары после 1920 г., в «Каторге и ссылке», — получается совершенно другая картина. Эти почтенные люди не могут сейчас смотреть на себя и на свое прошлое движение так, как они смотрели 30 лет тому назад, не могут. Это мы испытываем, в сущности говоря, и на самих себе. Мы не можем сейчас например смотреть на крестьянскую революцию 1905–1907 гг., на движение в деревне так, как мы смотрели в 1908–1909 гг., не можем мы так смотреть. Тогда у нас были одни настроения, мы подходили с одного угла, теперь — другое настроение, мы подходим иначе. Точно так же, хотя они старики и великие старики, но хотя эти великие старики очень стары теперь, все–таки они живые люди и не могут не испытывать давления таких колоссальных событий, как Октябрьская революция. И они незаметно для самих себя изображают свое прошлое иначе, чем изображали 30 лет тому назад. Такого критического анализа мемуарной литературы народовольцев я тоже не знаю. А между тем дать это должны именно историки. Вот два замечания, которые я хотел сделать по поводу дискуссии о т. Теодоровиче. Повторяю, участником этой дискуссии я не был, мне приходится таковым, стать только потому, что обязанность всякого высказаться в таком споре. Тут нельзя молчать и нельзя соблюдать нейтралитет. Очень жалко обижать старого почтенного товарища, но раз этот старый почтенный товарищ выступает в качестве представителя определенной идеологии, он не должен обижаться, что удары, которые наносятся этой идеологии, попадают по нем, попадают по авторам, которые не умеют или не желают от народнической идеологии отмежеваться.
Что касается дискуссии, которая создалась около книги С. М. Дубровского, то я был участником этой дискуссии в самом начале. Собственно книга т. Дубровского явилась откликом на эту первую часть дискуссии. Возражая мне, т. Дубровский закончил так:
«Я напишу целую книгу, и вы увидите, что я прав».
Он написал целую книгу, и все увидели, что он совершенно неправ. Это единственный результат, который получился. Я говорю в данном случае не от себя, я подвожу итоги тому, что было, тем высказываниям, тем голосованиям, которые были. Вопрос, поднятый им, конечно чрезвычайно важный и интересный, но решать его нужно по–марксистски, а не так, как он был разрешен. Во всяком случае, я не пускаюсь в подробности этих дискуссий, но я должен был сказать о них, поскольку в резолюции, которую мы вам предложим, есть отголосок и этих дискуссий. Они в общем вам известны. На этих дискуссиях разрешите отчетную часть моего выступления закончить.
Разрешите перейти к перспективам на будущее. Эти перспективы были очень хорошо сформулированы в дополнении к резолюции, которая вам будет предложена. Прежде всего, я уже об этом говорил, мы должны поставить вопрос о задачах исторической науки в наш реконструктивный период не в пределах одной Москвы и не в пределах только РСФСР, а мобилизовать вокруг обсуждения этого вопроса внимание всех историков–марксистов СССР, а для этого нам нужен всесоюзный орган. Конференция историков–марксистов постановила этот орган создать. Но вы видите, как мы медленно все–таки ходим. Прошло со времени этой конференции больше года, а мы до сих пор не продвинули через соответствующие инстанции вопроса об образовании Всесоюзного общества историков–марксистов. Правда, эта идея встретила ожесточенное сопротивление со стороны одной украинской исторической группы. И теперь, когда мы знаем биографию лидера этой группы, мы понимаем, почему он был против этого Общества. В настоящее время этот 378 лидер, надо надеяться, перестал быть лидером и никакой роли не играет, и сопротивления образованию Всесоюзного общества историков–марксистов мы теперь не видим ни откуда, потому что все остальные представители национальных республик: грузины, белорусы, среднеазиатцы и т. д. — все они единодушно вместе с нами поддержали эту идею, которая и прошла на заключительном заседании конференции историков–марксистов единогласно.
Затем это дополнение требует в соответствии с требованиями социалистического строительства выработать единый план работы всех исторических научно–исследовательских учреждений Москвы и провинции, больше — всего Союза, и организовать широкое обсуждение этого плана. Это, товарищи, чрезвычайно важная вещь. Огромное количество сил тратится зря, потому что работа ведется кустарно. Над одной и той же темой работает целый ряд историков в разных местах, и один не знает о другом, а целый ряд важнейших тем остается без всяких работников. Создание такого единого плана работы — это как раз дело всесоюзного центра, каким и представляется это будущее Всесоюзное общество историков–марксистов.
Следующее предложение — пересмотреть весь наличный состав научных работников исследовательских институтов, с точки зрения обеспечения подлинно марксистско–ленинского изучения стоящих в порядке дня проблем. Товарищи, я думаю, что нам давно пора привлечь к этой чистке, будем так говорить, наших исторических учреждений широчайшие круги исторической общественности. Давным–давно пора произвести эту чистку так, как производятся все чистки, не в административном кабинетном порядке, а в порядке общественном, давным–давно пора это поставить. Кстати скажу, что чистка профессуры сейчас проводится в вузах, так что они нас опередили. Но мы такого просмотра работников истории не производим, а из провинции доносятся самые необыкновенные вещи о том, кто там преподает историю и как преподают историю, и какая там исследовательская работа ведется в области истории. Примеров я не буду приводить. Нам нужно решительнее повести привлечение к исследовательской работе молодежи, в частности из числа окончивших ИКП и Институт истории. Распределение нашего молодняка ведется далеко не так, как это нужно было бы для обеспечения перевеса историков–марксистов в общей массе историков–преподавателей и историков–писателей. В особенности приходится протестовать против отвлечения талантливых работников на работу не по специальности. У меня таким способом двое из талантливейших моих учеников ушли на совершенно другую работу. Еще двое накануне того, чтобы уйти, а наших сил не так много, в особенности талантливых людей не закажешь, их слишком мало. Человек дал определенную продукцию, имеет прекрасную работу, он совершенно готовый историк–исследователь, он занят работой и полезной работой, но относящейся к деланию истории, а не к писанию истории.
Дальше идут моменты, которых я уже касался: ускорить, намеченный в свое время выход научно–популярного массового исторического журнала, наметить план издания научно–популярных брошюр по наиболее актуальным проблемам истории; установить тесную связь с партийными организациями, предприятиями, рабочими университетами, музеями историческими и историко–революционными для проведения цикла эпизодических лекций, организацию консультаций для партийного рабочего актива, экскурсий и т. д. Затем идет речь о Всесоюзном обществе историков–марксистов, о котором я уже говорил. Дальше, журнал «Историк–марксист» должен стать органом, сплачивающим все коммунистические силы как в деле борьбы на идейном фронте, так и в изучении актуальных проблем. Он должен стать боевым органом, направляющим и организующим исследовательскую работу историков–марксистов. Особое внимание должно быть обращено на привлечение к участию в журнале молодых коммунистических сил и на обеспечение более частого выхода журнала в соответствии с решением конференции. Кроме того надо обратить внимание на большую легкость этого журнала. Нужно его превратить из старого чугунного орудия на манер петровской пушки петрозаводского литья в ту изящную вещь, которую представляет современный пулемет — маленькая вещь, которую несете в руках, устанавливаете вот здесь, а эффект ее гораздо больше, чем петровской пушки. «В области преподавания исторических дисциплин Общество должно обеспечить широкий общественнонаучный контроль, руководство и помощь в работе исторических кафедр вузов, комвузов и других учебных заведений как в Москве, так и в провинции, а также развернуть критическую методологическую работу по подготовке учебных пособий и руководств для обеспечения преподавания истории в выдержанном марксистско–ленинском направлении».
Позвольте на минуту на этом остановиться. Помимо всего прочего у нас совершенно устарели методы изготовления 380 учебной литературы. Она до сих пор изготовляется, даже по линии истории, если и с участием коммунистов, то под руководством старых специалистов. Я очень ценю старых специалистов, думаю, что мы долго еще их должны будем использовать, но не в качестве руководителей нашей работы, а в качестве ее участников под нашим руководством. А то получается такая картина, что на–днях в этом самом зале показывают мне учебник, совсем недавно выпущенный Гизом, учебник обществоведения, доживший уже до 5‑го издания, — мне показывали именно 5‑е издание. Что мы там видим? В литературе по империализму — маленькая вещь: не указана ленинская книжка «Империализм как новейший этап капитализма». Маленькая вещь пропущена! Когда я опрашиваю весьма уважаемого специалиста, не нашего, не партийного, руководившего составлением этого руководства, почему это так, ом ничего ответить не мог кроме вроде того, что «это и так все знают». Так нельзя. Если исходить из этого, можно и книжку не печатать. Или: взята действительно ленинская характеристика империализма, а сверху приделана какая–то пацифистская голова, что–то вроде мирного труда всех стран и народов. Как это вяжется с классовой борьбой и всякими прочими вещами? «Ах, это, — говорят, — из экономической географии». Это соединение Ленина с экономической географией тоже не должно иметь места. И вот, товарищи, я думаю, что составление учебной литературы конечно должно быть делом марксистского исторического коллектива, марксистской исторической общественности, а никоим образом не такой кустарной работы, работы нескольких человек под руководством, может быть, очень хорошего педагога–специалиста, но во всяком случае недостаточно компетентного в области марксизма. К этому делу мы должны подойти возможно организованнее. Во–первых, просмотреть всю соответствующую литературу, дать о ней систематические отзывы, напечатать эти отзывы. Потребовать, чтобы при издании этой литературы мы обязательно были привлечены и самое составление этой литературы происходило под нашим контролем и при нашем участии. Это нужно поставить совершенно определенно, без этого мы не будем иметь настоящего марксистского руководства по истории, которого от нас требовал Ленин еще давным–давно, еще в 1920 году.
Вот, товарищи, те итоги и перспективы, которые у нас имеются. Мне приходится окончить мое изложение подведением еще одного очень печального итога. За этот продолжительный промежуток времени, когда мы не обновляли своего состава, этот состав успел убавиться, — не только прибавилось количество членов, но и убавилось. Скончались. М. А. Рейснер, А. Е. Пресняков и т. Айнзафт — три действительных члена. Из них первый мало принимал участия в работе Общества, а два последних, — если не в работе Общества непосредственно, то в исторической марксистской литературе — принимали большое участие. Несомненно, особенно тяжела была смерть Айнзафта, поскольку Айнзафт был одним из талантливейших работников в области истории профдвижения. Мы с ним, старым меньшевиком, не всегда сходились в его оценках, не всегда они были приемлемы для нас, но это был настоящий талантливый работник.
Что касается А. Е. Преснякова, то это был чрезвычайно трогательный пример 60-летнего университетского профессора, который сделался марксистом на шестом десятке лет своего существования. А. Е. Пресняков не прошел революционной школы. Не нужно, думаю, говорить о том, что для того, чтобы стать настоящим марксистом, нельзя даже только смотреть на революцию, надо в ней участвовать, и если в Западной Европе нет настоящих марксистов среди историков, то это потому, что нет практиков–революционеров, а Пресняков конечно видел пролетарскую революцию из своего профессорского кабинета и от нашей революционной борьбы был слишком далек, поэтому сделаться настоящим марксистом он не мог. Но он шел к нам, подошел очень близко, писал в таких журналах, самое название которых для его собратьев было «жупелом» и «металлом», — в журнале под названием «Борьба классов». И смерть скосила его в то время, когда он мог бы еще чрезвычайно много нам дать.
Кроме того скончались два члена–корреспондента — Клевенский и Федорченко. Я предлагаю почтить память всех этих товарищей вставанием.
«Историк–марксист», 1930 г., т. XVI, стр, 3–19.
