Общество историков–марксистов начало работать в 1925 г., в самый разгар восстановительного периода, ближе к его концу. Одной из основных задач этого периода было использование буржуазных специалистов. Нам приходилось строить коммунизм руками не коммунистов, и одним из условий успешности этой стройки являлось то или другое решение вопроса о том, чисты ли и умелы ли эти руки. Отсюда первая задача, за которую должно было взяться Общество в порядке увязки теории с практикой, это — идеологическая проверка своих специалистов, специалистов–историков, доставшихся нам в наследство от буржуазной России. Как раз к тому времени, в конце восстановительного периода, эти специалисты выступили с целым рядом произведений, равнявшихся декларациям (Петрушевский, Тарле, Бахрушин и т. д.). Эти декларации давали возможность установить, что это за люди по своему мировоззрению и насколько они годятся нам в товарищи в деле построения коммунизма. В Обществе был прочитан ряд докладов о работах этих буржуазных специалистов, и доклады эти выяснили, что строить их руками коммунизм во всяком случае не придется.
Общество выполняло тут свой элементарный партийный долг и, повторяю, действовало вполне в смысле директивы об увязке теории с практикой, ибо в руках специалистов, подвергавшихся проработке в нашем Обществе, была тогда как научно–исследовательская работа, так в значительной степени и преподавание в наших вузах. Изъятие из их рук части исследовательской работы — упразднение исторического института Раниона и открытие такового в составе Коммунистической академии — было одним из последствий этой проработки. К сожалению, до более высокой цитадели старой историографии, второго отделения Всесоюзной академии наук, нам не удалось тогда добраться, и сидевшие там махровые реакционеры–историки были сняты со своих постов только в совершенно другой связи и гораздо позже. Нам удалось лишь предотвратить разрастание этого вредного нароста на теле советской историографии, помешав возникновению в стенах Академии наук нового исторического института.
Уже это первое выполнение Обществом историков–марксистов своего прямого партийного долга вызвало явное неодобрение со стороны некоторых кругов, которые тогда еще казались вполне партийными (теперь часть представителей этих кругов уже формально вне партии, а другая часть вполне формально осуждена партией и оставлена лишь под условием исправления). Этим кругам разоблачение буржуазных историков в той форме, в какой оно было произведено в нашей дискуссии и на страницах «Историка–марксиста», показалось «революционным мальчишеством», и один из первых застрельщиков по разоблачению антикоммунистической идеологии нашей старой профессуры — т. Фридлянд — был немедленно за это наказан сверхнахальной рецензией в одном из изданий, фактически редактировавшемся тогда Слепковым.
В первый раз, еще по поводу разоблачения Петрушевского, Тарле и К°, Обществу историков–марксистов пришлось столкнуться с его основным врагом на будущий период — с уклонами. В дальнейшем нам почти уже не пришлось заниматься отечественными буржуазными историками, ибо наиболее крупные из них были уже нами разоблачены, а о других взяли на себя попечение соответствующие учреждения, и откровенные признаки этих других избавили нас от всякой необходимости что бы то ни было разоблачать. Человека, который сам о себе заявляет, что он хотел посадить «на всероссийский престол» одного из бывших великих князей, разоблачать в монархизме конечно нет никакой необходимости, как нет необходимости доказывать, что лошадь есть лошадь, а не курица.
На новом этапе таким образом разоблачать нам приходилось уже не буржуазных специалистов (за исключением западных, — тут наша разоблачительная работа очень запоздала, и например разбор теории Допша закончился только в нынешнем году), а их приятелей и последователей среди партийных уклонистов — правых и «левых». Это была борьба неизмеримо более трудная и нудная, чем предыдущая. В то время как буржуазные историки в качестве честных реакционеров более или менее четко формулировали свои взгляды, оппортунисты из партийных уклонов, за единичными исключениями, всячески этого избегали, оправдывая знаменитую характеристику оппортунизма у Ленина: «Когда говорится о борьбе с оппортунизмом, не следует никогда забывать характерные черты всего современного оппортунизма во всех и всяческих областях: его неопределенность, расплывчатость, неуловимость. Оппортунист по самой своей природе уклоняется всегда от определенной и бесповоротной постановки вопроса, отыскивает равнодействующую, вьется ужом между исключающими одна другую точками зрения, стараясь «быть согласным» и с той и с другой, сводя свои разногласия к поправочкам, к сомнениям, к благим и невинным пожеланиям и пр. и пр.».2
Наши современные оппортунисты особенно любят прятаться за Ленина, стряпая из ленинских цитат такое блюдо иной раз, что от этого блюда не отказался бы ни один меньшевик. Слова — подлинно ленинские, но содержания ленинского в них не осталось ни капли, потому что слова вырваны из контекста и потому что тщательно скрыты от читателя другие слова Ленина, которые объясняют цитируемые слова совсем в другом смысле. На неопытных людей, в особенности на неопытную молодежь, этот град цитат несомненно производит известное впечатление. Приходится напомнить, что знаменитая книга Бернштейна — евангелие оппортунизма — тоже усеяна цитатами из Маркса и Энгельса, хотя ее основной задачей было опровергнуть революционный марксизм.
Другой военной маскировкой оппортунизма является самокритика. Когда оппортуниста ловят на том, что он говорит антипартийные вещи, что он, подделывая Ленина, на самом деле борется против ленинизма, сейчас же раздается неистовый визг о зажиме самокритики. Полезно поэтому напомнить, как понимал самокритику Ленин.
Это понимание нашло себе выражение в написанном Лениным проекте резолюции X съезда нашей партии по вопросу об единстве партии. Ленин здесь твердо устанавливает три признака подлинной самокритики, самокритики, так сказать, нормальной. Во–первых, критика должна вестись ни в коем случае не в пределах групп, складывающихся на какой–нибудь платформе, а должна направляться «непосредственно на обсуждение всех членов партии». Во–вторых, «всякий выступающий с критикой должен… по форме критики учитывать положение партии среди окружающих ее врагов, а по содержанию критики должен своим непосредственным участием в советской и партийной работе испытывать на практике исправление ошибок партии или отдельных ее членов». Первую часть этой директивы Ленин специально подчеркивает в конце этого параграфа, требуя, «чтобы критика велась по существу дела, отнюдь не принимая форм, способных помочь классовым врагам пролетариата».
И, наконец, критика «должна быть построена так, чтобы всякое практическое предложение в возможно более отчетливой форме направлялось немедленно, без всякой волокиты, на обсуждение и решение руководящих, местных и центрального органов партии».3
Само собой разумеется таким образом, что когда самокритика высиживается группками от двух до пяти человек, причем основные документы этой самокритики выходят на правах «отреченной литературы», не попадая в печать и не доходя до партийных органов, то это не есть ленинская самокритика. Само собой разумеется, что когда критикуют не люди, принимающие участие в общей работе, а люди, упорно отказывающиеся от нее, несмотря на все приглашения принять таковое участие, то это не есть ленинская самокритика. И само собой разумеется, что когда «самокритика» пытается повалить людей, ведущих отчаянную борьбу именно с буржуазным врагом, и в тот самый момент, когда они находятся в разгаре этой борьбы, то это не есть ленинская самокритика.
Настоящая ленинская самокритика конечно приносит нам огромную пользу: невозможно отрицать, что если на историческом фронте не образовалось до сих пор ничего похожего на рубинщину, переверзевщину или ошибки школы Деборина, то этим мы обязаны тому, что на историческом фронте самокритика применялась в таких широких размерах, как ни на одном из трех перечисленных фронтов. В дальнейшем мне и. придется идти главным образом по линии указаний этой самокритики, настоящей ленинской самокритики. Но прежде небольшое отступление по поводу одного вопроса, который создает у нас некоторую путаницу.
Это вопрос о связи теории и практики. Что без такой связи теории и практики не может быть никакого ленинского изучения какого бы то ни было предмета, что не существует никакой аполитичной науки, которая была бы оторвана от текущей классовой борьбы, — это вещи само собою разумеющиеся. Они для ясности написаны далее в тезисах, и мотивировать их здесь нет никакой необходимости. Но в чем состоит увязка теории и практики на историческом фронте?
Вот тут–то и имеются два понимания этого вопроса, одно из которых несомненно является деляческим подходом к вопросу, т. е. совершенно неленинским, и лишь другое является правильным. Первая формула увязки теории и практики, которую нам предлагают, заключается в том, что историки должны принять самое деятельное участие в приведении в порядок и в разработке наших архивов. Само по себе это совершенно правильно. Историки должны этим заниматься. Но было бы в последней степени куриной близорукостью так понимать связь теории и практики в области истории. Это значило бы невероятно принизить науку, которую Маркс и Энгельс готовы были считать «единственной» наукой и о которой они готовы были сказать, что «почти вся идеология сводится или к извращенному пониманию этой истории (истории людей), или к полному абстрагированию от нее. Сама идеология есть лишь одна из сторон этой истории».
Запереть «всю идеологию» в архив — это значит перестать быть марксистом. Суть истории в том, как неоднократно говорилось, что это самая политическая из всех наук, и ее увязка теории с практикой заключается в том, что история должна непосредственно и неустанно разъяснять массам происходящую классовую борьбу, вскрывать корни иногда глубоко скрытых классовых противоречий, словом, обнажать и подвергать беспощадному марксистско–ленинскому анализу все те политические конфликты, которые перед нами происходят, что совершенно невозможно без исторического подхода к этим конфликтам. Мне уже приходилось указывать на то, что корни и правого уклона и «левого» уклона лежат далеко позади нас, лежат не только в первых годах нэпа, когда некоторым товарищам из всех формулировок Ленина по поводу новой экономической политики удалось запомнить только, что «новая экономическая политика означает переход к восстановлению капитализма в значительной мере», и не удалось запомнить из той же самой речи Ленина его слова, что «диктатура пролетариата есть самая ожесточенная, самая бешеная борьба, в которой пролетариату приходится бороться со всем мирами и что нэп есть иное разрешение той же задачи, которая ставилась в первые годы. «Если мы эту задачу пробовали решить прямиком, так сказать, лобовой атакой, то потерпели неудачу. Такие ошибки бывают во всякой войне, и их не считают ошибками. Не удалась лобовая атака, перейдем в обход, будем действовать осадой и сапой».4
Вот этот ленинский курс был основательно позабыт некоторыми товарищами еще лет десять тому назад, и когда средства достижения социализма резко изменились, эти товарищи остались на старых позициях, на позициях, которые были осуждены Лениным, тоже уже лет десять тому назад. Но, как мне приходилось говорить в одном месте, и это еще не самые глубокие корни теперешних оппортунистических течений. Не говоря уже об общем корне всего оппортунизма — мелкобуржуазности, — это, так сказать, «социологический» корень оппортунизма, — нетрудно проследить в глубь если не веков, то десятилетий, его конкретно–исторические корни. Причем мы тут имеем любопытнейший факт. Теперешний переплет правого и левацкого уклонов мы встречаем именно в виде переплета еще у народников 70‑х годов, которые одним духом утверждали, что тогдашнее Российское государство есть внеклассовая организация и что крестьянин есть герой и творец всей русской истории. Это обожествление задним числом крестьянина–единоличника в наши дни является специально исторической формой борьбы против коллективизации и ликвидации кулачества как класса, и оно логически великолепно уживается с тезой Троцкого, что капитализм у нас «насаждался» внеклассовой организацией, именуемой самодержавием, «насаждался» на чрезвычайно примитивной экономической основе, почему о социализме в России и могут говорить лишь «люди с совершенно особым устройством головы».
Все это между собою тесно связано и все это может быть вскрыто лишь историческим анализом. В этом историческом анализе современного политического положения, без которого (анализа) это политическое положение невозможно понять, и заключается специфическая, истории свойственная форма соединения теории с практикой.
Все исторические работы Маркса и Энгельса и все исторические работы и анализы Ленина были посвящены этой задаче и отвечали этой потребности. Ни один из наших великих учителей не занимался историей ради истории. Изучением истории ради истории, в скобках сказать, как теперь можно считать совершенно установленным, занимались всегда или только очень мелкие и бездарные историки, или умные люди, желавшие спрятать свою политическую физиономию под ворохом цитат и при помощи этого вороха фактически провести взгляды, отвечавшие именно политическим интересам того или другого класса. В особенности буржуазная демократия в своей системе одурачивания масс выработала эту формулу «объективной» истории, каковая формула, к сожалению, до сих пор еще затуманивает взоры многих наших товарищей. Не то, чтобы они теоретически не признавали, что обслуживание политической борьбы пролетариата с буржуазным миром внутри и вне СССР составляет их главную задачу, — теоретически, т. е. по–книжному, оторвано от действительности, они это понимают, но само это теоретическое понимание гроша ломаного не стоит, ибо оно само по себе есть стигмат, есть каинова печать отрыва теории от практики. Только тот, кто в истории борется за интересы пролетариата, в соответствии с этим выбирает темы, выбирает противника, выбирает то или иное оружие борьбы с этим противником, — только тот является настоящим историком–ленинцем.
По этому фронту нам сейчас необходимо подтянуться, и чем скорее, тем лучше. Историкам СССР здесь может быть понадобится меньше усилий, хотя нужно сказать, самое создание истории народов СССР есть еще дело будущего, и целая огромная область — область национального вопроса и всего, что с ним связано, борьбы с великодержавным шовинизмом как с главной опасностью и с местными национализмами как с опасностью второстепенной, но не менее настойчиво требующей отражения, — только еще начинает нами разрабатываться. Так что и историкам СССР хвастаться еще особенно нечего.
Но наиболее настойчиво это подтягивание диктуется положением на фронте западной истории. Руководители этого фронта должны были бы заметить, что увязка теории с практикой в их области начинается уже стихийно и помимо них, в низах: фактически студенты–икаписты западники уже все связаны с секциями Коминтерна и там работают, и не даром открывать дискуссию по западной истории приглашен один из руководителей Коминтерна. А где сами западные историки–руководители? Они сидят где–то в дебрях французской революции или истории древнейшего периода германской социал–демократии или еще где–то в довольно отдаленных местах, которые не столько своей отдаленностью, сколько манерой разработки этих мест являют собою несомненный отрыв теории от практики. Тут дело не в хронологии. Энгельс занимался первобытной историей и очень интересовался историей древнего Египта: и то и другое ему было нужно для построения той концепции исторического материализма, которая была совершенно очередным делом в эпоху становления марксизма вообще. Сейчас вопрос о формациях, т. е. вопрос о феодализме, о натуральном хозяйстве, даже родовом быте в порядке изучения народов СССР — актуальнейший вопрос, несмотря на то, что в учебниках истории все эти вещи фигурируют на первых страницах. Дело не в хронологии — дело в подходе, дело в том, изучать ли историю как таковую, попадая в ловушку хитрых буржуазных исследователей, на самом деле преследующих определенные классовые цели, или же брать историю как оружие классовой борьбы, как средство вскрыть все и всяческие «идеологии» как наших буржуазных противников, так и более близких к нам и укрывающихся иногда под партийными лозунгами оппортунистов. В борьбе с буржуазной историографией и с оппортунизмом и в беспощадном разоблачении их и получается основная увязка теории и практики на историческом фронте. К этому конечно присоединяется целый ряд конкретных задач, относящихся к истории классовой борьбы, происходящей в наши дни в различных странах, и обслуживание тех организаций, которые без историков обойтись не могут, в первую очередь Коминтерна, как на западном, так и на восточном фронте. Без разрешения этого длинного ряда конкретных задач, которых сейчас нет надобности перечислять, наша историческая работа легко может выродиться в полемику, довольно поверхностную и не требующую никаких исторических знаний, и в один прекрасный день мы можем услышать вопрос: а причем, собственно, тут историки? Общепартийная публицистика великолепно справляется с этим делом.
Этого никогда не нужно забывать. История есть конкретное исследование конкретных общественных вопросов. На этом исследовании мы должны бить нашего противника, и это исследование мы должны ставить так, чтобы оно отвечало нашим задачам. В этом самое главное — в увязке той исторической работы, которую мы ведем, с борьбой пролетариата против наемного рабства. Там, где этой увязки нет, нет настоящей ленинской истории.
