Зачем нужно заниматься историей? Многие думают, что совсем не нужно, — что нужно заниматься только современностью. Или что история служит только так, для развлечения, или, в лучшем случае, для «поучения». Если сказать, что без некоторого исторического образования — как и без некоторого философского образования — нельзя быть марксистом, иной широко раскроет глаза. Еще недавно спорили, учить ли в школах истории или нет, хотя Ленин требовал этого самым настойчивым, самым неукоснительным образом.
Для того чтобы избавиться от таких совершенно праздных споров, очень полезно вспомнить, что думал об истории Ленин. В своей лекции перед свердловцами о государстве в 1919 г. Ленин говорил: «Для того чтобы наиболее научным образом подойти к этому вопросу, надо бросить хотя бы беглый исторический взгляд на то, как государство возникло и как оно развивалось. Самое надежное в вопросе общественной науки и необходимое для того, чтобы действительно приобрести навык, подходить правильно к этому вопросу и не дать затеряться в массе мелочей или громадном разнообразии борющихся мнений, самое важное, чтобы подойти к этому вопросу с точки зрения научной, — это не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь».2
Естественно, что историческому материализму как составной части марксизма Ленин придавал огромное значение. «Величайшим завоеванием научной мысли явился исторический материализм Маркса. Хаос и произвол, царившие до сих пор во взглядах на историю и на политику, сменились поразительно цельной и стройной научной теорией, показывающей, как из одного уклада общественной жизни развивается, вследствие роста производительных сил, другой, более высокий, — из крепостничества, например, вырастает капитализм. Точно так же, как познание человека отражает независимо от него существующую природу, т. е. развивающуюся материю, так общественное познание человека (т. е. разные взгляды и учения философские, религиозные, политические и т. п.) отражает экономический строй общества. Политические учреждения являются надстройкой над экономическим основанием. Мы видим, например, как разные политические формы современных европейских государств служат укреплению господства буржуазии над пролетариатом».3
Тут особенно важно подчеркивание Лениным теснейшей связи между историей и политикой. В политических спорах сегодняшнего дня мы не в состоянии разобраться, пока мы не знаем, как эти споры возникли, откуда они взялись, чьи интересы они отражают. «Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов».4 Если человек просто безграмотный стоит вне политики, по определению Ленина, то человек исторически безграмотный стоит вне марксистской политики, — он никогда не сумеет разобраться, какой класс с ним борется и даже интересы какого класса он сам защищает. Много добрых людей бывали убеждены — и сейчас убеждены, — что они борются за интересы пролетариата, тогда как на самом деле они отстаивают интересы кулака и всякого другого мелкого хозяйчика против пролетариата. Потому что классы сложились не вчера, они складывались десятилетиями и иногда веками, и, не разворошив их истории до дна, мы не разглядим их настоящего лица, тем более что лицо это обыкновенно прячется.
Великолепный образчик такого классового анализа дал сам Ленин на примере буржуазии и ее партий в эпоху III Государственной думы (1908–1912 гг.). На этом анализе между прочим видно, что заниматься современностью вовсе не значит сидеть, уткнувшись носом в то, что происходит сегодня; иной раз и то, что происходило пятьдесят лет назад, весьма современно.
Вот что писал Ленин о III Думе весной 1912 г. «Третья Дума с новой стороны, в новой обстановке подтвердила то основное деление русских политических сил и русских политических партий, которое вполне определенно наметилось с половины XIX в., все больше оформлялось в 1861–1904 гг., вышло наружу и закрепилось на открытой арене борьбы масс в 1905–1907 гг., оставаясь таковым же и в 1908–1912 гг. Почему это деление остается в силе и поныне? Потому, что не решены еще те объективные задачи исторического развития России, которые составляют содержание демократических преобразований и демократических переворотов везде и повсюду, от Франции 1789 г. до Китая 1911 г.».5
Так глубоко надо было спуститься в историю, чтобы понять отношения, какие сложились между отдельными классами русского общества к 1912 г.! Оказывается, что эти отношения начали складываться еще раньше «крестьянской реформы» 1861 г., в период борьбы за эту реформу. В одной из своих предыдущих статей, написанной в 1911 г., именно по случаю пятидесятилетнего юбилея этой самой «реформы», Ленин дает подробную, обоснованную схему, план того развития, которое привело в конце к III Думе. Эти пять страниц ленинской статьи 6 дают более глубокую и более содержательную оценку всего пятидесятилетнего периода русской истории, нежели пятьсот страниц любого профессорского курса.
Ленин отчетливо намечает два течения, идущие от тех далеких дней. Одно течение представлено крепостниками–помещиками, которых «заставила взяться за реформу», с одной стороны, «сила экономического развития, втягивавшего Россию на путь капитализма», с другой — боязнь крестьянской революции. «Крестьянская реформа» была проводимой крепостниками буржуазной реформой. Это был шаг по пути превращения России в буржуазную монархию».
«Пресловутая борьба крепостников и либералов, столь раздутая и разукрашенная нашими либеральными и либерально–народническими историками, была борьба внутри господствующих классов, большею частью внутри помещиков, борьбой исключительно из–за меры и формы уступок. Либералы так же, как и крепостники, стояли на почве признания собственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой власти».
Крепостники и либералы в 1861 г. — это одно течение. Против него стояли крестьянские массы, которых «века рабства настолько забили и притупили», «что они были неспособны во время реформы ни на что кроме раздробленных, единичных восстаний, скорее даже «бунтов», не освещенных никаким политическим сознанием», да «одиночки–революционеры» с Н. Г. Чернышевским во главе. Это было другое течение.
«Либералы хотели «освободить» Россию «сверху», не разрушая ни монархии царя, ни землевладения и власти помещиков, побуждая их только к «уступкам» духу времени». Чернышевский был «революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя — через препоны и рогатки цензуры — идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей».
«Эти две исторические тенденции развивались в течение полувека, прошедшего после 19 февраля, и расходились, все яснее, определеннее и решительнее. Росли силы либерально–монархической буржуазии, проповедывавшей удовлетворение «культурной» работой и чуравшейся революционного подполья. Росли силы демократии и социализма, сначала смешанных воедино в утопической идеологии и в интеллигентской борьбе народовольцев и революционных народников, а с 90‑х годов прошлого века начавших расходиться по мере перехода от революционной борьбы террористов и одиночек–пропагандистов к борьбе самих революционных классов».
«В революции 1905 г. те две тенденции, которые в 1861 г. только наметились в жизни, только–только обрисовались в литературе, развились, выросли, нашли себе выражение в движении масс, в борьбе партий на самых различных поприщах, в печати, на митингах, в союзах, в стачках, в восстании, в Государственных думах».
«1861 г. породил 1905 г. Крепостнический характер первой «великой» буржуазной реформы затруднил развитие, обрек крестьян на тысячи худших и горших мучений, но не изменил направление развития, не предотвратил буржуазной революции 1905 г. Реформа 1861 г. отсрочила развязку, открыв известный клапан, дав некоторый прирост капитализму, но она не устранила неизбежной развязки, которая к 1905 г. разыгралась на поприще несравненно более широком, в натиске масс на самодержавие царя и крепостников–помещиков. Реформа, проведенная крепостниками в эпоху полной неразвитости угнетенных масс, породила революцию к тому времени, когда созрели революционные элементы в этих массах. Третья Дума и столыпинская аграрная политика есть вторая буржуазная реформа, проводимая крепостниками. Если 19 февраля 1861 г. было первым шагом по пути превращения чисто крепостнического самодержавия в буржуазную монархию, то эпоха 1908–1910 гг. показывает нам второй и более серьезный шаг по тому же пути».
В других местах Ленин, повторяя ту же мысль, предостерегает своего читателя от вывода, что, если черносотенное самодержавие сделало шаг по направлению к буржуазной монархии, то эта буржуазная монархия уже налицо. Ничего подобного. «Те, кто отрицает (или не понимает)…, что перед нами стоят старые проблемы, что мы идем навстречу старому их решению, те покидают на деле почву марксизма, те оказываются на деле в плену у либералов». «Мы переживаем дальнейший сдвиг всего уклада, российского государства, еще один шаг по пути превращения в буржуазную монархию. Этот новый шаг, столь же неуверенный, столь же колеблющийся, столь же неудачный, столь же несостоятельный, как прежде, ставит перед нами старые вопросы». Царизм только идет к буржуазной монархии, идет ощупью и зигзагами, спотыкаясь на каждом шагу и на каждом шагу напоминая о своей черносотенной природе. Тем не менее он идет все время в одном определенном направлении. «Подчеркнуть же это направление тем более необходимо, чем чаще приходится слышать в наше время непродуманные суждения о том, будто «шаги» по пути превращения в буржуазную монархию делаются Россией чуть ли не в самые последние годы».7
Тем более необходимо, что люди, увидавшие перед собою столь «новую» вещь, как движение царизма по пути буржуазной манархии, сразу же уверовали, что путь уже пройден, что буржуазная монархия уже пришла, и говорить о буржуазной революции в 1911 г. — такая же устарелая вещь, как говорить об отмене крепостного права после 1861 г. А в числе этих людей, притом в числе тех, кто с особенной наивностью высказывал подобные мысли, был ученый историк Н. А. Рожков, которого многие тогда считали, — а иные, может быть, и сейчас считают настоящим марксистом.
Из этого исторического анализа следовали практические выводы для Ленина, — что нужно, не покладая рук, работать над подготовкой новой революции и для этого в неприкосновенности сохранять старую большевистскую организацию; для Рожкова — что нужно хлопотать об основании «открытого общества рабочих», так как никаких «бурь» в ближайшем будущем не предвидится, а старую организацию ликвидировать. Из исторического анализа в том и другом случае следовала определенная политическая тактика.
Эта тактика определялась, разумеется, не историческими изысканиями, а тем действительным положением вещей и действительным соотношением классов, какое существовало в России в 1911–1912 гг. Но чтобы понять это действительное положение, нужно было очень ясно видеть далеко вглубь прошлого. У не занимавшего никакой исторической кафедры Ленина было это ясное понимание прошлого, как ни у какого другого человека его времени; у профессионального историка Рожкова этого ясного понимания прошлого не оказалось.
Что Ленин, как никто, понимал сущность русского исторического процесса, притом не только с 1861 г., а с гораздо более далеких времен, что всякая будущая история России, заслуживающая имени марксистской, должна руководиться этим пониманием русской истории Лениным, об этом никто теперь не спорит. А из статей Ленина по национальному вопросу возьмет свои основные установки и создаваемая нами теперь история народов СССР, — об этом тоже никто не станет спорить. Но что у Ленина есть замечательно глубокие и меткие установки по истории вообще, в частности по истории Западной Европы, об этом не то что спорят, но многие этого как–то не замечают.
А между тем и тут у Ленина есть схемы и планы, которые должны бы лечь в основу работы целого ряда историков–марксистов. Возьмем для примера один отрывок. Ленин разбирает тот же вопрос об отношении либералов и демократов, какой он разбирал выше на примере русской истории после 1861 г., но разбирает теперь на примере Франции: «Либеральная буржуазия во Франции начала обнаруживать свою вражду к последовательной демократии еще в движении 1789–1793 гг. Задачей демократии было создание вовсе не буржуазной монархии, как прекрасно знает Мартов. И демократия Франции, с рабочим классом во главе, вопреки колебаниям, изменам, контрреволюционному настроению либеральной буржуазии, создала, после долгого ряда тяжелых «кампаний», тот политический строй, который упрочился с 1871 г. В начале эпохи буржуазных революций либеральная французская буржуазия была монархической; в конце долгого периода буржуазных революций — по мере увеличивающейся решительности и самостоятельности выступлений пролетариата и демократически буржуазных («левоблокистских», не во гнев будь сказано Л. Мартову!) элементов — французская буржуазия вся была переделана в республиканскую, перевоспитана, переобучена, перерождена. В Пруссии, и в Германии вообще, помещик не выпускал из своих рук гегемонии во все время буржуазных революций и он «воспитал» буржуазию по образу и подобию своему. Во Франции гегемонию, раза этак четыре за все восьмидесятилетие буржуазных революций, отвоевал себе пролетариат в разных сочетаниях с «левоблокистскими» элементами мелкой буржуазии, и в результате буржуазия должна была создать такой политический строй, который более угоден ее антиподу».8
Такой картины воспитания класса капиталистов революционными массами, «левоблокистскими», т. е. представлявшими соединение пролетарских и революционных мелкобуржуазных элементов,9 вы не найдете конечно ни у одного не только прямо буржуазного, но и по–меньшевистски «марксистского» историка Западной Европы. А между тем тут действительно водораздел между судьбами французской и прусской, например, буржуазии — объяснение того, почему вторая до 1917 г. терпела полусамодержавную монархию и дворянство, тогда как первая вынуждена была ввести полное формальное равенство между гражданами и выгнать из страны всех «претендентов» на французский престол.
Человек, так тонко и глубоко понимавший историю и России и Западной Европы, не мог терпимо относиться к исторической безграмотности и жестоко бичевал за нее своих противников. «Мартов сравнивает Россию эпохи крестьянских восстаний против феодализма с «Западной Европой», давным давно покончившей с феодализмом. Это феноменальное извращение исторической перспективы. Есть ли «во всей Западной Европе» социалисты, у которых в программе стоит требование: «Поддержать революционные выступления крестьянства вплоть до конфискации помещичьих земель?» Нет. «Во всей Западной Европе» социалисты отнюдь не поддерживают мелких хозяев в их борьбе из–за землевладения против крупных хозяев. В чем разница? В том, что «во всей Западной Европе» давно сложился и окончательно определился буржуазный строй, в частности буржуазные аграрные отношения, а в России именно теперь идет революция из–за того, как сложится этот буржуазный строй». «Как Мартов, так и Троцкий смешивают в кучу разнородные исторические периоды, противопоставляя России, совершающей свою буржуазную революцию — Европу, давно кончившую эти революции».10
«Безусловным требованием марксистской теории при разборе какого бы то ни было социального вопроса является постановка его в определенные исторические рамки, а затем, если речь идет об одной стране (например о национальной программе для данной страны), учет конкретных особенностей, отличающих эту страну от других в пределах одной и той же исторической эпохи». Вот почему Ленин был непримиримым противником всяких общих характеристик, не приуроченных к определенной конкретной исторической действительности. «Наши либералы вообще — а за ними и либеральные рабочие политики (ликвидаторы) — любят говорить и говорить об «европеизации» России. Малюсенькая правда служит здесь для прикрытия большой неправды. — Несомненно, что Россия, вообще говоря, европеизируется, т. е. перестраивается по образу и подобию Европы (причем к «Европе» надо теперь причислять, вопреки географии, Японию и Китай). Но эта европеизация вообще идет с Александра II, если не с Петра Великого, идет и во время подъема (1905) и во время реакции (1908–1911), идет и в полиции и у помещика типа Маркова, которые «европеизируют» свои приемы борьбы с демократией. — Словечко «европеизация» оказывается таким общим, что оно служит для запутывания дела, для затемнения насущных вопросов политики».11
История же должна служить не для затемнения, а для разъяснения основных вопросов политики. В этом ее смысл, в этом ее значение для марксиста. История — это объяснительная глава к политике. И в этом связь в истории теории с практикой. В этой связи Ленин видел «душу живу» марксизма. «Наше учение, — говорил Энгельс про себя и про своего знаменитого друга, — не догма, а руководство для действия. В этом классическом положении с замечательной силой и выразительностью подчеркнута та сторона марксизма, которая сплошь да рядом упускается из виду. А упуская ее из виду, мы делаем марксизм односторонним, уродливым, мертвым, мы вынимаем из него его душу живу, мы подрываем его коренные теоретические основания — диалектику, учение о всестороннем и полном противоречий историческом развитии; мы подрываем его связь с определенными практическими задачами эпохи, которые могут меняться при каждом новом повороте истины».12
И с этой точки зрения увязки теории с практикой проделанная марксизмом историческая работа представлялась Ленину главным делом марксизма. «Главное в учении Маркса — это выяснение всемирно–исторической роли пролетариата как созидателя социалистического общества. Подтвердил ли ход событий во всем мире это учение после того, как оно было изложено Марксом?». «Не успели оппортунисты нахвалиться «социальным миром» и не необходимостью бурь при «демократии», как открылся новый источник величайших мировых бурь в Азии. За русской революцией последовали турецкая, персидская, китайская. Мы живем теперь как раз в эпоху этих бурь и их «обратного отражения» на Европе. Каковы бы ни были судьбы великой китайской республики, на которую теперь точат зубы разные «цивилизованные» гиены, но никакие силы в мире не восстановят старого крепостничества в Азии, не сметут с лица земли героического демократизма народных масс в азиатских и полуазиатских странах».
«Некоторых людей, невнимательных к условиям подготовки и развития массовой борьбы, доводили до отчаяния и до анархизма долгие отсрочки решительной борьбы против капитализма в Европе. Мы видим теперь, как близоруко малодушно анархическое молчание. Не отчаяние, а бодрость надо почерпать из факта вовлечения восьмисотмиллионной Азии в борьбу за те же европейские идеалы. Азиатские революции показали нам ту же бесхарактерность и подлость либерализма, то же исключительное значение самостоятельности демократических масс, то же отчетливое размежевание пролетариата от всяческой буржуазии. Кто после опыта и Европы и Азии говорит о не–классовой политике и о не–классовом социализме, того стоит просто посадить в клетку и показывать рядом с каким–нибудь австралийским кенгуру». «После появления марксизма каждая из трех великих эпох всемирной истории приносила ему новые подтверждения и новые триумфы. Но еще больший триумф принесет марксизму, как учению пролетариата, грядущая историческая эпоха».13
Этим пророческим заключением (эта статья Ленина «Исторические судьбы учения Карла Маркса» написана в 1913 г.) я заканчиваю коротенький подбор высказываний Ленина об истории и ее значении. Это лишь ничтожная доля таких высказываний. Исторические наблюдения и обобщения попадаются нам у Ленина почти в каждой статье. Их еще никто не подытожил, как следует, — по большей части ограничивались подбором цитат вроде приведенных выше. Хорошо, если бы читатели «Борьбы классов» занялись этим делом. Общими силами оно пойдет куда скорее, чем попытками отдельных марксистских литераторов.
- «Борьба классов», 1931 г., № 1, стр. 1–7. ↩
- Новые статьи и письма, вып. I, изд. 1930 г., стр. 94. ↩
- Ленин, Соч., т. XVI, изд. 3‑е, стр. 350 и 351. ↩
- Там же, стр. 353. ↩
- Ленин, Соч., т. XV, 3‑е изд., стр. 407. ↩
- Там же, стр. 142–146. Все дальнейшие цитаты оттуда. ↩
- Там же, стр. 96, 99 и 123. ↩
- Ленин., Соч, т. XV, стр. 342 и 343. ↩
- «Левым блоком» называли союз с. — д. большевиков и эсеров на выборах во II Думу в 1906 г.; меньшевики шли тогда вместе с кадетами. ↩
- Ленин, Соч., т. XV, стр. 12–13. ↩
- Ленин, Соч. т. XVII, стр. 431 и 432; т. XVI, стр. 314. ↩
- Там же, т. XV, стр. 71. Разрядка моя — М. П. ↩
- Ленин, Соч., т. XVI, стр. 331 и 333. ↩
