Классовая борьба на Западе начинает достигать той степени остроты, какой эта борьба имела с 1919–1923 гг. Правда, тогдашний максимум напряжения еще не достигнут — до массовой, уличной борьбы дело еще не дошло. Но чрезвычайно характерно, что этот максимум, как мы знаем из разоблачений относительно планов французского главного штаба, учитывается уже практически, кладется в основу чисто деловых комбинаций. А Франция как раз не является местом наибольшего напряжения начинающейся борьбы: в Англии и Германии положение острее. И если о планах английского и германского военного начальства мы ничего не знаем, то это отнюдь не доказывает, что и планов нет: просто только английские и германские военные лучше держат язык за зубами, чем французы.
Как это было и перед 1914 г., напряжению внутренней борьбы точно соответствует концентрация сил и по линии подготовляющейся борьбы международной. Относительно 1914 г. едва ли может подлежать сомнению, что самооборона буржуазии от социализма была одной из основных пружин, толкавших капиталистов к войне. Уже давно указывалось на чрезвычайно показательное совпадение роста английского стачечного движения и нарастания воинственного одушевления английских правящих кругов. Тут можно установить даже весьма выразительные хронологические совпадения: один и тот же 1912 год дал высшую цифру бастовавших рабочих в Англии с начала XX в. и первые категорические заявления английских дипломатов (в тесном кругу антантовской дипломатии, разумеется), что Англия воевать будет. Эти сближения устанавливались, когда еще не было так ясно, как ясно это теперь, что Англия шла в авангарде держав, готовивших войну, — когда главными виновниками принято было считать Россию и Австрию. Теперь, когда истинное соотношение сил для нас ясно, когда мы знаем, что Англия не только «вмешалась», но что она вела, она именно готовила войну, которая без Англии могла бы быть оттянута на много лет, теперь мы можем прямо и коротко оказать: война 1914 г. была «предупредительной» войной, но не столько Англии против Германии, сколько буржуазии — в первую голову английской — против социалистической революции.
Тогда дело обстояло так. Система подкупа английского рабочего, так удачно применявшаяся в течение всей второй половины XIX в., лопнула благодаря германской конкуренции. С нею вместе лопнул знаменитый «социальный мир». Чтобы восстановить этот мир, предполагавший как свою экономическую базу монополию Англии на мировом рынке, надо было принять решительные меры против конкурента, чтобы восстановить утраченную монополию. Для спасения «внутреннего мира» надо было начать внешнюю войну. Что последняя давала еще дополнительные орудия борьбы против рабочего движения, в виде осадного положения и шовинистического гвалта печати — на это тоже указывалось давным–давно. Но в основе лежало все–таки устранение конкурента и восстановление монополии.
Так было в 1912–1914 гг. Теперь, через пятнадцать лет, дело обстоит не иначе — только сложнее и труднее для старых стран Антанты. Теперешний конкурент, Соединенные штаты, обладает неизмеримо более мощными природными ресурсами и занимает неизмеримо более выгодное географическое положение, чем Германия 1912–1914 гг., плюс первая в мире техника. А рабочее движение, в те годы располагавшее только нижним этажом и легко поэтому обстреливавшееся сверху, теперь заняло командную высоту на противоположном от Америки конце — в огромной стране, тоже с чрезвычайно мощными природными ресурсами, тоже с чрезвычайно выгодным географическим положением, но пока еще без американской техники. Около этого вопроса, получим ли мы высшую в мире технику или нет, для западноевропейского буржуа вертится все, когда заходит речь о СССР. И если наиболее отсталые французские буржуа утешают еще себя сомнениями насчет того, ходят ли в Москве трамваи, то более передовые немцы и англичане отлично знают, что дело далеко ушло от подобных утешительных сомнений. Оттого эпопея «Красина» так сильно ударила по западноевропейским нервам. В Берлине это дело брали именно с технического конца: вот что «они» могут! И рядом с полным фиаско 2 итальянцев и французов («Латам» и гибель Амундсена) параллель получилась действительно как нельзя быть более выразительная.
Когда после этого немецкие банкиры стакнулись с банкирами Антанты на предмет того, чтобы не давать СССР кредитов. — то в основе это все та же линия: всунуть покрепче палку в развитие нашей техники. И не было бы ничего невероятного, если бы между подвигом «Красина» и начинающейся экономической блокадой оказалась вполне конкретная связь — как не было бы ничего невероятного, если бы такая конкретная связь была открыта между английскими стачками 1912 г. и заверениями Грея и Георга V Сазонову осенью того же года.
Как это было и перед 1914 г., материальной подготовке точно соответствует идеологическая. Она ведется в самых разнообразных направлениях. Образчик одного из самых грубых типов мы только что читали в итальянских газетах: в Москве убили, видите ли, какого–то итальянского товарища, который, разумеется, жив и здоров. Нужно сказать, что это очень слабый номер. Гитлеровские (баварские фашистские) газеты еще нынешним летом писали, что в советском полпредстве в Берлине (!) чуть не каждый день убивают людей; известно уже семь убитых и известно даже, где они похоронены — на втором дворе Унтер–ден–Линден, 7. Что же после таких точных сведений один человек, убитый где–то в Москве, и неизвестно даже, в каком доме, на каком кладбище похоронен и т. д.? Далеко итальянским фашистам до баварских!
Это подготовка самая грубая — для улицы, для базара. Мне хотелось бы поговорить о формах «высшего» типа, потому что эти формы тесно связаны с работой той партийной группы, к которым принадлежим мы, дерущиеся на «идеологическом фронте». У нас как–то очень мало известно, что одним из лозунгов германских правых является борьба с марксизмом. Этот лозунг на страницах таких газет, как «Таг», «Крейццейтунг», «Дейтше Альгемейне Цейтунг», вы встречаете чуть не в каждом третьем номере. В этой плоскости произошло одно из комичнейших недоразумений нашей «исторической недели» июля нынешнего года. Пригласившее нас в Берлин Общество изучения Восточной Европы («Ost–Europa») находится в руках правых.
Приглашая историков СССР, в том числе марксистов и коммунистов, «Ост–Еуропа», казалось, знала, что делает. Но «Ост–Еуропа» — то, может быть, и знала, да ее пресса не была в это посвящена. И когда на наши доклады стала густо собираться академическая молодежь, со страниц правых газет стали так поливать бедную «Ост–Еуропу», точно это общество состоит не из махровых германских националистов, а из большевиков. Один фельетон «Дейтше Альгемейне Цейтунг» кончался необычайно выразительной фразой: «Что же, мы обязаны делать рекламу коммунистам?!» Национальная и социальная линия пошли наперерез друг другу необычайно круто — и социальная явно брала верх. Это, кстати, надо учесть и на будущие времена: надвигающаяся война с ее социальной подоплекой несомненно перервет все национальные связи, как это было и в 1914 г. Что, казалось бы, «противоестественнее» было союза Болгарии и Турции против России? А тогда этот союз осуществился.
Рядом с этим стало понятно и то направление интереса, какое обнаружилось по отношению к «исторической неделе». О ней вообще писали не очень много (характерно, что больше всего и толковее всего писали в таких газетах, как «Фоссише Цейтунг» и «Берлинер Тагеблатт»), но две–три фразы, мимоходом брошенных председателем союзной делегации на открытии «недели», обошли буквально всю германскую прессу. Это сказанные по поводу работы нашего Центроархива несколько слов о предполагающемся издании документов империалистической войны. Сказано это было безо всякого подчеркивания, просто в порядке информации. А впечатление было, как правильно определил один берлинский товарищ, впечатлением разорвавшейся бомбы. И впечатление это далеко вышло не только за пределы Германии (тут об этом писали в самых медвежьих углах, в разных уездных газетах и т. д.), но даже за пределы Европы. От американских ученых мы стали получать просьбы: а нельзя ли будет взглянуть на корректуру? Вопрос же о переводе издания на другие языки был предметом чуть ли не специальных конференций… Эхо взорвавшейся бомбы провожало нас и в Осло на Всемирный конгресс историков. Там с нами знакомились такие группы конгрессистов, от которых, казалось бы, заранее можно было ожидать, что они при встрече с большевиком будут перебегать на другую сторону улицы. И все с разговорами на ту же тему: что издаем, когда издаем и т. д. Больше всего я жалел, что при наших разговорах не присутствовал никто из тех «практических» товарищей, которые столько раз высказывали «деловое» мнение, что всю эту «старую бумагу» хорошо бы в Бумтрест.
В порядке идеологической подготовки новой войны нераскрытые еще секреты войны старой имеют конечно перворазрядное значение. Но на конгрессе в Осло больше выявилась другая сторона той же подготовки: то подтягивание по идеологической линии, то прекращение всякого по этой линии «либеральничания», которые так напоминают добрую старую военную цензуру. И в Европе и в Америке есть порядочное количество историков–марксистов или близких к ним по направлению. Кое–кого приходится знать лично, кое с кем приходится переписываться, кое–кого, наконец, как Матьеза, теперешнего — после смерти Олара — короля историков Французской революции, — просто нельзя не знать: слишком крупные люди. Но когда мы попытались созвать маленькое совещание историков–марксистов во время конгресса, налицо оказались только советские ученые да норвежцы. Одни приехали из страны, где учение Маркса господствует, других нельзя же было выгнать из их собственной страны по случаю конгресса. Но чтобы привезти на конгресс марксиста… Матьез числился в списке членов и заявил интереснейший доклад — о диктатуре в эпоху Великой французской революции. Но среди ста (!) членов французской делегации величайшему из ныне живущих историков Французской революции не нашлось места. Зато нашлось место для целых двух католических попов, один из которых открыл конгресс чем–то вроде проповеди на тему об отношениях Людовика XIV и госпожи де–Ментенон (отношения эти почтенный патер рекомендовал как пример для подражания всем членам конгресса). Тень Боссюэта пронеслась в воздухе над собранием историков XX столетия. А на последнем заседании то же духовное лицо было инициатором совсем выразительной сценки, к сожалению, прошедшей, кажется, незамеченной для большей части собрания. Румынский историк Иорга, добросовестно зачитав в плохом французском переводе несколько страниц из учебника Иловайского (о крестовых походах), закончил сочувственным упоминанием о флорентийской унии 1439 г. (вы о ней ничего не помните, читатель? И не стоит помнить — она в свое время никакого значения не имела, а теперь подавно), когда греческая церковь с константинопольским патриархом во главе признала верховенство римского папы. Монсиньор Бодрильяр торжественно поднялся со своего кресла и демонстративно пожал православному румыну руку. Если бы в эту минуту к зданию конгресса подъехал Дон–Кихот верхом на Россинанте, картина была бы полной. Но увы, на площади гудели автомобили и звенел трамвай…
То, что такой конгресс выслушивал марксистские доклады и притом из уст своего президента, это конечно глубоко знаменательно. Правда, марксизм профессора Кута, не в обиду ему будь сказано, мягкий, очень мягкий: слушая его доклады, никто бы не поверил, что «суть марксизма в его революционной диалектике» (Ленин). Но тем не менее глубоко знаменательно, повторяю, что собрание современников ламанчского рыцаря должно было взять в председатели человека из чужого лагеря (а генеральным секретарем конгресса был хотя и не марксист, но один из левых французских историков — Леритье). Своих не нашлось… «Не пущать» они еще могут, но «тащить» у них уже некому. Но дряхлеющими устами они твердят все одни и те же старые лозунги. Сказать что–нибудь против исторического материализма по какому бы то ни было поводу невидимому столь же обязательно для «уважающего себя» европейского историка, как явиться на банкет во фраке или смокинге. Маститый Допш, такой же король историков средних веков, каким был Олар для буржуазных историков Французской революции, прочтя очень интересный доклад против Карла Бюхера, по–видимому смешал последнего с Карлом Марксом и закончил жестоким выпадом против исторического материализма. Какое это имеет отношение к Бюхеру, который, как всем известно, в марксизме отнюдь не повинен, это секрет Допша, но конгресс проводил докладчика оглушительными аплодисментами. Правда, и выступившего тотчас после марксистского докладчика и встретили и проводили аплодисментами: но тут ясно слышно было, что хлопает пятая часть зала. Трещина конечно есть, и она сказывается не в одном профессоре Куте.
В эту трещину нужно загонять клин, чем скорее и чем тверже, тем лучше. Надо раз навсегда повторить себе, что никакой «объективной исторической науки» у буржуазии нет и быть не может: а единственный объективный научный метод, ведущий к открытию того, что есть на самом деле, есть марксистский метод. Другой исторической науки, как науки, вне марксизма не существует. Странно, что это приходится повторять в лето от взятия пролетариатом власти двенадцатое: ибо относится это к азбуке марксизма. Но ликвидировать безграмотность в порядке культурного похода приходится не только в деревне: в некоторых институтах и даже академиях это тоже не лишнее. Те антимарксистские выступления у нас в СССР, борьбу с которыми иные товарищи склонны рассматривать как излишнюю, притом опасную роскошь, представляют собою лишь часть общего идеологического фронта, база которого даже не в этой классовой борьбе, какая разыгрывается в пределах нашего Союза. Конечно, если бы этой борьбы не было, соответствующие «веяния» не смогли бы вовсе найти у нас подходящей среды, это верно; но для самостоятельного возникновения антимарксизма наших местных условий мало. Борьба ведется по интернациональному фронту, и наша, историков СССР, обязанность все имеющиеся у нас возможности использовать для поддержки нашей стороны в мировом масштабе. Эту обязанность нужно осознать, нужно, чтобы в одиннадцатую годовщину диктатуры пролетариата в нашей стране каждый историк–коммунист твердо помнил, что, идя на приманку из такого тухлого мяса, как давно подохшая буржуазная «объективность», он самым определенным образом предает на своем участке дело рабочего класса во всем мире.
Исторический фронт есть часть общеидеологического, общеидеологический — часть общей подготовки того, что надвигается на нас с неудержимостью катаклизма, новой открытой боевой схватки классов и новой «предупредительной» войны против социалистической революции. Всякие мелкие «местные» соображения (ах, как же мы обойдемся без того–то! ах, как же мы оттолкнем того–то!) должны отступать перед основной задачей момента. На нашу партию и рабочий класс нашей страны смотрит с надеждой и упованием пролетариат всего мира, это — не похвальба и не митинговая фраза, это простой факт для всякого побывавшего за пределами СССР. Наша идеологическая работа должна быть такой же опорой идеологической борьбы марксистов во всем мире. Этого от нас ждут — и вправе ждать. Если мы эти надежды обманем, нам этого не простят и вправе не простить. И жертвовать — пусть второстепенной — мировой, одной из мировых задач нашего класса ради чечевичной похлебки в образе того или другого «незаменимого специалиста» было бы просто нерасчетливо, помимо всего прочего. Во–первых, в нашей науке специалисту–немарксисту грош цена. А во–вторых, вы можете быть уверены, что если оный специалист вместо мягкой каши увидит перед собой твердый сомкнутый фронт, он сейчас же вспомнит, что еще его дедушка в 1800 г. был марксистом…
