История пролетариата нашей страны именно теперь становится одной из самых замечательных страниц мировой истории. Пока дело шло о низвержении старого порядка в обоих его видах, у нас тесно переплетавшихся, — в виде диктатуры крепостников–помещиков и в виде диктатуры финансового капитала — можно было для объяснения происходившего выдвигать на первое место «объективные условия». Нигде кроме как у нас не было такого сочетания допотопной политической верхушки, бесконечно устарелого и застарелого самодержавия, с крупной промышленностью почти американского типа; не было такой отсталой, косной, бестолковой и политически неорганизованной буржуазии рядом с наиболее зрелой революционной организацией рабочего класса, какая существовала на земном шаре. Нигде не было такой возможности, точнее говоря, необходимости, увязать рабочую революцию с крестьянской войной, как у нас, потому что нигде крупное землевладение не сохранило до наших дней стольких пережитков феодализма. Словом, пока дело шло только об объяснении Октября, не было абсолютной необходимости ставить ударение в объяснении исторических фактов, на субъективном моменте — задавать вопрос: а какие специфические особенности того класса, который сделал Октябрьскую революцию, обусловили ее возможность и необходимость?
Это, конечно, отнюдь не оправдание, а только некоторое извинение тому факту, что за историю пролетариата нашей страны мы принимаемся через двенадцать лет после того, как этот пролетариат взял в свои руки власть. Но теперь, когда рабочий класс показал, что он не только умеет взять в руки власть и ее удержать, но умеет и ею пользоваться, — теперь, когда он не только низвергает старое, но и строит новое, является первым создателем социалистического общества в мире, ставить ударение на «объективных причинах» более нет никакой возможности. Ибо «объективные причины» теперь против нас, и, на этом строились предсказания как наших «друзей» — постепенно теряющих надежду, что мы «исправимся» и «образумимся», так и наших врагов, постепенно тоже теряющих надежду, что мы провалимся. Объективная логика старого «экономического материализма» против нас, — а мы идем вперед, и этот ход вперед так неоспорим, что любая серьезная буржуазная газета Западной Европы считается с этим нашим поступательным движением как с объективным фактом, его же не прейдеши. «Падения» серьезные наши противники ожидают только от политических причин. Что мы не справимся с экономическими затруднениями, в это никто не верит.
Есть, значит, что–то в самой «природе» пролетариата нашей страны, что дает ему возможность побеждать, даже когда «объективные причины» не за него, а против него. И теперь от вопроса, как сложилась эта разновидность рабочего класса, откуда она взялась, чем объясняется не только ее последовательная революционность — на это «объективные причины» еще кое–как могли дать ответ, а чем объясняется ее неистощимая способность творчества, теперь от этого вопроса никуда не уйдешь. История рабочего класса нашей страны, так, как он возник и существовал до наших для нас, но еще больше для наших западных и восточных для нас, но еще больше для наших западных и восточных товарищей.
От буржуазных историков нам на эту тему, к счастью, ничего не осталось. После 1848 г., Коммунистического манифеста и июньских дней в Париже наша буржуазия до обморока боялась пролетарской революции и утешала себя уверениями, что «в России нет рабочего вопроса». Мелкая буржуазия и в этом случае оказалась всецело под обаянием крупной — народники умели только подписаться под буржуазными теориями русского исторического развития, своей они не создали. Они не замечали, за очень немногими исключениями, что благодать не свалилась нашей буржуазии с неба, что кое–что делалось, и весьма энергично делалось, чтобы избавить «Россию» от появления на ее территории «рабочего вопроса». Знаменитое «освобождение крестьян с землей» было придумано не только и, может быть, не столько для предупреждения крестьянской революции, но и для того, чтобы предупредить появление у нас пролетариата. Этого и не скрывали — об этом писали, в официальном порядке, редакционные комиссии, об этом говорил, и с большим подчеркиванием, умнейший из дворянских теоретиков крестьянского вопроса Кавелин. «Скелет в доме» однако же нельзя было заклясть никакими словами о том, что ему, «скелету», существовать у нас по буржуазной исторической теории совсем не полагается. Наоборот, в противоположность обычным скелетам, он обрастал мясом и кожей, приобретал все более крепкие мускулы и уже в семидесятых годах заставил считаться с собою народников, хотя и по их теории ему существовать также не полагалось.
С девяностых годов отрицать существование рабочего класса и рабочего вопроса в нашей стране могли лишь очень отсталые или очень тупые люди; близко стоявшие к делу практики, совсем не зараженные марксизмом, в роде первых фабричных инспекторов, писали об этом уже в восьмидесятых. Стать одним из объектов исторического исследования помешало рабочему классу — странная вещь! — именно то положение гегемона революционного движения, которое этот класс начал занимать. Его история утонула в истории общей революционной борьбы в стране. О «классовых интересах пролетариата» больше всего говорили те, кто был против революции, как «экономисты», или кто понимал революцию не по–марксистски — как Троцкий. Провести довольно тонкое для не–марксиста различие между троцкистским пониманием революции как классового рабочего дела в узком и тесном смысле слова и представлением, что пролетариат есть вождь общенациональной революции, историки мелкобуржуазного склада не умеют до сих пор. Им кажется, что учение о гегемонии пролетариата в буржуазной революции есть чистой воды троцкизм. Но и не мелкобуржуазные историки недостаточно обратили внимание на то, что главнейшая работа Ленина о революции 1905 г. имела своей темой именно стачечное движение рабочих, хотя никто резче и чаще Ленина не подчеркивал значения крестьянства в нашей буржуазной революции.
В результате всех этих невниманий и непониманий историю нашего пролетариата стали писать те, кто меньше всего имел на это право — и у кого меньше всех было к этому способностей. Почти все работы этого рода вышли из меньшевистского лагеря. Почти все они не умеют связать историю рабочего класса с историей рабочей партии, почти все они отправляются от неверной концепции «стихийного» движения пролетарских масс — и почти все поэтому не в состоянии подняться над историей экономической борьбы в тесном смысле этого слова. Почти у всех наш рабочий имеет вид захудалого кузена английского тредюниониста и германского социал–демократа — тогда как вся суть в том, что английского и немецкого рабочего история на долгие годы отогнала далеко в сторону от революционной дороги, в то время как наш пролетариат становился тем революционнее, чем был сознательнее, так что термины «сознательный рабочий» и «революционер» у нас наконец слились.
Благодаря этому и меньшевистская история нашего пролетариата настоящим образом не собрала даже материалов. В серенькой и пресной фигуре, которая глядит на нас со страниц меньшевистских писаний, никак нельзя угадать будущего совершителя первой в мире удачной социалистической революции и строителя первого в мире социалистического хозяйства. Наши первые историки пролетариата просто–таки его не видали — его революционная роль казалась им последствием какого–то ленинского прельщения и большевистского искривления «нормальной» истории рабочего класса. Нам предстоит таким образом не только по–иному толковать собранные до нас факты, но и открыть целый ряд новых фактов, которыми наши предшественники просто не интересовались. История пролетариата как класса–бойца должна быть целиком написана заново. У меньшевиков ее нет. Яркая и красочная картина пролетарской борьбы до социал–демократического периода у них просто отсутствует — и даже историю рабочего восстания 1905 г. они постарались обесцветить, насколько это возможно. Мы не всегда это замечаем, потому что пользуемся, для своих общих характеристик, статьями Ленина. Но статьи Ленина (кроме названной выше) — это не конкретная история. Ленин и в области международного отношения угадал много такого, что во всей конкретности открылось нам только теперь, благодаря раскопкам в бывших «секретных» архивах. Это не избавляет нас однако от необходимости издавать документы империалистской войны. Конечно мы собираемся излагать историю нашего рабочего класса «по Ленину» — но это не избавляет нас от необходимости собрать фактический материал.
Изучение истории пролетариата как революционного класса не означает, что мы берем этот класс только в его революционной деятельности. Напротив, задача в том и состоит, чтобы из условий образования и роста нашего рабочего класса объяснить его революционную роль. Если меньшевики выхолостили из истории пролетариата политику, это вовсе не уполномочивает выкинуть оттуда экономику. Надо всегда помнить то, что говорил Ленин о неразрывности экономической и политической борьбы рабочих — о невозможности политической борьбы без предварительной «раскачки» рабочей массы борьбой экономической. Впрочем, все вопросы методологии нашей работы так хорошо объяснены во вступительной статье настоящего сборника, написанной т. Панкратовой, что повторять это здесь еще раз нет ни малейшей надобности.
Журнал «История пролетариата СССР», 1930 г., № 1, стр. III—VII.
